Ирина Владимировна ГОЛОВАЧЕВА

Наука и литература:
Археология научного знания Олдоса Хаксли

От автора

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 УТОПИЯ НОРМАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ: ОЛАОС ХАКСЛИ И ПСИХОЛОГИЯ

Литература и психология, или  Междисциплинарность в литературном контексте

Самопознание, или  Зачем писателю теория?

Проекты

Хаксли и Фрейд

Хаксли. Бихевиоризм и «промывание мозгов»

Хаксли. Восток и Запад

Картина сознания

Феномен массовой истерии: психоистория в литературе

Хаксли и феноменологическая психология

«Остров» и гештальттерапия

Глава 2 УТОПИЯ РАСШИРЕННОГО СОЗНАНИЯ: ОЛДОС ХАКСЛИ. ПСИХОФАРМАКОЛОГИЯ. МИСТИЦИЗМ

Литераторы и дурман

Истоки интереса

Хаксли и Осмонд:  Биохимическая концепция шизофрении

Психохирургия и электрошок в литературе

Оправдания риска

«Распахивание дверей»: за и против

«Двери восприятия»

Конференции и проекты

Новый поворот

«Рай и ад»

Хаксли о природе визионерского и мистического опыта

Проекты, эксперименты

Мертон, Зэнер и Кришнамурти vs Ханспи

Даровая благодать

Лекции, проекты

Хаксли предупреждает об опасности

Продолжение и осмысление психоделического опыта

Культура «мокши» на острове Пала

Глава 3 УТОПИЯ КОЛИЧЕСТВА И КАЧЕСТВА: ОАДОС ХАКСЛИ. ЕВГЕНИКА И НЕОМАЛЬТУЗИАНСТВО

Мальтузианство в литературе

Евгеника как новое увлечение литераторов

Проблемы эволюции человечества в трактовке ГерЬерта Уэллса

Хаксли, Мальтус и расовая политика

Великая депрессия, евгеника, генетика и «Дивный Новый Мир»

Герман Мёллер. Джулиан Хаксли, СССР и евгенические идеи Олдоса Хаксли

Интеллектуальные ресурсы и естественный отбор

Хаксли, евгеника, расизм

Демографический взрыв

Самый опасный миф человечества и борьба за выживание

Хаксли о целесообразности и этичности евгенического вмешательства

Новая тема: экология

«Двойной кризис» и «Прирученный секс»

Политика и биология

Биоэтика

АРХЕОЛОГИЯ ЗНАНИЯ КAК ПРЕОДОЛЕНИЕ НЕУДОБСТВА ИНТЕРПРЕТАЦИИ  (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)

Summary Irina Golovatcheva Science and Literature: The Archaeology of Aldous Huxley's Scientific Knowledge

Указатель имен

Указатель произведений Олдоса Хаксли

Оглавление

От автора

В основу этой монографии легли исследования 1997-2007 гг. Проект начинался с попыток воздать должное тем многочисленным произведениям Олдоса Хаксли, что оставались вне поля зрения российских переводчиков, издателей и критиков. Ситуация стала резко меняться в последние годы. Но все же львиная доля публицистических текстов Хаксли и его исключительно интересная переписка по-прежнему недоступны российскому читателю и игнорируются критикой. Те же произведения, которые опубликованы в последние годы, нуждаются в обстоятельных комментариях. Все это привело меня к решению восполнить существенные лакуны в изучении творчества английского классика.

Я выражаю самую искреннюю признательность моим коллегам-хакслеведам, работающим как в России, так и за рубежом. Особую благодарность я приношу одному из моих учителей, Елене Михайловне Апенко, за многолетнюю поддержку моей работы. Не меньше я обязана и другим коллегам, преподавателям Факультета филологии и искусств СПбГУ. Самые искренние слова почтительной благодарности я выражаю многолетним читателям моих сочинений Эльвире Филипповне Осиповой и Евгению Александровичу Зачевскому.

Огромную помощь мне оказали мои коллеги по Обществу Олдоса Хаксли (Aldous Huxley Society), мои редакторы, критики и рецензенты Дэвид Данауэй, Питер Ферчоу, Роберт Халл, Сэнфорд Маровиц и др. Особую роль в моих исследованиях сыграл президент Aldous Huxley Society, профессор Мюнстерского университета Бернфрид Нугель, чьи бесценные консультации позволили уточнить некоторые спорные данные при подготовке статей в изданиях Общества. При содействии профессора Нугеля состоялась и моя работа с архивами Хантингтонской библиотеки (Пасадена, США). При его содействии состоялось и столь важное для меня интервью в Голливуде, на которое любезно согласилась ныне покойная вдова писателя Лаура Хаксли.

Также я выражаю искреннюю признательность Фонду Фулбрайта и Фонду Флетчера Джоунза, предоставившим мне гранты на исследования жизни и творчества Олдоса Хаксли в библиотеках и архивах США.

Особой признательности заслуживают библиографы и библиотекари, помогавшие мне в Санкт-Петербурге, Москве, Амстердаме, Батон-Руже, Берлине, Вашингтоне, Линкольне, Лос-Анджелесе, Манчестере и Пасадене.

Поскольку моя работа заставила меня вторгнуться в столь далекие от филологии области знания, как история биологии и психологии, я стремилась получить поддержку соответствующих специалистов в истории науки. Так, например, весьма ценной оказалась консультация доктора биологических наук Я. М. Галла.

Я выражаю искреннюю признательность О. Л. Муковскому за поддержку моей научной работы.

Благодарю моих ученых друзей А. И. Андреева, Т. В. Вечерину и Е. Б. Ку-леву за профессиональную критику и душевное участие.

Бесценна и та редакторская работа, что выполнена Т. В. Никитиной и О. В. Косенко.

Важнейшую роль в осуществлении моих замыслов сыграли мои близкие — М. Е. Журавлев и Т. В. Черниговская. Без их любви, настойчивости, строгости и активной поддержки эта монография никогда бы не была завершена.

И. В. Головачева

ВВЕДЕНИЕ

Что знает читатель об Олдосе Хаксли (1894-1963)? Некоторым он представляется подражателем Оскара Уайльда в романах «Желтый Кром» («Crome Yellow») и «Шутовской хоровод» («Antique Hay»). Другие воспринимают его как создателя очередного (после Г. Уэллса и Е. Замятина) романа-антиутопии («Дивный Новый Мир» — «Brave New World»). Те, кто читал лишь его «Двери восприятия» («The Doors of Perception»), возможно, считают, что именно Хаксли повинен в возникновении моды на «просветление» с помощью наркотиков.

Несомненно, все эти мнения не лишены оснований. Достаточно ли вышеперечисленного для того, чтобы Хаксли стал интересным объектом исследования? И какого исследования? Мы беремся утверждать, что Хаксли не был великим художником слова, ибо не породил стиль, школу и т. п. Впрочем, если бы не изобретенная им литературная техника «контрапункта», скорее всего, мы читали бы, например, совсем другого Фолкнера. Кроме того, невозможно представить, как развивалась бы без Хаксли фантастическая литература и, в частности, утопическая проза.

Олдос Хаксли получил поистине сказочное культурное наследство по двум генеалогическим линиям. Его дед по отцовской линии — великий биолог-эволюционист Томас Генри Гексли (Хаксли, 1825-1895). Дед по материнской линии — великолепный поэт и просветитель Мэтью Арнольд (1822-1888). Наследственность, предоставившая потомку викторианских мэтров выбор из равно привлекательных для него art или science, возможно, сыграла не последнюю роль в укреплении его решимости этого выбора избежать. Очевидно, бессознательно он стремился «объять необъятное», т. е. каким-то образом соединить научную мысль и литературу.

Сам Хаксли не раз признавался, что не является «подлинным писателем», способным легко придумывать сюжеты и создавать полнокровные убедительные образы. Отказываясь причислить себя к разряду прирожденных писателей, Хаксли вовсе не скромничал. Обладая безукоризненным вкусом — чтобы в этом убедиться, достаточно просто перелистать книжку его путевых заметок «В дороге» («Along the Road», 1925), — он прекрасно осознавал свое место в литературном пантеоне и никогда не поставил бы себя на одну ступень с Шекспиром, Бальзаком, Стендалем, Диккенсом, Конрадом, Чеховым или Толстым.

В тех же путевых заметках Хаксли признается:

«Если бы я мог родиться заново и выбрать, кем стать, я бы пожелал стать ученым — и стать им не по воле случая, а по природному предназначению. <...> Единственное, что заставило бы меня усомниться, — это художественная гениальность, будь она предложена мне судьбой. Но даже если бы я мог стать Шекспиром, думается, я все равно предпочел бы стать Фарадеем».¹

Всю жизнь Хаксли думал о том, как отдельный человек может избежать ужасов личного и социального бытия, в том числе и ужасов бытия грядущего. Выразил он свои размышления совсем не так, как выдающиеся художники эпохи, не так, как Кафка или Джойс. Он проявил себя прежде всего как интеллектуал. Серьезно занимаясь восточными религиями и философией, он не удалился в ашрам, не ушел в пустыню или в келью. Может быть, поступи писатель таким образом, он бы нашел ответы на вопросы, всю жизнь его занимавшие. Но мир, скорее всего, ничего бы об этом не узнал.

К сожалению, для российского читателя его non-fiction, т. е. теоретические, философские и публицистические работы, пока вовсе не является самой заметной частью его наследия. А между тем результаты его размышлений воплотились не только в бесчисленных блистательных эссе и трактатах («Собрание эссе Олдоса Хаксли в 6 томах» вобрало в себя далеко не все его работы), но и в столь же интересной корреспонденции.

¹ Н и х 1 е у A. A Night at Pietramala // Complete Essays of Aldous Huxley: In 6 vols / Ed. R. S. Baker and J. Sexton. Chicago: Ivan R. Dee, 2000. Vol. I. P. 399. — Здесь и далее перевод цитат из англоязычных источников принадлежит автору.

Не будет преувеличением, если мы скажем, что Хаксли писал обо всем на свете. На первый взгляд, Хаксли уделял слишком много внимания (для литератора) психобиологическому аспекту жизни человека. Что он мог знать об этой стороне человеческого бытия? Он не был биологом, как его знаменитые дед и брат (Джулиан стал первым директором ЮНЕСКО). Не был он и психологом, как многие его друзья. Однако всю жизнь Олдоса Хаксли окружали не только великие писатели, религиозные мыслители, актеры и композиторы (Д. Г. Лоуренс, К. Ишервуд, Т. Манн, Дж. Кришнамурти, Ч. Чаплин, братья Маркс, И. Стравинский и др.), но и многочисленные ученые, которые были в своих областях, несомненно, выдающимися фигурами (Б. Рассел, Дж. Холден, Э. Хаббл, Ф. Перлз, А. Маслоу, К. Роджерс и пр.).

Из его писем, адресованных авторам новейших научных сочинений, мы узнаем об его участии в многочисленных научных дискуссиях, конференциях. Совершенно очевидно, что профессиональные генетики, евгенисты, психиатры и психотерапевты, с которыми он обменивался мнениями, относились к нему исключительно серьезно, порой воспринимая его как коллегу и вовлекая в новаторские проекты.

Идеи, над которыми он так напряженно размышлял в течение своей жизни (в разные периоды это были разные идеи, но биология, демография и терапия были его постоянными увлечениями), нашли свое воплощение, к счастью, не только в культурологических или социологических трактатах, но и в его романах.

Трактаты О. Хаксли являются во многом компилятивными и систематизирующими, хотя и опираются в значительной степени на собственный опыт писателя. Безусловно, такой тип исследовательской активности интересен сам по себе. Но в случае Хаксли гораздо более важным является следующее: ему удалось не столько предвосхитить, сколько достаточно точно спрогнозировать многие, если не все, существенные приметы и болевые точки современной жизни индивидуума и социума. Можно было бы предположить, что это произошло только благодаря общению писателя с выдающимися учеными и что Хаксли попросту «подхватывал» новые идеи и исследовал их на уровне, доступном строго мыслящему дилетанту с художественным воображением. Это предположение справедливо лишь отчасти. Не выдающиеся ученые, его корреспонденты, а блестяще образованный дилетант Хаксли часто оказывался первым в постановке проблемы: он первым заговорил о возможностях, которые предоставляют посткапиталистической экономике новые методы репродукции и генной инженерии, он первым начал фантазировать о тех перспективах, что открывают новые психоактивные вещества психотерапевту, мистику, художнику и даже политику.

Все перечисленное делает его фигуру уникальной даже среди множества столь разных, но и во многом похожих выдающихся интеллектуалов XX в. Несомненно, такой мыслитель заслуживает самого внимательного исследования. Не удивительно, что за последние 10 лет сложилось международное научное сообщество хакслеведов (Aldous Huxley Society), издающее свой журнал («Aldous Huxley Annual») и проводящее регулярные симпозиумы.

Среди сотен работ, посвященных Олдосу Хаксли, выделяются всего две серьезные монографии, в которых уделяется особое внимание влиянию научного знания на творчество писателя,² главным утопическим проектом которого мы полагаем создание сплава научного и художественного дискурсов. Наша книга продолжает и дополняет эти исследования, ибо тема негуманитарного контекста и интертекста далеко не исчерпана.

Нетрудно заметить, что больше всего внимания мы уделяем зрелым и поздним произведениям Хаксли. Даже неподготовленный читатель согласится, что по сравнению с эстетически стройными произведениями британского периода более поздние, американские тексты О. Хаксли далеки от совершенства. Но разве они одновременно не более оригинальны? Непринужденное остроумие зарисовок светской жизни в «Желтом Кроме» и «Шутовском хороводе», композиционная полифоничность «Контрапункта» («Point Counter Point») не исчезли из его поздней прозы. Некоторая информативная избыточность и дидактичность возникли, думается, не по мере «убывания таланта», а вследствие смещения интересов автора в сторону междисциплинарности, т. е. в результате смещения акцентов и смешения дискурсов в рамках одного текста.

Переломным в его творчестве стал утопический роман «Дивный Новый Мир», давно озадачивавший нас своей двусмысленностью. Пре-

² В a k e r R. "Brave New World": History, Science, and Dystopia. New York: Twayne Publishers, 1989 (также: Boston: Twayne Publishers, 1990); D e e г у J. Aldous Huxley and the Mysticism of Science. London: Macmillan, 1996.

жде всего мы стремились решить вопрос о том, в самом ли деле этот роман является безоговорочно антиутопическим. Но самой важной задачей мы считали реальное наполнение термина «роман идей», которым с такой легкостью оперируют критики, редко утруждая себя «археологическими» задачами, т. е. поисками конкретных научных источников собственно научного содержания этого и других текстов Хаксли и изучением соответствующего поля значений. Без подобных «раскопок» исследователь обречен домысливать авторский замысел, наполняя его произвольными смыслами.

Научная достоверность и точность, в сущности, находятся за пределами художественности. Однако в том случае, если такой литератор, как Хаксли, стремится достичь не просто правдоподобного, но достоверного изображения придуманного им мира, так или иначе представляющего проекцию современной ему действительности, научная подоплека художественной реальности становится основой эстетического замысла. Ясность и наукообразие художественного проектирования начиная с 1930-х годов стали, очевидно, одной из важнейших задач автора.

Хаксли стремился показать художникам и ученым ограниченность и неполноту их независимых систем координат. Указывая на необходимость «научного просвещения» писателей, он неизменно подчеркивал ограниченность и научного знания как такового, что нисколько не усмирило собственную страсть писателя к науке, однако задало ей неожиданное направление. Совершенный им переход от науки к религии в рамках психологии и психофармакологии весьма нетривиален.

Идеи, помещенные им в литературный текст, оказали воздействие не только на неподготовленных читателей, но и на представителей научного мира. И хотя подобный круговорот идей характерен не только для Хаксли, этот феномен особенно ярко высвечивается именно на его примере, потому что, во-первых, Олдос Хаксли близко общался и зачастую сотрудничал с ведущими учеными-естественниками своей эпохи и, во-вторых, потому что целый ряд научных достижений и прогнозов относительно эволюции человечества стали в дальнейшем соотноситься с его текстами. Самый яркий тому пример — «Дивный Новый Мир», занимающий уникальное положение в общем ряду фантастических футурологических произведений, ибо, с одной стороны, этот роман зиждется на твердом основании из реальных научных достижений, открытий и вполне, как показало время, реалистических прогнозов. С другой стороны, этот текст направил и продолжает направлять читательские ожидания не только в отношении позднейшей прогностической художественной литературы, но и в отношении научного прогресса в целом. Так, например, не напиши Хаксли о клонах 70 лет назад, скорее всего, мир не выразил бы столь тревожных подозрений относительно перспектив, открывшихся после рождения-изготовления овцы Долли. Это же справедливо и в отношении «обусловливания», «промывания мозгов» и химического одурманивания населения.

Олдос Хаксли писал, что писатели в целом любят хвалиться своим неведением. Он называл литераторов, по-прежнему игнорирующих открытия Эйнштейна и Гейзенберга, «невежественными идиотами». Естественнонаучное знание, писал Хаксли в своем последнем сочинении «Литература и наука» («Literature and Science», 1963), в основном остается за пределами литературы, оно не усвоено теми, чья традиционная задача заключается в изучении человека как индивидуума, как продукта культуры и как биологического вида. Словно в оправдание литературы, Хаксли напоминает, что «ненаучное», т. е. художественное, исследование врожденных различий между людьми изначально присуще литературе. До того, как соответствующие открытия были сделаны биологами, антропологами и психологами, именно литература брала на себя роль точного, хотя и интуитивного «инструмента» познания типов и характеров. «Лишь в двадцатом веке наука догнала литературу», что, как справедливо отмечает Хаксли, накладывает на последнюю особую ответственность.

Хаксли неоднократно говорил, что успехи психологии, физиологии и биохимии отразятся на человеке гораздо сильнее, чем успехи физики и техники:

«Очевидно, что биология имеет более непосредственное отношение к человеческому опыту, нежели более точные науки, такие, как физика и химия. Отсюда ее особая значимость для писателей. Науки о природе могут подтвердить интуитивные догадки художника, расширить его представления, обогатить кругозор. У писателей <...>, как пишет профессор А. Маслоу, "возможно, случаются удивительные озарения; возможно, они задают нужные вопросы, выдвигают справедливые гипотезы, и, вероятно, в большинстве случаев они правы. Но как бы они сами ни были в чем-то убеждены, им никогда не убедить человечество <...>. Наука — это единственное имеющееся у нас средство навязать истину сопротивляющимся"».³

Именно О. Хаксли ввел в сферу публичного обсуждения комплекс морально-этических, социальных и медицинских проблем, вставших перед общественным сознанием вследствие научных открытий. Писатель не сомневался, что темы, непосредственным образом затрагивающие саму биологическую природу человека и целостность человеческой личности, должны обсуждаться повсюду, а не только в научных кругах. Он одним из первых заговорил о том, что медицина и психология, не учитывающие духовное измерение личности, примитивны, ибо ложно истолковывают человеческую природу. Позднее такая точка зрения легла в основу биоэтики. Блестящие сочинения Олдоса Хаксли на биоэтические темы уже сами по себе гарантируют ему достойное место в истории культуры. Актуальность того, о чем О. Хаксли говорил еще полстолетия назад, несомненна, ибо вокруг современной медицины и психологии все чаще возникают споры о свободе и достоинстве пациента. В самом деле, в биомедицинской практике человек выступает как субъект, на благо которого, якобы, направлены все достижения науки. Между тем, как известно, нередко этот самый субъект редуцируется до уровня «биологического материала», по существу становясь лишь объектом манипуляций. Возьмем в качестве примера дискуссии о современном статусе эмбриона/индивидуума, об угрозе человеческому достоинству, постоянно возникающей из-за злоупотреблений новейшими технологиями.

Назвав наше исследование «археологическим», мы имели в виду метод сочетающий историю идей и анализ дискурсов, мнений и типов ментальности — все то, что Мишель Фуко определил как «археология знания» в одноименном сочинении. Такой способ описания показывает «взаимодействие обменов и посредников, существующих в разных областях <.. .>, показывает, как распространяется научное знание, как оно порождает философские понятия, а иногда обретает форму литературных произведений».⁴

³ Huxley A. Literature and Science. Woodbridge (Conn.): Ox Bow Press, 1991. P. 79.

 ⁴ Ф у к о М. Археология знания. СПб.: Издательский центр «Гуманитарная академия», 2004. С. 257.

Разумеется, мы осознаем, что хронология конкретных событий жизни и творчества Олдоса Хаксли излагается нами трижды. Однако наши три темпорально идентичные путешествия во времени, по существу, имеют три разных пункта назначения. «Археологические раскопки» и, следовательно, три сортировки, три описи добытого материала предприняты для того, чтобы составить картины трех различных «археологических территорий». Такое многократное прохождение пути и порой искусственное разделение биографического и литературного материала на «территории» представляется нам необходимым и неизбежным. В самом деле, трудно добиться ясности и цельности изложения междисциплинарных вопросов, если не отказаться от традиционного историко-биографического подхода или тривиального и далеко не всегда оправданного деления писательской биографии на «этапы творческого пути». Вместе с тем мы отдаем себе отчет в том, что выбранные нами дисциплины (психология, медицина, биология и пр.) не имеют зафиксированных границ — это свойство и дает нам возможность междисциплинарного подхода. «Археологические территории могут пересекать "литературные" или "философские" тексты в той же мере, как и научные тексты».⁵

Три археологические территории, выбранные нами для анализа, были подсказаны самим Олдосом Хаксли, точнее, избранной им самим стратегией утопизации, которой, на наш взгляд, подчинено большинство его художественных и критических текстов после 1932 г. Каждая археологическая территория, рассматриваемая нами, соотнесена с определенной сферой утопизации и охватывает как дискурсы, которые в дальнейшем легли в основу науки, так и дискурсы, оставшиеся на ее периферии. Поскольку в центре нашего внимания располагается фигура Олдоса Хаксли, определенного нами на роль «идеального наблюдателя», мы в основном анализируем тексты, оказавшиеся в поле его зрения, т. е. вычленяем то, что было интересно самому Хаксли, и лишь по необходимости отходим в сторону и обращаемся к тем научным (или казавшимся таковыми) трудам, что в свое время сыграли роль манифестов научной мысли.

Глава 1 посвящена взглядам писателя на многочисленные теории личности, психическое здоровье, психосоматическую медицину и пси-

⁵ Ф у к о М. Археология знания. С. 336.

хотерапию, а также некоторые феномены массовой психологии. Мы рассматриваем такой важнейший аспект мировоззрения Олдоса Хаксли, как его взгляды на теории личности, его представления о структуре, топографии психического и о функционировании сознания. Анализ не только его многочисленных статей, но и богатейшей корреспонденции представляется нам оправданным, так как писатель, избегавший самоанализа напоказ, не вел дневников и записных книжек, не делал признаний личного характера. Таким образом, глава 1, среди прочего, является еще и психобиографическим исследованием. Мы стремились предоставить как можно более объективную картину пути, по которому Хаксли шел к пониманию не только феномена сознания в целом, но и к пониманию самого себя. Хаксли — едва ли не единственный писатель, который принимал участие в профессиональных симпозиумах и конгрессах по психиатрии, психологии, медицине, психофармакологии и парапсихологии. Это позволило нам проанализировать меняющиеся взгляды писателя на фоне исторического развития научных и псевдонаучных психологических и медицинских концепций.

Мы отвели специальный раздел главы 1 интерпретации, которую Хаксли дал феномену массовой истерии, сыгравшей роковую роль как в Раннее Новое время, так и в жизни минувшего столетия. Междисциплинарный характер данного раздела проявился отнюдь не только в выборе темы — широко понимаемого феномена «охоты на ведьм», в отборе источников, но и в способах аргументации, использующихся в историографии, психологии, социологии и литературоведении. Широчайшая образованность Хаксли позволила ему проанализировать в «Лу-денских бесах» («The Devils of Loudun») эпизод демонической одержимости и «охоты на ведьм», представив его в разных ракурсах. Смелость писателя и уникальность его текста состоит в том, что, нисколько не отступая от исторической правды, он включил в свое произведение взаимопротиворечивые трактовки этого исторического эпизода. Этот историко-биографический роман-трактат является великолепным примером принципа дополнительности как основы текста. Именно так Хаксли представлял себе сосуществование литературы и науки

Глава 2 освещает психоделические эксперименты писателя, поставившие перед ним множество когнитивных, эстетических и теологических вопросов. Наркотические опыты Хаксли с последующим их изложением, так или иначе, открыли дорогу психоделической революции и в немалой степени повлияли на жизнетворчество, в частности, битников и хиппи. Обложка выпущенной в «лето любви» битловской пластинки «Sergeant Pepper's Lonely Hearts Club Band» (1967), на которой есть в том числе и фотография О. Хаксли, является своего рода дипломом «культовости» для писателя, который меньше всего жаждал эту позицию занять. Вторым таким дипломом стало название группы «Doors», очевидно, пожелавшей подчеркнуть культовую преемственность и потому позаимствовавшей первое слово из главного сочинения о смысле мескалинового путешествия — «The Doors of Perception» («Двери восприятия», 1954) Олдоса Хаксли.

Занимаясь психоделической и визионерской темой, Хаксли надеялся, в частности, осуществить свою давнюю творческую утопию — совместить искусство и науку в едином пространстве художественного текста, соединить эмпирическое, интуитивное и теоретическое, а также выйти — как это ни парадоксально для писателя — за пределы вер-бальности.

Археология идей в данном случае, кроме всего прочего, преследовала следующую цель: объективно восстановить ситуацию в науке, вызвавшую появление этих революционных текстов писателя, который руководствовался в своих экспериментах преимущественно научными соображениями.

В главе 3 рассматриваются взгляды Хаксли на демографическую и евгеническую утопию, владевшую умами многочисленных западных демографов и биологов. Евгеника стала ключевой темой «Дивного Нового Мира» (1932), а также многочисленных сочинений 1925-1963 гг. Вопрос, который мы хотели выяснить, заключается в том, насколько приемлемыми, научными и перспективными представлялись самому Хаксли евгеника и неомальтузианство.

Тема контроля над рождаемостью и смертью, как мы надеемся показать, является сквозной в творчестве Хаксли. Было бы явной натяжкой считать, что мальтузианская и евгеническая доктрины неизменно осмыслялись им в сатирическом ключе. Евгеника в том виде, как она представлена теми источниками, что использовал писатель, являет нам весьма показательный пример весьма причудливого междисциплинарного обращения утопических идей.

В общей сложности в книге в той или иной степени рассмотрены сотни источников. Кажущееся бесконечным число чужих статей, докладов и монографий, прочитанных писателем на протяжении всей его карьеры, способно отпугнуть любого исследователя. Это обстоятельство, однако, лишь подогрело наше любопытство. Изобилие источников — одна из причин, вынудивших нас перенести часть справочной и маргинальной, хотя и значимой, информации в иногда довольно пространные постраничные комментарии. Является ли плодотворной предпринятая нами попытка угнаться за Олдосом Хаксли, чей круг чтения был невероятно обширен, — судить читателю.

Глава 1
УТОПИЯ НОРМАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ: ОЛАОС ХАКСЛИ И ПСИХОЛОГИЯ

Литература и психология, или
Междисциплинарность в литературном контексте

Структура и принципы функционирования сознания составляют предмет исследования отнюдь не только психологии и смежных гуманитарных дисциплин. Очевидно, что литература с момента своего возникновения с той или иной степенью осознанности занималась изысканиями в области человеческой психики.

Несмотря на очевидные достижения психоаналитического литературоведения в его традиционной, а равно и в позднейших версиях, в критике по-прежнему доминирует стереотип, согласно которому художественная литература, будь то проза или поэзия, демонстрирует всего лишь интуитивное прозрение тайн сознания. Вероятно, этот тезис правомерен в отношении классической прозы до последней четверти XIX в. Между тем литературная ситуация стала принципиально иной после того, как психология — в частности, Уильям Джеймс и Вильгельм Вундт — открыла фундаментальные законы мышления и восприятия.

В свою очередь, на рубеже XIX-XX вв. Зигмунд Фрейд совершил поразительные открытия, перевернувшие картину внутреннего мира.

Рискнем утверждать, что Фрейд «извлек» некоторые свои центральные концепции скорее из художественной прозы, драматургии и поэзии, нежели из клинической практики.¹

Каково же «литературное наследство», доставшееся Фрейду? Во-первых, это способность художественного слова определять болезнь —

¹ Подробнее об этом см.: Головачева И. В. Междисциплинарность в литературном тексте: Олдос Хаксли и психология // Художественное сознание и действительность. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. С. 221-237; Golovatcheva I. Misunderstanding of Utopia and Utopia of Misunderstanding: Aldous Huxley and Psychology // Understanding/Misunderstanding: Contributions to the Study of the Hermeneutics of Signs / Ed. E. Tarasti. Helsinki: International Semiotics Institute of Imatra, 2003. P. 219-229.

будь то болезнь личности или социума. Во-вторых, это представление о сексуальности как силе, антагонистичной цивилизации. В-третьих, это выстраивание любых душевных движений в единый текст-историю. В-четвертых, понимание Я как сложноорганизованной структуры, разные части которой могут иметь разную направленность. В-пятых, представление о связи между страданием и влечением. В-шестых, догадка о существовании связи между подавленной сексуальностью и как различными неврозами, так и более серьезными психическими нарушениями. И, наконец, «великий и ужасный» эдипов комплекс, уже самим своим названием указывающий на литературно-мифологический источник.

Художественная проза и драматургия как таковые предоставили достаточный материал для концепций и методов Фрейда. Что касается идеи бессознательного, то она не была новинкой ни в науке, ни в литературе. Представления о бессознательном встречались в художественных текстах на протяжении двух столетий до Фрейда.

Едва ли можно усомниться в том влиянии, которое психоанализ, в свою очередь, оказал на литературу. Проза, казалось, была зачарована открывшейся ей вселенной ego, а в особенности представлением о сексе, дающем отгадку загадочной природы человека. Литература оказалась под гипнозом, словно забыв, что ей давно ведомы эти тайны и что сама она играла и играет с сексуальностью как с ключом, открывающим эти тайны. Вот поистине великолепный пример культурно-психологического вытеснения!

Современная зарождающемуся и зрелому психоанализу литература не осознавала того, что в психологии происходит процесс, который она сама подготавливала и, в конце концов, инициировала. Итак, то, что литература и критика ставили исключительно в заслугу психоанализу и лично Фрейду, было задолго до него подготовлено художественной прозой. Что же до самого основателя психоанализа, то можно утверждать, что он совершил весьма удачную и плодотворную попытку «освоения» литературы как альтернативного дискурсивного и познавательного метода.

Большинство художественных текстов, написанных не без влияния психоанализа, позаимствовало из него теорию влечений и топографическую модель Фрейда. Однако есть жанр художественной прозы, который оказался более «удобным» для экспериментов структурного характера, чем другие жанры или виды литературы. Это утопия, под которой ради удобства — дабы избежать излишних здесь терминологических экскурсов — мы будем понимать любой текст о воображаемом, а порой и вполне реальном, идеальном устройстве жизни.

Система образов, созданных Олдосом Хаксли в обеих утопиях, в «Дивном Новом Мире» и «Острове», во многом обязана своим происхождением различным направлениям психологии и психотерапии. Серьезное увлечение психологией, имевшей для него как личностный интерес в качестве инструмента самопознания, так и философский смысл, привело к появлению нового типа прозы. Такого рода тексты, как мы увидим, совершенно сознательно исследовали структуру индивидуального и общественного сознания и взаимодействие отдельных их областей в полном соответствии с данными современной психологической теории и практики. Таким образом, вначале психология «освоила» литературу и приспособила ее к своим концепциям, а вслед за этим специфические темы психологии были, в свою очередь, «завоеваны» литературой. Так идеи движутся по кругу — от литературы к науке и снова — от науки к литературе, что, впрочем, вовсе не означает, что они не могут возникать самостоятельно.

На протяжении всей жизни Хаксли в той или иной степени прямолинейно выражал свое отношение к различным теориям поведения. Так, еще в сборнике эссе 1937 г. «Цели и средства» («Ends and Means») Хаксли осуществил исследование природы идеалов. По существу, это философско-дидактическое сочинение, в котором автор рассуждает о рефлексии и о ментально-физиологической парадигме, т. е. о проблеме соотношения психического и телесного. Как в этих эссе, так и в последующих художественных и публицистических произведениях Хаксли занимается поисками нового продуктивного подхода к проблеме человеческой деятельности. Позднее он обозначил такой подход как «трансцендентальный и операционный» (transcendental operationalism), a также прагматически подкрепленный.²

Энциклопедичность познаний Олдоса Хаксли в области психологии — это, в частности, тот фактор, который заставляет нас включать весьма внушительное количество персоналий, идей и направлений в

² Н и х I е у A. Symbol and Speculation // Huxley and God: Essays on Religious Experience / Ed. J. H. Bridgeman. New York: The Crossroad Publishing Company, 2003. P. 281.

критическое комментирование не только его художественных произведений, но и научной публицистики, составляющей большую часть его литературного наследства. Тем более странно, что за полвека существования хакслеведения критики так и не уделили должного внимания этой важнейшей стороне его жизни и творчества. А между тем еще в 1929 г., т. е. до того, как приступить к работе над своим самым известным научно-фантастическим романом-утопией «Дивный Новый Мир», Хаксли в статье «Червь Спинозы» подчеркивал:

«Государство ближайшего будущего (если это хорошее государство) будет, прежде всего, интересоваться психологией (курсив мой. — И. Г.) <...> Политическая экономия, равновесие сил, устройство правления — все будет иметь второстепенное значение <...>. Самая главная проблема нашего времени состоит в том, как примирить человека с современным индустриальным государством. Современный достойный гражданин скорее не человек, а идиот или сумасшедший. Он опасен как для общества, так и для самого себя».³

Заметим, что пока Хаксли говорит о примирении, т. е. о приспособлении человека к нуждам социума, к власти. Ведь не случайно он дважды употребляет слово «государство». В течение ближайших двух лет после выхода этой статьи Хаксли придумал, как именно примирить гражданина с суперсовременным индустриальным государством. В результате появился «Дивный Новый Мир», поразительным образом верно спрогнозировавший магистральные пути развития постиндустриальной цивилизации.

³ Статья «Червь Спинозы» («Spinoza's Worm») Вошла в сборник «Делай, что хочешь» («Do What You Will», 1929). Цит. по: Complete Essays of Aldous Huxley: In 6 vols / Ed. R. S. Baker and J. Sexton. Chicago: Ivan R. Dee, 2000. Vol. II. P. З33-З34.-Далее СЕ.

Самопознание, или
Зачем писателю теория?

В письме от 7 января 1929 г., адресованном коллеге по перу, тридцатипятилетний Олдос Хаксли признается:

«<...> У меня почти нет никаких идей относительно самого себя, и я не хочу, чтобы они у меня были — я этого избегаю принципиально — я лишь придумываю их, когда кто-нибудь вроде Вас интересуется ими. Потому что совет "познай самого себя", возможно, самый глупый из всех, которые когда-либо давались, если он значит вывернуть себя наизнанку для интроспекции. Если бы кто-нибудь стал проводить время, познавая себя подобным образом, у него не осталось бы "самого себя" для познания — потому что "я" существует лишь в связи с внешними обстоятельствами, а интроспекция, отвлекающая от внешнего мира, это своего рода самоубийство».*

Бесспорно, писателю была чужда идея самоанализа напоказ, для других. Возможно, по этой причине он не вел дневников и записных книжек. Он практически не делал никаких личных признаний в переписке. Казалось бы, все, что нам остается, — это расшифровывать перемены в самовосприятии О. Хаксли с помощью косвенных источников. Однако его письма в совокупности с художественными и публицистическими текстами дают нам обширный материал, позволяющий проследить, как менялись его воззрения. Собрав воедино, сопоставив и проанализировав его высказывания по вопросам психологии, психопатологии, психофизиологии, психосоматической медицины и психотерапии, мы получим достаточно объективную картину того пути, по которому Хаксли шел к пониманию не только феномена сознания, точнее, «тела-сознания» в целом, но, как мы увидим, и самого себя.

Путь самопознания, избранный писателем, следует определить как косвенный и научный. Научность такого процесса довольно нетривиальна для художника и именно потому обращает на себя внимание.

Уже в середине 1930-х годов Олдос Хаксли приходит к следующей мысли:

«<...> Существует понимание "не-я" и понимание "я". Всецело понимающая личность понимает как саму себя, так и внешний мир <...>. Если стремиться к пониманию себя, то следует осознавать свои действительные мотивы, тайные истоки своих мыслей, чувств и поступков, природу своих настроений, импульсов и ощущений <...>. Ни одно эго не может выйти за пределы собственного эгоизма, нравственно <...> или мистически <...>, пока оно полностью не осознает, чем является и почему является тем, чем является. Самотрансценденция происходит через самоосозна-вание» (СЕ. Vol. IV. Р. 400-402).

⁴ Huxley A. Letters / Ed. G. Smith. New York; Evanston: Harper & Row, 1969. P. 306. — Далее Letters.

Как видим, писатель говорит о необходимости интроспекции. Более того — о том, что для верного понимания себя и других следует, по всей видимости, обратиться к науке психологии, ибо она как раз и занимается изучением эмоций, восприятия, мотивации, каузальностью поведения, динамической структурой сознания и пр. Научная интроспекция, таким образом, оказывается предварительным условием трансценденции.

В эссе «Этика» («Ethics»), включенном в «Цели и средства» (1937), писатель говорит о том, что невозможно достичь трансценденции без того, чтобы сначала не потрудиться стать полноценной личностью. Он называет все известные ему способы интроспекции:

«<...> самоанализ, периодический анализ с помощью психотерапии, привычка вспоминать себя, неизменное сопротивление отождествлению себя с собственными мыслями, чувствами, ощущениями или совершаемыми в данный момент действиями...» (CE. Vol. IV. Р. 403).

Надо признать, что это исчерпывающий список методик самопознания, доступных в то время западному интеллектуалу.

Возьмем теперь для сравнения эссе «Знание и понимание» («Knowledge and Understanding», 1956), вошедшее в сборник «Адонис и алфавит» («Adonis and the Alphabet»). Перед нами свидетельство значительной эволюции взглядов Хаксли на психологию вообще и на интроспекцию в частности:

«Понимание приходит тогда, когда мы все осознаем — осознаем пределы наших умственных и физических возможностей. <...> "Познан самою себя" (курсив мой. — И. Г.) — это совет старый как мир, если не старше. Чтобы последовать ему, человек должен не просто заняться интроспекцией. Если мне нужно познать себя, я должен познать свое окружение: как организм я являюсь частью среды, естественным объектом среди прочих естественных объектов. А в качестве сознания я состою из множества непосредственных реакций на среду и вторичных реакций на эти первичные реакции. На практике "познай самого себя" — призыв к осознанности» (СЕ. Vol. V. P. 225-226).

В том же эссе Хаксли говорит о том, как эго вмешивается в благотворную работу того не-я, что «присматривает» за организмом. Речь идет о свойстве определенной сферы сознания, которая, как полагал

писатель (он был в этом не одинок), незаметно для человека регулирует физиологические процессы, такие, например, как дыхание и пищеварение. Следовательно, воля, т. е. намеренное приложение силы сознания, не всегда благотворна. Напротив, считал Хаксли, следует учить людей самопознанию и расслаблению. Кроме того, человек должен быть открыт, а не защищен от нового опыта, от жизни. В противном случае мы получаем «неполного человека» (less than fully man). Хаксли пользуется здесь выражением психолога Карла Роджерса.⁵

Мало кто из писателей мог бы похвастаться столь обширными, как у Хаксли, познаниями в различных областях психологии и связанных с ней медицинских теориях и исследованиях. Данный факт, разумеется, любопытен и важен сам по себе.

Но, прежде всего, зададимся вопросом, почему все же Олдос Хаксли читал так много книг именно по медицине и психологии? Какая сила «гнала» его на многочисленные профессиональные конгрессы, съезды и семинары? Что заставляло профессионального литератора уделять такое внимание именно психологии в курсах лекций? Зачем он участвовал в порой рискованных экспериментах с применением гипнотического внушения, лечебных токов и сомнительных фармакологических препаратов?

Его интерес к медицине и психологии был не только простым любопытством. Можно даже квалифицировать это увлечение как вполне научное. Учтем и то обстоятельство, что всю жизнь О. Хаксли страдал от множества мелких недугов, большая часть которых имела явно психосоматический характер. Медицина интересовала его не только как

⁵ Хаксли приводит длинную цитату из работы Карла Роджерса, вошедшей впоследствии в книгу «Становление человека» (1961): «Если с помощью психотерапии добавить к сенсорному и висцеральному опыту, характерному для всего мира животных, дар ненару-шаемого осознавания, присущий в полной мере лишь человеку, то получим организм, осознающий нужды культуры подобно тому, как он осознает физиологические нужды — пищу и секс, а также желание иметь друзей <...>. Когда же человек является неполным, когда он отрицает различные стороны опыта, тогда, и в самом деле, есть причины опасаться его и его поступков, что доказывает современное положение в мире. А когда он является человеком в полной мере, когда он осознает весь свой организм, опыт, и специфически человеческие качества, тогда он функционирует как целое, тогда мы можем полностью полагаться на его поведение» (Rogers С. On Becoming a Person. Boston: Houghton Mifflin, 1995. P. 105 (Chapter 5: Some Directions Evident in Therapy)).

«механика живых организмов», но и как искусство врачевания. Он смело проводил над собой нетрадиционные оздоровительные эксперименты, как уже говорилось, позволяя себя гипнотизировать, подвергать воздействию «оздоровительных токов» и психоделиков.

Особенно важным, как мы уже говорили, был для Хаксли вопрос о соотношении телесного и психического. Не потому ли писателя так занимала телесно-ментальная проблема, что всю жизнь, несмотря на все его мужество, телесные недуги доставляли ему не только физические муки, но еще и психологические мучения и неудобства? Вполне естественно, что он пытался найти наиболее адекватный и комфортный способ сосуществования своего активного разума и лабильной психики с нездоровым телом. Отсюда его неприязнь к любой психологической теории, не учитывающей телесную, соматическую составляющую.

Кристофер Ишервуд (1904-1986), известный писатель, киносценарист, переводчик «Бхагавадгиты» и друг Хаксли, характеризуя Олдоса, назвал его «исключительно чувствительным человеческим инструментом»: «Его здоровье было весьма неустойчивым. На этой неделе он выглядел бодрым и здоровым, даже полным сил, на следующей — изнуренным, разбитым, призрачным. Он страдал от самых разнообразных недугов, однако, казалось, они интересуют его в той же степени, как и беспокоят. Он мог долго обсуждать их, отстраненно, не жалуясь. <...> И он и Мария (первая жена писателя. — И. Г.) так любили ходить по врачам, что их друзьям порой казалось, что они были готовы проконсультироваться у любого, хотя бы один раз, из чистого любопытства».⁶

Кроме всего перечисленного, были, как нам представляется, и существенные биографические обстоятельства, обусловливающие его интерес, в частности, к психиатрии и психотерапии. Эту точку зрения разделяет, что немаловажно, и вдова писателя, Лаура Арчера Хаксли, любезно согласившаяся обсудить со мной эту тему в Голливуде летом 2004 г. в том самом доме, где умер Олдос.

Вопросы терапии и психотерапии особенно сильно волновали его, во-первых, из-за чувства некоторой отстраненности от мира, периодически обусловленной полной потерей зрения и особенностями его ин-

⁶ Aldous Huxley, 1894-1963: A Memorial Volume / Ed. J. Huxley. New York: Harper & Row, 1965. P. 157.

тровертного психотипа. Во-вторых, из-за ранней утраты — мать О. Хаксли умерла от рака, когда он был еще подростком. Этот удар судьбы, бесспорно, оставил глубокий шрам в душе писателя, о чем, в частности, свидетельствует тот парадоксальный факт, что воспоминания детства, связанные с матерью, по его собственному признанию, стерлись из его памяти — это, очевидно, подтверждает их болезненную остроту (по крайней мере, так трактует подобную работу сознания психоаналитическая теория вытеснения).

Третья причина несколько более глубокого интереса Олдоса Хаксли к психологии и терапии, чем обычно встречается у писателей, — самоубийство его младшего брата Тревенана в период сильного приступа клинической депрессии. Этот трагический случай показал ему, в какой степени человеческая жизнь может зависеть от качества и своевременности лечения: дело в том, что медицинский персонал клиники, в которой Трев проходил курс лечения, недооценил серьезность его состояния и оставил мальчика без присмотра. Кроме наследственности, не последнюю роль в развитии болезни Трева сыграл стресс, вызванный нешуточными перегрузками, которые честолюбивый подросток, потомок прославившихся на всю Англию людей, испытывал в элитарной школе Итон. Хаксли нередко размышлял о том, что, будь лечение более эффективным, врачи — более опытными, а стремление не посрамить честь прославленной семьи — более умеренным, трагедии можно было бы избежать.

Четвертая причина: Олдос Хаксли знал, что некоторые из близких родственников — в частности, старший брат Джулиан, знаменитый биолог — также периодически страдают от депрессии. Судя по всему, страх утраты собственного психического здоровья преследовал и его большую часть жизни. Писатель периодически переживал депрессивные состояния. Порой они были связаны с преследовавшими его вполне оправданными страхами потери зрения.

Мемуары родственников и друзей Хаксли дают и другие объяснения его психологическим и медицинским увлечениям. Так, например, причину этих и более обширных научных интересов, его «scientist manque», некоторые усматривали в общей гуманистической установке писателя, в его желании облегчить не только собственные, но и чужие страдания. Что до его психоделических опытов, то, по всей видимости, кроме стремления на собственном опыте понять психофармакологическое воздействие наркотиков и таким образом удовлетворить свою страсть ученого-экспериментатора, он хотел всколыхнуть некие личные и, в то же время, универсальные образы и переживания, которые его подсознание открывало лишь под воздействием галлюциногенов. «Он всегда хотел осознать бессознательное, а оно проявлялось именно под воздействием наркотиков», — писала Джульетта, жена его брата Джулиана.⁷ Она также полагала, что Олдосу было неизменно интересно все то, что могло бы облегчить людские страдания, поддержать здоровый дух в здоровом теле (НМ 56882. Р. 8).

Он стремился к самосовершенствованию не только в психосоматическом плане, но и в этическом, пытаясь найти идеальные рецепты для здоровья души, без которого не может быть достигнута гармония в жизни. Чем старше он становился, тем интенсивнее погружался в размышления о «флоре и фауне глубинного слоя подсознания» (Letters. Р. 693), тем явственнее он осознавал иллюзорность своего отшельничества (в принципе естественного для писателя), тем сильнее было его сочувствие, пришедшее на смену любопытству собирателя характеров.

В обоих браках Хаксли подсознательно искал и, к счастью, обретал поддержку. Первая жена писателя, бельгийка Мария Нис, стала его «глазами», помогая ему не только физически ориентироваться во внешнем мире, но и адаптируя его к отношениям с новыми людьми. Пребывая в оковах созданных его сознанием ограничений, он, бесспорно, испытывал сильные затруднения в эмоциональной сфере. Поисками большей психосоматической гармонии объясняются его разнообразные опыты телесно ориентированной терапии.

В одном из писем, отправленных после смерти Марии, Олдос признается:

«Если я в какой-то мере научился быть человеком — а у меня были в этом смысле громадные проблемы (курсив мой. — И. Г.) — то этим я обязан ей» (Letters. P. 740).

После ее смерти Грейс Хаббл, вдова великого астронома и близкий друг Хаксли, записала в дневнике, что Олдос часто и с готовностью

⁷ Dunaway D. К. Aldous Huxley Oral History Papers. Huntington Library. HM 56885. P. 5.-Далее НМ.

говорит о покойной жене, но в его словах нет никакой интимности. Эллен Ховди, невестка Хаксли, подтверждала: «Он был несколько не в ладах с собственным телом <...>. Думаю, что это мучило его. Если тебе приходится прибегать к серьезному наркотику, чтобы поплакать, то у тебя проблемы с телом. Думаю, что у него часто были проблемы с телом» (НМ 56897. Р. 36).

Лаура Арчера, дружившая с супругами Хаксли, также не случайно стала новой женой писателя через год после смерти Марии. Олдосу требовалась новая опора. Однако эта новая поддержка была принципиально иной. В отличие от покойной Марии, Лаура не стала личным шофером и секретарем писателя. Напротив, она, активно занимаясь собственными профессиональными делами, в большой степени предоставила писателя самому себе. Так, на склоне лет он стал самостоятельно путешествовать, ездить на многочисленные конференции и в университеты на обоих побережьях США с целью прочитать единичную лекцию или даже целый лекционный курс. Ему приходилось зачастую подолгу жить одному. Оказалось, что он вполне может со всем этим справиться.

История того, как профессиональная, концертирующая скрипачка стала психотерапевтом, сама по себе необычна. Самая близкая подруга Лауры Вирджиния Пфайффер серьезно заболела во Флориде, куда она отправилась навестить свою больную сестру Полин Хемингуэй (жену писателя). Лаура написала Джинни (Вирджинии), что очень соскучилась. Чтобы как-то утешить подругу, Джинни прислала Лауре из Флориды книгу Хаббарда «Дианетика: современная наука о разуме» («Dia-netics: The Modern Science of Mental Health», 1950). Лаура нашла книжку весьма полезной. Когда Рон Хаббард приехал с лекциями в Лос-Анджелес, Лаура стала еще большей энтузиасткой психотерапии и, значительно трансформировав дианетические методы, принялась писать собственную книгу «Рецепты жизни и любви», которую опубликовала десять лет спустя под названием «Ты — не мишень» («You Are Not the Target»). Книга стала бестселлером.

К моменту знакомства с Хаксли Лаура уже практиковала психотерапию. Именно она помогла Олдосу дать выход его горю с помощью гипноза, дианетики и ЛСД. Эти процедуры, как надеялся писатель, должны были, кроме всего прочего, помочь ему восстановить память о детстве. Хаксли считал, что отсутствие ранних детских воспоминаний

свидетельствует о наличии не только психического вытеснения и, возможно, незарубцевавшейся душевной травмы, но и физического «зажима».

Кроме того, писатель признался, что, выполняя упражнения, описанные в книге Лауры, он наконец-то применил на практике то, что он, «будучи теоретиком человеческой натуры»⁸, проповедовал: человек многогранен, обладает многими качествами и способностями, подобно амфибии. (Об этом его статья «Воспитание амфибии» («The Education of the Amphibian», 1956).) Следовательно, к его проблеме надо подходить со всех сторон, одновременно используя все многообразие психотерапевтических техник.

Лаура так никогда и не получила специального психологического образования. Но врожденная интуиция позволила ей смело изменять, варьировать и сочетать разнообразные методики, почерпнутые ею из книг, специальных семинаров и собственной психотерапевтической практики. Так, например, она, по ее собственному признанию, чувствовала, что дианетике не достает «работы с телом», что пациента во многих случаях следует заставить кричать, плакать, танцевать, бить предметы, тем или иным образом выражая задавленные им самим эмоции. Олдос полностью с ней соглашался, полагая, что такие «процедуры» способствуют высвобождению, канализации, в частности, агрессии, освобождая глубокие внутренние и мышечные блоки, сформировавшиеся под давлением «поверхностного эго», налагавшего нездоровые ограничения на организм. Хаксли отмечал в одном из писем (Letters. P. 881), что Лауре удается добиться потрясающих результатов в основном потому, что она интуитивно чувствует, какой метод и в какой именно момент следует применить, чтобы успешно воздействовать на чувства пациента. Со своей стороны, Олдос снабжал Лауру собственными идеями, которые помогали ей в ее работе с пациентами и в написании книг по психотерапии.

Так или иначе, вторая жена сыграла важнейшую роль в расширении этой сферы увлечений писателя. Во время работы над своим последним романом «Остров» (1962) — психотерапевтической утопией — Хаксли воспользовался описаниями некоторых особенно эффективных методов, которые Лаура практиковала с пациентами. В «Предисловии»

⁸ Huxley A. Foreword // Huxley L. A. You Are Not the Target. New York: Farrar, Straus & Co., 1963. (New American Library). P. XI.

к ее книге «Ты — не мишень» (1963), где автор изложила свои рецепты поддержания душевного здоровья, О. Хаксли признается:

«Некоторые из ее рецептов (например, рецепт Трансформации энергии) почти без изменений нашли место в моей фантазии. Другие были изменены так, чтобы соответствовать потребностям придуманного мною общества и подходить его культуре»⁹.

Как мы уже выяснили, кроме личных оснований для психологических штудий, у писателя наличествовал и объективный научный интерес. Он-то и заставлял О. Хаксли читать классические, новейшие и даже самые нетрадиционные, маргинальные труды по психологии. Кажется, нет такой теории, такого направления в общей, в медицинской психологии, а также в парапсихологии, которые остались бы не замеченными Хаксли. Классический фрейдизм, неофрейдизм, гештальтпсихология, юнгианство, бихевиоризм и необихевиоризм, экзистенциальная психология, телесная терапия, дианетика, гештальттерапия, разнообразные методы восточной психотерапии, предложенные дзен-буддизмом, махаяной, тантризмом, даосизмом, — все это тщательно изучено, осознано, прокомментировано и зачастую включено в концепцию и сюжет очередного романа.

Картина сознания, в том виде, как она предстает в его статьях, лекциях и особенно в переписке, являет нам симбиоз изначально противоречащих друг другу концепций, принадлежащих как профессиональным психологам и биологам, так и близким ему по духу мыслителям его круга — Джеральду Херду, Бертрану Расселу и Джозефу Кратчу. В некоторых случаях он почти буквально воспроизводил чужие идеи, в других — проявлял гораздо больше свободы.

Как художественные тексты, так и письма Хаксли изобилуют рассуждениями о психологических теориях и практиках. Его отношение к некоторым ведущим школам психологии недвусмысленно. Так, например, в его восприятии классический бихевиоризм был, без сомнения, угрозой гуманизму и демократии, воплощением Воли к Власти.

Неприятие писателем классического психоанализа очевидно. Особенно явственно оно проступило в «Дивном Новом Мире» (1932), где фрейдистские концепции изображены в усеченном и остро пародий-

«Huxley A. Foreword // Huxley L. A. You Are Not the Target. P. XIII.

ном виде. Однако отношение его к фрейдизму является вопросом гораздо более сложным, чем кажется на первый взгляд. Этот вопрос мы рассмотрим отдельно.¹⁰

Чем обширнее становилась библиография прочитанных Олдосом Хаксли трудов по психологии, чем больше был его экспериментальный опыт, тем богаче и синкретичней делалась описываемая им топография сознания и картина его функционирования. Нельзя не заметить, что его концепция иногда менялась в результате удачного курса какого-либо вида терапии — будь то телесная терапия, физиотерапия (порой весьма сомнительного толка) или психотерапия. Так, пройдя курс гипноза и освоив самогипноз, с тем чтобы самому снимать тревожность и облегчать различные симптомы психосоматического расстройства, Хаксли не только «воспевает» в письмах несомненные достоинства и преимущества гипнотического воздействия, но и пускается в теоретические рассуждения.

В 1920-е годы появились важные труды, посвященные типологии людей. Среди них первое место занимает работа К. Г. Юнга «Психологические типы: Отношения эго с бессознательным» (английский перевод 1923 г. «Psychological Types: The Relations between the Ego and the Unconscious»). Книга Юнга убеждает Хаксли в том, что в зависимости от принадлежности к тому или иному психологическому типу человек изби-

¹⁰Радикальная негативная оценка, которую О.Хаксли давал фрейдизму, — хорошо известный факт, проанализированный ранее в следующих работах: Baker R. "Brave New World": History, Science, and Dystopia. Boston: Twayne Publishers, 1990; F i г с h о w P. 1) Science and Conscience in Huxley's Brave New World // Contemporary Literature. 1975. N 16. Summer. P. 301-316; 2) The End of Utopia: A Study of Aldous Huxley's "Brave New World". London; Toronto; Lewisburg (Pa.): Bucknell University Press, 1984; Meckier J. Our Ford, Our Freud and the Behaviorist Conspiracy in Huxley's Brave New World // Thalia. 1977-1978. N 1. P. 35-59; H u 11 J. Aldous Huxley: The Growth of Personality. Zurich: Huerzeler, 1955.-И все же, на наш взгляд тема эта далеко не исчерпана. Последняя работа о влиянии Фрейда на Хаксли (V i b b e r t S. The Influence of Freud's Beyond the Pleasure Principle on Huxley's Brave Netv World II Aldous Huxley Annual. 2005. Vol. 5. P. 133-150), во-первых, в значительной степени повторяет вышеперечисленные исследования, в том числе и опубликованную нами статью (Golovatcheva I. Misunderstanding of Utopia...), во-вторых, на наш взгляд, несколько искажает действительную картину этого влияния. Подробности см. в этой главе в разделе «Хаксли и Фрейд».

рает наиболее адекватную для него систему мировоззрения и психологическую теорию." Писатель с тех пор не раз сетовал, что психологические различия доставляют их носителям едва ли не больше проблем, чем классовые. Другая проблема состоит в том, что современная цивилизация навязывает всем без различия экстравертивное мировоззрение, что делает положение интровертов еще более непереносимым. Очевидно, что поскольку писатель сам был интровертом, этот тезис был им «выстрадан».

Хаксли были известны и классификации, предложенные в те же годы Эрнстом Кречмером (1888-1964) (его самая знаменитая работа — «Строение тела и характер»™) и Чарльзом Стокардом (1879-1939).

Именно «перебирая» существующие классификации человеческих типов, Хаксли наткнулся на наиболее приемлемую, на его взгляд, классификацию, познакомившись в 1937 г. в Чикаго с автором теории конституциональных различий, американским психологом Уильямом Шелдо-ном (1898-1977).¹³ В одном из писем Хаксли восторженно отзывается об ученом, в чьей концепции человек предстает тем, кем он на самом деле является — «психофизическим целым» или mind-body (Letters. P. 516-517).

Шелдон предложил весьма убедительную классификацию человеческих темпераментов на основе физических признаков. С тех пор писатель неизменно включал соматотипический компонент в рассуждения о личности и топографии сознания:

«На самом глубинном уровне наше бессознательное равно нашей конституции: мы предопределены нашим телом и темпераментом <...>. Бессмысленно говорить о бессознательном, не учитывая того, что оно произрастает из конституциональных различий, делающих нас именно теми личностями, которыми мы являемся».¹⁴

¹¹ Хаксли говорит о классификации Юнга, называя его прирожденным интуитивным психологом подобно тому, как Толстой и Достоевский были прирожденные писателями (см. статью Хаксли «Разнообразие интеллектов» («Varieties of Intelligence», 1927): СЕ. Vol. П. Р. 165-193,-и его эссе «Заметка о догме» («A Note on Dogma», 1927): СЕ. Vol. II. P. 241-248).

¹² Хаксли полагал, что Кречмер предложил «неадекватную психофизическую классификацию» в работе: Kretschmer E. Physique and Character. New York: Harcourt Brace, 1925.

¹³ Хаксли читал следующие работы Шелдона: «The Varieties of Human Physique» (1940); «The Varieties of Temperament» (1940); «Atlas of Men» (1954).

¹⁴ Huxley A. The Human Situation: Lectures at Santa Barbara, 1959 / Ed. P. Ferrucci. New York; Hagerstown; San Francisco: Harper & Row, 1977. P. 151.

Теория Шелдона привела Хаксли к мысли о необходимости объяснять как нормальное, так и девиантное поведение не только и не столько труднопознаваемыми бессознательными и подсознательными процессами, но еще и особенностями конкретного организма:

«Поскольку Бессознательное — это тело, и поскольку темперамент предопределен телом, можно познавать и изучать Бессознательное как поведенчески, так и интроспективно» (Letters. P. 621).

Под влиянием шелдоновской теории Хаксли предпринял специфический самоанализ, прежде всего совершенно точно определив свой соматический тип. В самом деле, трудно не согласиться с тем, что писателя следует отнести к эктоморфам. Шелдон характеризовал экто-морфа как обладателя тонкого и хрупкого тела, в пропорции к размерам — с наибольшим мозгом, наделенного чувствительностью и нервозностью, сверхчувствительного к внешней стимуляции и слабо пригодного к физической, особенно соревновательной, активности.

Хаксли был необычайно высоким, щуплым человеком с большой головой. Некоторым он напоминал гигантского вытянутого кузнечика. Его сутулость и подслеповатость — с юности он был слабовидящим в результате болезни глаз, а порой его зрение ухудшалось вплоть до слепоты — придавали его облику отстраненность и некоторую отрешенность, вероятно, настораживавшую тех, кто не был с ним хорошо знаком. Однако после непродолжительного общения писатель представал перед новым собеседником открытым, симпатичным, сочувствующим и живо интересующимся всем на свете человеком.

Что же до поведенческой, собственно психологической, характеристики, то О. Хаксли отнес себя к шелдоновской группе церебротони-ков. Церебротоники, по Шелдону, сдержанны, скрытны, застенчивы, лучше всего адаптируются в небольших группах, беспокойны, имеют проблемы со сном, часто предпочитают одиночество. Все эти характеристики вполне могут быть отнесены к писателю, который в одном из эссе 1944 г. подытожил характеристику своего психотипа:

«Церебротоник — сверхвозбудимый, сверхчувствительный интроверт, гораздо больше озабоченный внутренней вселенной собственных мыслей, чувств и воображения, нежели внешним миром <...>. Осанка и движения церебротоника напряженные и сдержанные. Его психические отклики могут быть поспешными, а его физиологические реакции — неприятно острыми <...>. Ярко выраженные церебротоники <...> имеют страсть к уединению, не любят быть на виду <...>. В компании часто бывают робкими и могут неожиданно впадать в уныние <...>. Во внешних проявлениях они скованны и сдержанны, и когда им нужно выразить свои чувства, они кажутся настолько скованными, что висцеротоники зачастую подозревают их в бессердечии».¹⁵

В книге «Вечная философия» (1946), посвященной вопросам религии и мистицизма, Хаксли вновь обращается к вопросу о том, как конкретный психотип предопределяет не только судьбу и характер, но и религиозные «предпочтения». Особенно подробно писатель останавливается на церебротониках. Случайно ли это? Полагаем, что это обстоятельство обусловлено «искусом самоанализа». Посмотрим на те новые подробности, которые Хаксли добавил к косвенной самохарактеристике, в которой появились такие определения, как «особенный», «переразвитый и почти нежизнеспособный», «подверженный непредсказуемым приступам меланхолии»:

«<...> Интровертному церебротонику непросто найти свое место в окружающем его мире вещей, людей, в обществе с его укладом. В результате выраженных церебротоников редко встретить в числе обычных граждан. <..-> В университетах, монастырях и исследовательских лабораториях <...> процент невероятно одаренных и образованных церебротоников всегда будет очень высок».¹⁶

Проанализировал он и тот специфический путь к познанию и просветлению, что пригоден именно для церебротоников. Хаксли считал, что церебротонику (читаем — ему самому) следует избегать интроверсии и воображения ради них самих. Самоанализ не должен быть самоцелью. Путь знания для церебротоника заключается в том, чтобы «ш-

¹⁵ См. иллюстрированную статью Хаксли «Кто ты такой» («Who Are You»): Harper's. 1944. Vol. 189. November. P. 512-522, пит.: Р. 519. — В статье наглядно изложена суть работы Шелдона «Разнообразие темпераментов» (Sheldon W. The varieties of Temperament: A Psychology of Constitutional Differences. New York: Harper & Brothers, 1940). Шел-дону также посвящена статья Хаксли «Где вы живете?» («Where Do You Live?»): Esquire. 1956. May. — В своей последней книге «Литература и наука» он вновь возвращается к вопросу о влиянии физических различий людей на их темперамент.

¹⁶Хаксли О. Вечная философия. М.: Эксмо, 2004. С. 234-235.

менять сознание, пока оно не перестанет быть эгоцентричным и не сосредоточится и не сольется с Божественным Основанием».¹⁷ В качестве примера церебротоника, успешно преодолевшего недостатки своей природы, Хаксли называет не кого иного, как Христа (!!!). Можно предположить, что этим, на наш взгляд, наименее адекватным, по причине бездоказательности, примером он сознательно ставил высочайшую планку для своего будущего духовного самосовершенствования. Соображение, по которому он определяет Христа как церебротоника, писатель обосновывает по-шелдоновски:

«<...> Традиционно Иисус виделся как человек преимущественно эктоморфного сложения, а это подразумевало, что и преимущественно церебротонического темперамента. Сердцевина изначального христианского учения подтверждает верность этой иконографической традиции. Евангельская религия — это то, чего можно ожидать от церебротопика; хотя, конечно же, не от всякого, но от того, кто использовал особенности своего природного психофизиологического строения для того, чтобы превзойти природу, кто, следуя своей особенной дхарме, достиг духовной цели».¹⁸

¹⁷ Там же. С. 235-236.

¹⁸ Там же. С. 243.

***

Хаксли изучил и испробовал на себе многие способы облегчения психосоматических недугов, которыми, судя по всему, страдал всю жизнь: слабая форма депрессии, необъяснимым образом колеблющееся зрение, порой полная слепота, хронический бронхит (удивительный для человека, который провел всю вторую половину жизни в сухом климате Калифорнии), проблемы пищеварения, разнообразные аллергии, боли в спине и, наконец, бессонница — очевидный симптом тревожности.

Хаксли считал, что изучение причин и механизмов психосоматических расстройств гораздо важнее спекулятивных рассуждений о стрессах, вытеснении и зажимах. Так, в одном из писем, адресованных брату Джулиану Хаксли, от 27 мая 1945 г., он подводит итоги прочитанной литературы по психоневрозам и их лечению, включая в картину работы сознания понятия, заимствованные из восточных учений:

 «Если человек не взаимодействует (с Дао, с Таковостыо), если считает себя автономной сущностью, если главной его заботой является его самоосознающее эго, тогда все разлаживается на всех уровнях — от физиологического до духовного. Он вмешивается в нормальное функционирование собственного организма, беспокоится и нервничает, доводя себя до язвы желудка, до плохого зрения, гипертонии и всех бесчисленных заболеваний, которые сейчас даже самые консервативные доктора вынуждены связывать с болезненными состояниями сознания. В то же самое время он отрывает себя не только от "животной благодати" нормального и естественного функционирования, но и от ментальной и духовной благодати-благодати, например, эстетического переживания <...>» (Letters. Р. 527).

Судя по всему, Хаксли остался верным этой концепции. Библиографический список прочитанных им работ по психосоматической медицине, общей психологии и психотерапии самых разных направлений стремительно увеличивался. В 1949 г., прочитав только что опубликованный труд Людвига фон Берталанффи «Проблемы жизни» («Das biologische Weltbild», 1942, английский перевод «Problems of Life» появился лишь в 1952 г.), он послал ему восторженный отзыв, отметив особо, что нашел в авторе книги тот идеал, которого ему не суждено было достичь самому. Если бы он почти не ослеп в юности — признается Хаксли корреспонденту, — то продолжил бы свое биологическое и медицинское образование и стал бы ученым, соединяющим воедино разрозненные области знания: биологию, философию, литературу и пр. Это позволило бы ему:

«<...> проникнуть в самую суть живой реальности, чего никогда не сможет добиться даже самый образованный и одаренный профессионал» (Letters. Р. 603).

В этих словах, как нам представляется, следует видеть нечто большее, чем комплимент корреспонденту. В них — писательское кредо зрелого Хаксли, весьма удачно сочетавшего литературу и науку в своем творчестве.

В очередном письме к Берталанффи О. Хаксли подтверждает свою увлеченность проблемой связи работы организма с функционированием сознания:

«<...> Меня все больше интересует связь самоосознающего эго с психосоматическим организмом в целом <...>. Каждый конкретный человек сталкивается с главными практическими вопросами: как помешать моему эго вызывать психосоматические расстройства? как помешать моему эго затемнять внутренний свет... и <...> держать меня в оковах иллюзий в темноте?» (Letters. P. 654).

Речь идет, разумеется, только о тех людях, которые не просто испытывают недомогание, но и ищут концептуальное объяснение происходящему с ними. Это письмо свидетельствует о том, что он причислял к таким людям себя и что эти вопросы важны именно для него — и не только в связи с абстрактным научным интересом. Это косвенное признание того, что он измучен слабым здоровьем и хотел бы найти как объяснение проблемы, так и лекарство от нее. Найдя секрет здоровья, он, без сомнения, поделится им со всем миром.

Проекты

Сам по себе хронологический перечень конкретных проектов, экспериментов, семинаров и конференций, посвященных различным областям и отдельным вопросам психологии, в которых принял участие Олдос Хаксли, поразителен.

Так, еще в 1930-е годы писатель настойчиво предлагал созвать Всемирную конференцию психологов, видя в ней единственно реальный и действенный метод борьбы с национализмом и приближающейся мировой войной. В книге «За пределами Мексиканского залива» («Beyond the Mexique Bay», 1934) Хаксли решительно заявляет, что фундаментальная проблема международной политики является психологической и что, если бы она могла быть разрешена, то экономические проблемы исчезли сами собой. Эта мысль, разумеется, является спорной. Все же надо признать, что, по всей видимости, одно без другого неплодотворно:

«Какой прок от разоружения или Всемирного экономического конгресса <...>? Нам нужен Всемирный психологический конгресс» (СЕ. Vol. III. Р. 494).

Цель подобного ученого собрания Хаксли видит в том, чтобы понять, как преодолеть такие болезни общества, как групповое тщеславие, ненависть и национализм. Мир, по его мнению, наступит тогда, когда психологи поймут, как можно воздействовать на скопившиеся в городах огромные массы «внушаемых, по большей части бесчувственных, но при этом жаждущих возбуждения людей» (СЕ. Vol. III. P. 499).¹⁹

К 1940-м годам под впечатлением разнообразных книг, представлявших порой противоположные концепции сознания, будь то классический фрейдизм, новейший психоанализ или теория энтелехии, у Хаксли сложилась непростая модель сознания, которая претерпевала в дальнейшем не очень существенные изменения, хотя и дополнялась периодически новыми комментариями по мере расширения списка прочитанных писателем трудов.

Однако лишь в 1950-е Хаксли стал активным участником довольно большого числа проектов. Он — едва ли не единственный писатель, который принимал участие в профессиональных симпозиумах и конгрессах по психиатрии, психологии, медицине, психофармакологии и парапсихологии.

В 1952 г. в переписке с Аланом Уоттсом²⁰ Хаксли обсуждает их совместный проект изучения того уровня подсознания, который в топографической модели сознания, принятой ими обоими, располагается глубже личного бессознательного (Letters. P. 656). Хаксли и Уотте собрались исследовать этот глубинный уровень, полагая, что именно он является источником творчества и вдохновения. Они также хотели выяснить, каким образом можно ослабить контроль со стороны поверхностного Я, мешающего свободному функционированию этого важнейшего уровня сознания. Устранив на время противодействие со стороны поверхностного Я, тело-сознание сможет с невероятной легкостью выполнять самые сложные операции.

¹⁹ Хаксли ссылается па авторитетного специалиста к области социальной психологии Федора Фергана и его труд «Подсознание Европы» (V е г g i n F. Subconscious Europe / Translated from German. London: J. Cape, 1932), посвященный психоанализу международных отношений, точнее — механизмам сублимации и выражения националистической агрессии. Хаксли особо импониронало то, что Фергин прояснил психологический механизм аккумуляции ненависти а толпе: «Ненависть приносит более высокие психологические дивиденды, чем дружелюбие, сочувствие и сотрудничество» (СЕ. Vol. III. P. 501). На ту же тему Хаксли написал еще две статьи: «Война и эмоции» {«Wars and Emotions»): Life and Letters. 1934. April. P. 7-26, — и «Нужны ли нам оргии?» («Do We Require Orgies»): The Yale Review. 1934. March. P. 466^183.

²⁰Алан Уоттc (Alan Watts, 1915-1973) — американский теолог, востоковед, толкователь дзен-буддизма, даосизма и других восточных религий. Автор множества книг, из которых наиболее известны «Путь Дзен» (1957), «Психотерапия. Восток и Запад» (1961).

Для этого проекта Хаксли составил собственный список литературы, дополняющий книги, рекомендованные Уоттсом. Список Хаксли включает тщательно проштудированные книги: «Личность человека» Фредерика У. Майерса, «Художник в каждом из нас» Флоренс Кейн, «Визуальное восприятие и передача форм тахистоскопическими методами» гештальтпеихолога Самьюэля Реншоу, «Последовательное расслабление» Эдмунда Джейкобсона, «Освобождение от нервного напряжения» Д. Финка, «Внушение и самовнушение» Шарля Бодуэна и «Мозг и поведение» Н. Ишлондского (Letters. P. 561).²¹

Работа Хаксли — Уоттса должна была стать составной частью большого проекта реформы образования, среди прочего включающего сравнительное исследование и последующее использование психотерапевтических методов. Хаксли и Уоттс намеревались подать свою часть этого проекта на рассмотрение в Фонд Форда. Неизвестно, получилось ли что-нибудь из их прожектов, но, насколько мы можем судить, изучение и применение подобных техник так и не нашло применения ни в одной из сфер образования, по-прежнему остающегося логоцентричным.

1953 г. оказался особенным для О. Хаксли. Именно тогда он впервые принимает участие в фармакологических экспериментах с психоделиками, связав их воздействие с рядом медицинских, теологических и художественных задач (см. подробности в главе 2 «Утопия расширенного сознания...»).

В конце 1953 г. Хаксли читает лекцию в Колледже Милз, посвященную, как он выразился, «психофизической тренировке организма», которая должна стать основой образования и воспитания. При этом он ссылается на множество источников и приводит примеры разнообразных методов контроля высшей нервной деятельности (Letters. P. 695).

²¹ М у е г s F. W. H. Human Personality and Its Survival of Bodily Death: 2 vols. London: Longmans; Green, 1905; Cane F. The Artist in Each of Us. New York: Pantheon Books, 1951; Sherman H. L. Drawing by Seeing. Columbus: Hinds, Hayden and Eldridge, 1947; R e n -s h a w S. The Visual Perception and Reproduction of Forms by Tachistoscopic Methods // Journal of Psychology. 1945. N20. P.217-232; Jacobson Ed. Progressive Relaxation: A Physiological and Clinical Investigation of Muscular States and Their Significance in Psychology and Medical Practice. Chicago: The University of Chicago Press, 1929; Fink D. H. Release form Nervous Tension. New York: Simon & Schuster, 1943; В a u d о u i n С h. Suggestion and Autosuggestion. London: George Allen & Unwin, 1921; Ischlondsky N. E. Brain and Behavior. London: Henry Kimpton, 1949.

В 1954 г. Хаксли обсуждает проект будущего учебника психиатрии, который он собирается писать в соавторстве с канадским психиатром Хамфри Осмондом, за год до этого «расширившим сознание» писателя с помощью мескалина. Нельзя не отметить, что само по себе намерение создать учебник по психиатрии — нетривиальный факт в литературной биографии. (Вероятно, Хаксли собирался взять на себя составление антологии текстов.) Кроме того, Хаксли делает неожиданное признание: он всегда мечтал создать что-либо в этом роде для будущих психиатров (!) (Letters. Р. 711).

В апреле 1954 г. писатель участвует в Парапсихологической конференции в Венсе (Французская Ривьера) (Letters. P. 704).

В мае 1955 г. он отправляется на Конференцию психиатров в Атлантик-Сити (Нью-Джерси), где не просто знакомится, но подолгу беседует на профессиональные темы с Карлом Меннингером, ведущим психиатром Соединенных Штатов, а также с Абрамом Хоффером, одним из пионеров психофармакологического проекта (Letters. P. 742-743).

В июне того же года Хаксли участвует в работе Конференции по нетрадиционному целительству, методами которого он давно и глубоко интересовался:

«Обсуждение гипотетической силы, которая задействована в лечении наложением рук, в отличие от "исцеления верой", суггестией, лечения на расстоянии, лечением молитвой и т. д., было самым интересным. Упоминались недавно полученные сведения, похоже, подтверждающие гипотезу Райхенбаха (подхваченную в наши дни Вильгельмом Райхом)» (Letters. Р. 749-750).

Данное письмо свидетельствует о неутихающем увлечении Олдо-са Хаксли виталистскими теориями, подобными той, что принадлежит д-ру Карлу фон Райхенбаху, написавшему книгу о различных физических проявлениях витальной или жизненной силы, также получившей у него название одической. Хаксли особенно привлекала идея Райхенбаха о том, что витальная энергия, кроме всего прочего, объясняет действие животного магнетизма, или месмеризма. Писатель выдвинул следующую гипотезу: номинально различные витальные или жизненные силы, по-разному описанные фон Райхенбахом, Вильгельмом Райхом, Леоном Иманом, У. Б. Фанестоком, Хансом Дришем и некоторыми другими исследователями, в действительности представляют собой характеристики одной и той же «живой» энергии.²² Именно в работе гей-дельбергского философа Ханса Дриша «История и теория витализма» (1905, английский перевод 1914 г.) впервые встречается термин «энтелехия» (entelechy). Кроме книг этих исследователей Хаксли прочитал и в той или иной степени прокомментировал работы Джейкобсона, Финка и Кицельмана, посвященные этой теме, а также касающиеся различных методов гипноза и расслабления.²³

Хаксли считал одинаково целительными гипноз, вызываемый чисто психологическими приемами («пассами», словами и пр.), и гипноз, достигаемый так называемой «расслабляющей цепью» Имана. Оба способа он с успехом испробовал на себе лично. В сентябре 1955 г. в письме к Бэри Стивенс он говорит об энтелехии, которую определяет как «физиологический разум» или глубинное я, способное преодолевать нездоровое вмешательство со стороны сознательного, поверхностного эго. Хаксли пишет о двух способах преодоления диктата последнего. Первый способ заключается в абреакции, т. е. восстановлении похороненных воспоминаний. Второй — в намеренных физических сотрясениях тела, например, рыданиях, судорогах, прочих телодвижениях и звуках, призванных расслабить мышечные и более глубокие внутренние блоки, возникшие вследствие психических зажимов (Letters. P. 765-766).

В октябре 1956 г. Хаксли участвует в Конференции по мепробама-ту и прочим препаратам, использующимся при психических расстройствах. Мепробамат и хлорпромазии были новинками психофармакологии тех лет. Эти лекарства позволяли химически подавлять психотические состояния и действовать как антидепрессанты. Конференция была организована Нью-Йоркской Академией наук. На ней он читает

²² R e i с h e n b а с h К. v о п. Researches on Magnetism, Electricity, Heat, Light, Crystallization and Chemical Attraction in their Relations to the Vital Force. 1st American ed. New York: J. S. Redfield, 1851; Fahnestock W. B. Statuvolism: Artificial Somnambulism. Chicago: Religio-Philosophical Publishing House, 1871; Driesh H. The History and Theory of Vitalism. London: Macmillan & Co., 1914 (first English translation); E e m a n L. E. Cooperative Healing: The Curative Properties of Human Radiation. London: F. Muller, 1947. — Вильгельм Райх предложил виталистскую трактовку либидо как самостоятельно существующей силы. Такая точка зрения позволила Райху объединить в своих рассуждениях биологические, психологические и прочие концепции.

²³ К i t s e I m a n A. L. E-Therapy. New York: Institute of Integration, 1953; Fink D. H. Release form Nervous Tension.

доклад «История напряженности» («History of Tension»). Там же он знакомится с психофармакологом Бергером, изобретателем милтауна, и психологом Джеймсом Миллером из Университета Анн Арбор, возглавлявшим междисциплинарный проект по изучению поведения человека (Letters. Р. 810).

В ноябре 1956 г. писатель отправляется в Сент-Луис сниматься в телепрограмме «Актуализация способностей человека» (Letters. Р. 812).

В 1956 г. в связи с открытиями, сделанными им в ходе психофармакологических экспериментов, он обсуждает с Хамфри Осмондом необходимость срочно (!!!) претворить в жизнь новейший комплексный «психофармакодуховный» (psycho-pharmaco-spiritual) подход к человеку как в нормальных, так и в патологических состояниях (Letters. P. 813 — 814). Писатель был абсолютно убежден в том, что именно такой подход к функционированию сознания-тела является и «трансцендентальным» и проверенным на деле, оправданным практикой методом. Как он надеялся, данный метод позволит излечить, по меньшей мере, половину всех невротиков. К тому же он — прекрасная альтернатива «неэффективному психоанализу».

Письма и статьи второй половины 1950-х демонстрируют неослабевающее, несколько наивное желание подыскать панацею, т. е. средство, действительно приводящее к более или менее скорому психическому выздоровлению.

В конце 1956 г. Хаксли отправляет в «Esquire» статью о фрейдизме. В марте 1957 г. она выходит под названием «Самая странная наука» («The Oddest Science»: СЕ. Vol. VI. P. 76-83).

С 1956 г. Хаксли увлекается обсуждением такого, казалось бы, далекого от теоретической полемики вопроса, как строительство, обустройство и организация психиатрических лечебниц. Впрочем, ввиду его интереса к терапии, а также в связи с некоторыми семейными обстоятельствами эта тема оказалась ему небезразличной. Несомненно, писатель запомнил, к чему привело то лечение, что получил его младший брат. Очевидно, писатель осознавал, что депрессия в роду Хаксли — наследственная болезнь.

В 1956 г. Хаксли публикует в «Esquire» (1956. June) статью «Безумие, грех, печаль» («Madness, Badness, Sadness»), где восторженно описывает известную ему психиатрическую клинику, расположенную между Лос-Анджелесом и Лонг-Бич, создатели, организаторы и персонал которой делают все, что в их силах, чтобы облегчить страдания тех, кого душевная болезнь заключила в одиночные, отделенные от нашего мира личные чистилища. В связи с этим Хаксли вспоминает, как в свое время посетил отделение для буйнопомешанных в Кашмирской больнице, где их содержат в грязных и крошечных клетках, меньших, чем обезьяньи вольеры местного зоопарка. Для тех читателей, что спешили объяснять подобное зверство «дикостью населения и отсутствием цивилизации», Хаксли приводит краткий экскурс в историю западной психиатрии, ссылаясь на авторитетный труд Грегори Зильбурга «История медицинской психологии» (1941).²⁴ Зильбург приводит душераздирающие подробности жизни в домах скорби и многочисленные примеры насилия со стороны медиков и священников — обычной практики во всех христианских «цивилизованных» странах. Статья Хаксли — призыв к совместным действиям профессионалов и правительства в стране, где, по его сведениям, почти половина больничных коек занята людьми с психическими расстройствами:

«Количество неврозов и психозов возрастает. Нам нужны все более крупные больницы, более милосердное обращение с пациентами, больше психиатров, больше таблеток. Все это нужно срочно. Но это не решит нашу проблему. В этой области профилактика несравнимо важнее лечения, ибо лечение всего лишь вернет пациента в среду, порождающую душевное расстройство. Как же добиться профилактики? Это вопрос ценой шестьдесят четыре миллиарда долларов» (СЕ. Vol. VI. Р. 188).

Хаксли был далеко не единственным, кого ужасала леденящая, «готическая», а главное — травмирующая психику атмосфера, царящая в подобных институтах. Главная ошибка архитекторов, по мнению Хаксли, состояла в планировке огромных корпусов с бесконечными коридорами, которые напоминали «кошмарные туннели, описанные в "Падении Дома Ашеров"» (Letters. P. 846). До конца жизни Хаксли продолжал интересоваться этой темой, узнавая о любых улучшениях в организации психиатрических клиник.

В 1957 г. в письме к Джулиану Олдос Хаксли сообщает, что ему заказали серию статей о методах управления сознанием (thought control)

²⁴ Z i I b о о г g G. A History of Medical Psychology. New York: W. W. Norton & Co., 1941. — Зильбург, обладавший разнообразными талантами, перевел и 1924 г. роман Е. Замятина «Ми» для нью-йоркского издательства «Dutton».

и поведением с помощью психофармакологии, гипноза, гипнопедии, подсознательного внушения и пр. (Letters. Р. 837). Эта серия статей публиковалась в приложении к «Newsday», а затем вышла отдельной книгой под названием «Снова в Дивном Новом Мире» («Brave New World Revisited», 1958). В этой книге говорится и о терапевтическом эффекте этих методов, но акцент все-таки сделан на достигаемом с их помощью «промывании мозгов».

Той же теме — контролю над сознанием — было посвящено интервью, которое в августе 1958 г. Хаксли дал Майку Уолласу для канала ABC. Текст интервью был опубликован в сентябре в «Listener».²⁵

В январе 1959 г. писатель едет в Сан-Франциско на Конференцию по психофармакологическим методам изучения сознания. 26 января он выступает на торжественном конференционном обеде в качестве приглашенного докладчика с речью «Окончательная революция».²''

Весной 1959 г. писатель соглашается прочитать семестровый курс лекций в Калифорнийском университете Санта-Барбары. Осенью Хаксли читает второй курс лекций. В отличие от прошлого сезона он отводит все больше места вопросам психологии, о чем говорят сами названия лекций: «Проблема природы человека», «Эго», «Бессознательное», «Скрытые возможности человека». Эти выступления свидетельствуют о фундаментальных и обширных познаниях Олдоса Хаксли в этой области.

В марте 1960 г. Хаксли начинает трудиться в «святая святых психоанализа» — в Фонде Меннингера в Топике, получив грант на шесть месяцев. Фонд Меннингера включал в себя тогда 12 больниц, школы для умственно отсталых и для малолетних преступников и пр. Штат Фонда насчитывал около 159 психиатров. Хаксли познакомился там с Гарднером Мерфи, с уже упомянутым Людвигом Берталанффи, а также с Уильямом Сарджентом, в то время главным психиатром лондонской Больницы Св. Фомы (Letters. P. 888). О последнем мы расскажем ниже.

25 W а 11 а с е М. Aldous Huxley on Thought Control // Listener. 1958. Vol. 59. September. P. 373-374.

²⁶ См.: Huxley A. The Final Revolution // A Pharmacologic Approach to the Study of the Mind / Ed. R. M. Feartherstone, A. Simon. Springfield (111.): Charles С Thomas, 1959. P. 216-228. — Затем текст его речи был опубликован в: Contact: The San Francisco Journal of New Writing, Art, and Ideas. 1959. N 2. P. 5-18.

Он читает лекции. Его несколько раз допускают к работе других сотрудников с группой пациентов, страдающих шизофренией. Методы, применявшиеся тогда в клиниках Топики при групповой терапии, были весьма разнообразны. Например, использовалась музыкальная терапия. Хаксли также выступил несколько раз в качестве терапевта, использовав один из рецептов Лауры Арчеры. По его словам, результаты превзошли ожидания. Лишь одному-единственному больному так и не удалось покинуть пределы сумеречного мира искаженного сознания и непосредственно соприкоснуться с действительностью «здесь и теперь». А между тем, по словам Хаксли, до начала упражнения пациенты не проявляли никакого желания общаться. Выполнив его упражнение, участники смогли вступить в контакт и с терапевтами и друг с другом, начали задавать вопросы и отвечать на них, рассказывать случаи из собственной жизни. Эти рассказы иногда сопровождались весьма здравыми комментариями других участников групповой терапии. Тот факт, замечает Хаксли, что столь тяжело больные люди оказались способными на подобную реакцию, подтверждает действенность метода. Он совершенно уверен, что невротики, тем более пациенты, чьи проблемы разрешимы еще легче, смогут добиться еще более поразительных результатов.²⁷

С сентября по ноябрь 1960 г. Хаксли — приглашенный профессор (Carnegie Visiting Professor) в MIT (Массачусетском технологическом институте) и участник новаторской учебной программы «Гуманитарные науки для студентов естественнонаучных отделений». Его лекционный курс называется «Что за мастерское создание — человек» («What a Piece of Work is Man»).²⁸ Лекции пользовались невероятной популярностью. Самая большая лекционная аудитория MIT вмещала 1238 слушателей, более 200 студентов с разрешения писателя сидели на сцене, еще около 500 слушали его с помощью установленных к коридорах и холлах динамиков. Аудитория состояла не только из студентов МП'. Люди

²⁷ Н и х 1 е у A. Foreword // Huxley L. A. You Are Not the Target. P. XI-XIV.

²⁸ Хаксли озаглавил статью, взяв слова из монолога Гамлета: «Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Как он похож на ангела глубоким постижением! Как он похож на некоего бога! Краса вселенной! Венец всего живущего!» (У. Шекспир, «Гамлет», II акт, сцена 2, пер. М. Лозинского).

приезжали из Гарварда, из Университета Рэдклиффа, из Бостонского университета и из многочисленных колледжей, расположенных как в Бостоне, так и поблизости от него.

Той же осенью писатель принимает участие в организованной Фондом Меннингера 6-й Конференции по проблемам тревожности-Хаксли полагал, что эта тема является самой важной в психотерапевтической проблематике. Конференция 1960 г. была весьма необычной по составу участников, ибо наряду с психиатрами были приглашены и священники. Как те, так и другие, трактуя эту проблему, считали тревожность одновременно благословением и проклятием. В самом деле, именно это состояние в ряде случаев позволяет осознать существование некой проблемы, требующей от человека решения. С другой стороны, наличие тревожности лишает нас возможности концентрироваться на настоящем и, следовательно, не позволяет увидеть действительно актуальные задачи, взывающие к вниманию.²⁹

В сентябре 1960 г. писатель отправился в Дартмутский колледж на съезд «Важнейшие вопросы сознания в современной медицине» («Convocation on the Great Issues of Conscience in Modern Medicine») (Letters. P. 893, 895). По существу, это была первая в истории конференция, посвященная биоэтике. Вероятно, Хаксли осознавал важность происходящего в этом ученом собрании, тем не менее писатель был разочарован тем обстоятельством, что практически все до единого доклады были посвящены вопросам медицинской этики, вызванным стремительным развитием генетики, и сопутствующим евгеническим спорам. (О том, что происходило на съезде, подробнее в главе 3 «Утопия количества и качества».)

Что же так удивило писателя, отправившегося на съезд, делегатами которого за редким исключением были генетики и врачи? Почему, весьма активно интересуясь генетическо-евгенической темой, он был так разочарован? Дело в том, что Хаксли ожидал, что на съезде речь пойдет не только о проблемах физического здоровья, продления жизни и т. п., но и о здоровье психическом, а главное — о «промывании мозгов», т. е. о нарушении медицинской этики не только психиатрами,

²⁹ О различных подходах к проблеме тревожности см. материалы конференции «Конструктивные аспекты тревожности» (1960): Constructive Aspects of Anxiety / Ed. S. Hiltner and K. Menninger. New York; Nashville: Abingdon Press, 1963.

но и всеми, кто вовлечен в процесс регуляции поведения. Но, к сожалению, эта тема так и осталась за пределами дискуссии. Можно предположить, что в данном случае надежды писателя были обмануты из-за двусмысленности названия съезда — «Issues of Conscience». Многозначное слово conscience означает как «сознание», так и «осознавание», «совесть».

В июне 1960 г. писатель отправляется в Текате (Мексика) на симпозиум, посвященный скрытым возможностям человека (Tecate Symposium on Human Potentialities) {Letters. P. 892). Его доклад посвящен необходимости отстраниться (хотя бы на время) от практически неразрешимой проблемы организации отношений личности с государством и обратиться вместо этого к, быть может, не менее трудной, но все же, как ему казалось, в принципе разрешимой проблеме личностного роста.

В том же году Олдос Хаксли запланировал поездку в Сан-Франциско на очередную конференцию по контролю над сознанием, организованную Медицинским центром Калифорнийского университета в Сан-Франциско, на которой прочитал доклад «Возможности человека».³⁰ До начала конференции он ненадолго заехал в Нью-Йорк, чтобы обсудить сценарий передачи для канала NBC, посвященной этому ученому собранию. Из Сан-Франциско он намеревался заехать к психиатру Максвеллу Джонсу, автору идеи психиатрических отделений открытого типа в клиниках Англии. Джонс в то время находился в Америке, где помогал обустройству аналогичного отделения в Больнице штата Массачусетс (Letters. P. 901). Нам неизвестно, состоялась ли эта встреча. Но само по себе это намерение подтверждает устойчивый интерес к терапевтической теме.

³⁰ Н и х 1 е у A. Human Potentialities // Man and Civilization: Control of the Mind: A Symposium / Ed. S. M. Farber, R. H. L. Wilson. New York: McGraw-Hill, 1961. P. 60-76.

***

Доклад «Возможности человека», прочитанный Олдосом Хаксли на конференции в Сан-Франциско в 1960 г., имел далеко идущие последствия. В зале присутствовал Дик Прайс — один из будущих основателей и спонсоров Эсаленского института, специалист по сравнительному религиоведению. Прайс давно думал об открытии альтернативного психиатрического заведения и психотерапевтического центра, где лечение могло бы проходить в более благоприятных условиях.

Сквозной тезис лекции Хаксли сводился к тому, что обычные люди используют лишь 10% нейронных связей в головном мозге. Гипотетически, научившись более эффективно использовать потенциал сознания, можно добиться невероятных результатов. Очевидно, Дик Прайс поделился впечатлениями от лекции со своим приятелем и коллегой Майклом Мерфи, который написал Хаксли письмо с просьбой указать, что конкретно можно предпринять, чтобы задействовать остальные 90% нейронных связей. Мерфи и Прайс просили разрешения посетить писателя в Голливуде. Но поскольку Хаксли в тот момент был в отъезде, то переадресовал их просьбу Джеральду Херду, жившему неподалеку, в Санта-Монике. Кроме того, Хаксли порекомендовал Прайсу и Мерфи посетить ранчо Ла Пуэрта, где существовал центр нетрадиционных духовных практик и обучения здоровому образу жизни (Хаксли знал, что посоветовать, ибо перепробовал великое множество различных диет и гимнастик).

В 1961 г. Прайс и Мерфи посетили Херда, чьи глубочайшие познания в индуизме и веданте в совокупности с особой харизмой, которой, по всеобщему признанию, обладал это мистик-интеллектуал и ближайший друг и соратник О. Хаксли, оказали на них огромное влияние.

В 1962 г. Мерфи и Прайс основали Эсаленский институт на западном побережье Калифорнии неподалеку от Биг Сура, рядом с Эсален-скими горячими источниками. Поскольку он был построен на частные деньги и не связан ни с правительством, ни с большим бизнесом, ни с университетами, его сотрудники и гости, участники семинаров, получили возможность свободно экспериментировать, проводить междисциплинарные исследования, зачастую далеко выходящие за пределы академической науки, и реализовывать любые проекты.³¹

³¹ В том же году Алан Уоттc провел к Эсаленском институте первый семинар. Вскоре туда приехал Абрахам Маслоу. В 1964 г. в Эсалене па долгое время обосновался Фриц Перлз, проводя гешталытерапевтические семинары, получившие название «полетов». Об этом периоде его работы он пишет в книге «Внутри и вне помойного ведра».

Лаура Хаксли провела много времени в Эсалене после смерти Олдоса. В частности, она ассистировала Мерфи во время психоделических сессий. Подробности см. в: Кripal J. Esalen: America and the Religion of No Religion. S. 1.: University of Chicago Press, 2007.

Лишь в январе 1962 г. отцы-основатели Эсаленского института встретились с Хаксли во время его краткого визита в Биг Сур. Нельзя не заметить, что Эсаленский институт принял тезис Олдоса Хаксли о развитии внутреннего потенциала человека за основу своей деятельности. Незадолго до смерти писателя зародилось целое направление, получившее название «Движение за раскрытие потенциала человека» (Human Potential Movement). Когда Прайс и Мерфи разрабатывали программу работы института, они искали адекватный язык, способный передать понятия новейшей психологии и того, что они называли эволюционным мистицизмом, так, чтобы все это было понятно любому образованному американцу, склонному интересоваться научными концепциями. Пример Хаксли оказался бесценным для эсаленцев. В самом деле, кто лучше Хаксли переводил мудрость Востока на язык Запада? Безусловно, такой классик, как К. Г. Юнг, во многом был точнее и проницательнее Хаксли, но мог ли он сравниться с профессиональным писателем в яркости, образности и доходчивости изложения? Невероятная популярность лекций Хаксли со всей очевидностью свидетельствует о первенстве писателя в этой области.

Кроме идей «человеческого потенциала» и «философии вечности» Эсаленский институт воспринял у Олдоса Хаксли концепцию «расширения сознания». Эсаленцы отдавали должное и тренировке «тела-сознания», психофизики — тому самому, о чем на протяжении нескольких американских десятилетий неустанно твердил писатель. Небезызвестно, что предпочтение в институте отдавалось практике. Акцент делался именно на том, что Хаксли называл невербальным воспитанием и обучением, т. е. на тренировке телесных ощущений, эмоций, осознаваемых через их физическое выражение. Иными словами, все внимание уделялось «здесь и теперь», непосредственному переживанию настоящего и его полноценному и адекватному выражению.

***

Продолжим перечень мероприятий и проектов, в которых Хаксли принимал участие. Так, в августе 1961 г. он отправился на Копенгагенский конгресс прикладной психологии (The Congress of Applied Psychology), на котором зачитал обращение к участникам, призывая их внимательно отнестись к недавно открытым феноменам сознания, связанным с визионерским и психоделическим опытом (эта тема будет подробно рассмотрена в главе 2). Этому конгрессу, а также разъяснениям смысла и роли прикладной психологии, посвящена статья Хаксли «Изучение границ сознания» («Exploring the Borderlines of the Mind») в летнем номере «Fate Magazine».³² В этой статье Хаксли признается, что, посещая подобные мероприятия, на которых он слушал сотни докладов на разные темы, касающиеся разных областей психологии, он преследовал, в частности, следующую цель: понять, смогут ли практические достижения психологии разрешить проблемы войны и мира, существенно ослабить напряжение на международной арене. Как мы видим, направление исканий О. Хаксли фактически осталось неизменным по сравнению с 1930-ми годами, когда он призывал созвать Всемирный психологический конгресс в качестве наиболее эффективного средства предотвращения новой войны.

В сентябре 1961 г. Хаксли провел полдня в Колгейтском университете (Сиракузы, штат Нью-Йорк), куда поехал с единственной целью — побеседовать с профессором психологии Джорджем Истабруксом, специалистом по гипнозу. Хаксли находился под впечатлением только что прочитанной им книги «Будущее человеческого сознания».³³ В июне

³² Эта статья Хаксли воспроизведена в: Н и х 1 е у A. Moksha: Writings on Psychedelics and the Visionary Experience (1931-1963) / Ed. M. Horowitz and С Palmer. New York: Stone-hill, 1977. P. 210-216.

³³ E s t a b г о о k s G. E., Gross N. E. The Future of the Human Mind. New York: E. P. Dutton & Co., 1961. — Сам Хаксли еще в 1937 г. впервые испробовал на себе воздействие гипноза как способа обезболивания после челюстной операции. Опыт был успешно проделан Борисом Трейнином, дантистом и психоаналитиком с Харлей-Стрит. Хаксли, по рассказу доктора, оказался исключительно гипнабельным, что, по его предположению, и стало основой для будущего пристального интереса писателя к этой области (см.: Bedford S. Aldous Huxley: A Biography. London: Chatto & Windus, 1974 Vol. 2. P. 145 (Note)). В 1950-е Хаксли проводил совместные опыты гипноза с Милтоном Эриксоном. Хаксли описал эти эксперименты, но, к сожалению, и эти записи погибли во время пожара. Однако Эриксон оставил собственные записи (см.: Erickson M. A Special Inquiry with Aldous Huxley into the Nature of Hypnosis and Suggestion // American Journal of Clinical Psychiatry. 1961. July. Issue 8. P. 14-33,-a также в: R о s s i E. L. (ed.) The Collected Papers of Milton H. Erickson on Hypnosis. New York: Irvington, 1980. Vol. I: The Nature of Hypnosis and Suggestion). Этой странице научной биографии О. Хаксли посвящена статья: A t -tenborough A. Huxley's Interest in Hypnotism and His Collaboration with Milton Erickson // Aldous Huxley, Man of Letters: Thinker, Critic and Artist: Proceedings of the Third International Aldous Huxley Symposium Riga 2004 / Ed. B. Nugel, U. Rasch and G. Wagner. Berlin: LIT Verlag, 2007. P. 263-278.

1961 г., после того, как сгорел голливудский дом Хаксли вместе с огромной библиотекой, в письме к Истабруксу Хаксли сообщает психологу, что, хотя его книга «исчезла в пламени, она была прежде прочитана с огромным вниманием» (Letter. P. 914). В том же письме Хаксли сообщает, что гипноз занимает большое место в только что законченной им утопической фантазии. Хаксли имел в виду «Остров». Под влиянием книги «Будущее человеческого сознания», а также личной беседы с ученым Олдос Хаксли решил отправиться на Симпозиум по гипнозу, который Колгейтский университет организовывал в апреле 1962 г. (Letters. Р. 919-920).

Обратимся теперь к списку книг, составленному писателем после пожара 8 августа 1961 г. Олдос Хаксли перечисляет лишь те книги, которые ему нужны в первую очередь. Наряду с книгами по западному и восточному мистицизму ему срочно требовались «История психиатрии» Александера, «Сознание человека» Бромберга, «Размышления о психологии» Якоби (последняя книга в действительности является компендиумом трудов К. Г. Юнга) (Letters. P. 918, 922-923).³⁴

И, наконец, заключительный момент биографии: предпоследнее письмо (по крайней мере, в собрании Смита), написанное умирающим, но не утратившим интереса к жизни Олдосом Хаксли, адресовано вовсе не одному из близких родственников и друзей, а психиатру Хамфри Осмонду. В нем говорится об их совместном проекте — серии статей о скрытых возможностях человека (Letters. P. 963).

Его последняя книга «Литература и наука» также посвящена, в частности, психологии. Как мы видим из перечисленного, психология стояла едва ли не на первом месте среди научных увлечений писателя. Приведенный нами список проектов Олдоса Хаксли, посвященных тем или иным аспектам психологии, любопытен и важен сам по себе. Однако не менее важно выяснить, насколько глубокими и объективными были его оценки психологических школ, направлений и отдельных концепций.

³⁴ Вероятно, Хаксли не помнил название книги Франца Александера (1891-1964), знаменитого психиатра, ведущего специалиста по психосоматическим нарушениям. Скорее всего, писателю была нужна книга: The Scope of Psychoanalysis, 1921-1961: Selected Papers of Franz Alexander. New York: Basic Books, 1961. — Что касается двух других книг, то, без сомнения, Хаксли просил прислать: Bromberg W. The Mind of Man: A History of Psychotherapy and Psychoanalysis. New York: Oxford University Press, 1959; Psychological Reflections: An Anthology of the Writings of С G. Jung / Ed. J. Jacobi. London: Harper & Row, 1961.

Хаксли и Фрейд

Как известно, самый традиционный для Запада путь оздоровления психики в XX в. — это путь, выработанный классическим психоанализом Зигмунда Фрейда и его учеников. То, что Олдос Хаксли отрицательно относится к психоанализу, было очевидно еще в 1920-е годы. Самая ранняя статья Хаксли о фрейдизме — «Наш современный фокус-покус» («Our Contemporary Hocus-Pocus») — была опубликована в 1925 г.³⁵ В ней писатель сравнивает психоанализ с такими псевдонауками, как магия, животный магнетизм, астрология. Хаксли выделяет то, что их роднит: интерес к Человеку Моральному, Человеку Страдающему и Человеку Радующемуся. Методология псевдонаук, по справедливому замечанию писателя, зиждется на аналогиях, подменяющих логику. Как ни странно, на этом основании он предсказывает фрейдизму долгую жизнь, ибо ложность психоаналитических постулатов никогда не сможет быть продемонстрирована в ходе какого-то конкретного эксперимента. Хаксли, по его собственному признанию, утвердился в этом мнении, прочитав «Толкование сновидений» Фрейда, где увидел лишь подтасовку, подмену и очевидную надуманность интерпретаций простейших снов:

«Предположение психоанализа, что сны в высшей степени значимы, с необходимостью выводится из другого фундаментального предположения о существовании фрейдистского бессознательного <...>. Психоаналитики защищают свою теорию, ссылаясь на успехи ее практического применения. Психоанализ излечивает — следовательно, говорят психоаналитики, теория психоанализа верна».³⁶

В 1930-е годы в его отношении к фрейдизму уже никто не сомневался, в особенности после публикации романа «Дивный Новый Мир». Причин нелюбви Хаксли к Фрейду и фрейдизму много. В наиболее общем виде они могут быть сведены к следующему: фрейдизм не способен «иметь дело с человеческим характером — таким, каков он есть, или

³⁵ Huxley A. Our Contemporary Hocus-Pocus // The Adelphi. 1925. May. P.966-974. — Этот же текст одновременно был опубликован в журнале «Forum».

³⁶ Ibid. P. 971-973.

хотя бы дать ему теоретическое объяснение».³⁷ Удовлетворившись этим и подобными ему аргументами, критики, как правило, объявляют вопрос о роли фрейдизма в системе воззрений и эстетике Хаксли исчерпанным. Дело, однако, обстоит намного сложнее. Если отрицание Фрейда было столь решительным и однозначным, как это пытаются представить хакслеведы, то каковы причины того, что Хаксли вплоть до конца своей литературной карьеры так много (прямо или иносказательно) писал о Фрейде?

Трудно отрицать тот факт, что психоаналитический подход оказал колоссальное влияние на литературу XX в. Не так много писателей первой величины осталось не задетыми соблазнительными, новаторскими идеями Фрейда и Юнга. Отмечая повальную увлеченность литераторов теорией Фрейда, Хаксли видел причину ее привлекательности в ее претензии на стройное и эффективное объяснение проблем человеческого сознания. Мнимая завораживающая простота гипотезы Фрейда, как полагал писатель, облегчала ее восприятие литературой. Обратим внимание на то, что в конце жизни, в книге «Литература и наука», Хаксли выделяет литературные темы, которые не получили бы развития без идей психоанализа:

«<...> хроническая гражданская война внутри сознания, ее последствия, беспокойство, фрустрация ».³⁸

Но более новаторской представляется ему другая тема: реакция сознания на предложенную ему гипотезу о структуре сознания, сформулированную современной наукой. Такой поворот от достаточно традиционного изображения в произведении внутреннего конфликта сознания к интеллектуально-психологической рефлексии в рамках новых философских представлений свидетельствовал о новом этапе развития литературного психологизма — в самом деле, самовосприятие литературных героев XX в. в той или иной степени обременено фрейдистскими концепциями.

Роман Хаксли «Дивный Новый Мир» представил фрейдистское учение в усеченном и анекдотическом виде. Новый мир применяет на практике теорию детской сексуальности. Детей буквально подталкива-

³⁷ Хаксли О. Остров. СПб.: Академический проект, 2000. С. 155. — Далее Остров.

³⁸ Н и х 1 е у A. Literature and Science. Woodbridge (Conn.): Ox Bow Press, 1991. P. 88.

ют к сексуальным играм. Государство управляется людьми, прекрасно осведомленными о Фрейде. Эдипов комплекс в «дикарском» варианте (Джон Дикарь и его мать) — также обрел собственные координаты в тексте. Но даже острая пародийность не отменяет того факта, что роман является откликом на фрейдовскую теорию культуры.

Как известно, основатель психоанализа создал специальные работы, раскрывающие значение обостряющегося конфликта между инстинктами человека и теми ограничениями, что налагает на него культура. Он настаивал на том, что сексуальность человека в принципе антагонистична цивилизации. Фрейда часто уличают в пессимизме, а между тем его гуманистические усилия как раз и были направлены на поиски путей освобождения эго от постоянно возрастающего диктата культуры. Некоторые литераторы обратили внимание на критический и, скажем прямо, утопический проект, легший в основу фрейдовской культурологии.

В «Будущем одной иллюзии» (1927) и «Неудобствах культуры» (1930) (название последней работы следовало бы перевести как «Неудовлетворенность цивилизацией») изложена цивилизационная динамика, основанная на противопоставлении «принципа удовольствия» «принципу реальности», и предложен утопический проект того, как достичь ощущения всеобъемлющего, «океанического» чувства, соответствующего внутреннему единению Я с внешним миром.³⁹ Чувство всеобъемлющего счастья Фрейд полагает врожденным и фундаментальным для психики.

Почти все эти идеи нашли различное воплощение в литературе после Фрейда. Впрочем, зачастую как писатель, так и критики не осознавали «первоисточника». Так, например, историки литературы не замечают очевидного сходства свойств, присущих цивилизации по Фрейду, с теми, что через два года после его «Неудобств культуры» изобразил Олдос Хаксли в «Дивном Новом Мире» (1932), в романе, который стал ироничным ответом на предложенную психологом оппозицию «цивилизованного» и «дикого».

По Фрейду, культура — это система институтов, защищающих человека от могущественных сил природы и устанавливающих общест-

³⁹ Фрейд, как он указывает в сноске к «Неудобствам культуры», позаимствовал термин «океаническое чувство» у своего приятеля Ромена Роллана.

венный порядок. Фрейд, не чураясь мелочей, даже снисходит до рассуждений о гигиене и мыле: «Любая неопрятность кажется нам несовместимой с культурой <...>. Более того, мы не удивляемся, когда мерилом культуры прямо объявляют потребление мыла».⁴⁰ Идеал стерильности многократно подчеркнут в Новом Мире, жители которого автоматически при каждом подходящем случае повторяют зазубренные на гипнопедических уроках стишки: «Без стерилизации нет цивилизации» и «Смой стрептококков и спирохет. Да здравствует ванна и туалет».⁴¹ Вспомним, что за два года до выхода этого романа Фрейд определил три специфические черты идеализированной современности: «Красота, чистоплотность и порядок явно занимают особое положение среди требований культуры».⁴² Эти компоненты заложены в основу первой утопии Хаксли. На них и на тщательно спланированной экономике и зиждется стабильность Нового Мира.

Четвертый камень в фундаменте Нового Мира Хаксли — новизна. Это качество, проигнорированное теорией Фрейда, вовсе не характерно для классических утопий. В самом деле, на первый взгляд, новизна находится в явном противоречии со стабильностью. Однако в мире романа Хаксли именно новизна, постоянное обновление, служит оправданием цели государства, устремленного из счастливого настоящего в столь же счастливое будущее. Технический прогресс Нового Мира направлен на нужды общества потребления, которые, в свою очередь, направлены на нужды точно рассчитанного технического прогресса. Порочный круг и обеспечивает стабильность.

«Неудобства культуры» содержат предостережения, касающиеся подавления индивидуальной свободы ради социальной стабильности. По Фрейду, цель деятельности человечества состоит в том, чтобы достичь равновесия индивидуальных влечений и требований массы. У Фрейда упомянута каждая из трудностей, впоследствии остроумно и конструктивно «преодоленных» в Новом Мире. Так, устранены ограничения, налагаемые семьей, сексуальные отношения получили приоритетный социальный статус. В романе постоянно изображается свободный, огра-

⁴⁰ Фрейд 3. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 312.

⁴¹ Хаксли О. О Дивный новый мир / Пер. О. Сороки // О Дивный Новый Мир: Английская антиутопия: Романы. М.: Прогресс, 1990. С. 393.

⁴² Фрейд 3. Художник и фантазирование. С. 313.

ничейный лишь строжайшей контрацепцией промискуитет. Но какая разница между синтетической, свободно-обязательной любовью у Хаксли и поистине океанической любовью в романах его близкого друга Д. Г. Лоуренса!

У новой расы Нового Мира «устранены» какие бы то ни было противоречия между «принципом удовольствия» и «принципом реальности». О неврозах нет и речи. Хаксли изобразил нерепрессивное и бесконфликтное общество, приравнявшее любовь к либидо.

Фрейд рассуждал об опасности состояния, названного им «психологической нищетой масс», которая «угрожает прежде всего там, где общественные связи устанавливаются главным образом путем идентификации граждан друг с другом <...>. Современное состояние американской культуры предоставило бы удобный случай для изучения этого опасного заболевания культуры».⁴³ Именно таким случаем воспользовался Хаксли, создавая «Дивный Новый Мир» — не только утопически-антиутопическую конструкцию, но и критику цивилизации Нового Света.

В «Будущем одной иллюзии» Фрейд мечтает: «Хочется думать, что должно же быть возможным переупорядочение человеческого общества, после которого иссякнут источники неудовлетворенности культурой, культура откажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век...»⁴⁴

Психоаналитик рассмотрел целый ряд мер, которые бы помогли Эго избежать страдания, не прибегнув к неврозу. Список способов, путей к счастью, весьма необычен и неоднороден. Здесь и добровольное отшельничество, аскетизм, алкоголизм и наркомания, религия, занятия йогой, сублимация либидо через искусство, пауку, «совместный труд во имя счастья всех» и пр. Однако Фрейд считает все эти методы неудовлетворительными и верит, что решение кроется в «новом методе искусства жить», в практике «либидонозного» отношения к жизни, при котором преимущество будет на стороне принципа удовольствия. Для этого человек с помощью психотерапии должен покончить с тиранией Супер-эго, с жестким диктатом совести. Таким же образом сле-

⁴³ Фрейд 3. Художник и фантазирование. С. 323.

⁴⁴ Там же. С. 96.

довало бы реструктурировать коллективное сознание, создав, в конце концов, антиневротическую культуру.

Фрейд вполне скептически относился к перспективам своего утопического проекта, полагая выполнимой лишь первую его часть, т. е. индивидуальную. Хаксли же воплотил в своем тексте все мечты австрийского психолога. Конструируя свою «негативную утопию», Хаксли решил, насколько возможно, ослабить, а желательно — и вовсе убрать чувство вины из психической жизни новомирцев. Этот социально-психологический проект увенчался в Новом Мире успехом: в самом деле, мы не наблюдаем и следа неврозов у населения. Исключением является Бернард Маркс. Однако его случай получает физиологическое объяснение: в бутыль, заменявшую ему материнскую утробу, попал избыток алкоголя, что предопределило не только неустойчивость психики, но и врожденную одаренность.

Власти Нового Мира четко следуют фрейдовским указаниям: устранено торможение порыва к удовлетворению влечений, а значит, устранено и основание для большей части агрессивных импульсов. Так воплотилась программа, которая должна была привести к торжеству «принципа удовольствия». Точнее, «принцип удовольствия» пришел в идеальное равновесие с «принципом реальности». Без последнего Новый Мир вряд ли смог бы обрести необходимую Стабильность. Виртуозно решена и задача примирения индивида и социума.

Статья «Неудобства культуры», по существу, является теорией счастья. Так, рассуждая об устранении социального неравенства, Фрейд подчеркивает, что существование традиционной семьи и естественного неравенства в сексуальной сфере будуг по-прежнему приводить к мощным агрессивным импульсам: «Если устранить частные права на материальные блага, все-таки останутся преимущества в сексуальных отношениях, способные стать источником сильного недовольства и самой крайней враждебности среди людей. Если путем полного освобождения сексуальной жизни уничтожить и эти преимущества, то есть отменить семью — основную ячейку культуры, то в этом случае, хотя и трудно предвидеть, по каким новым путям пойдет развитие культуры, но одно можно ожидать определенно: неискоренимая черта человеческой природы последует за ней».⁴⁵

⁴⁵ Там же. С. 322.

Хаксли придумал, на первый взгляд, точные решения перечисленных Фрейдом проблем социального переустройства, сделав особый акцент на сексуальной раскрепощенности, отменив и опорочив в глазах новомирцев институт семьи. Перед нами полностью осуществленная фрейдистская утопия, «сексуальный рай», где Эрос во много раз сильней Танатоса, где путем рассеивания сексуальной энергии в многочисленных параллельных или последовательных сексуальных связях побеждена агрессия и в корне задавлены потенциальные муки раскаяния.

Побежден и страх власти. Стратегии манипуляции сознанием, описанные Хаксли, мы рассмотрим ниже, ибо они проходят «по другому ведомству» — бихевиористскому.

Что до Танатоса, то с ним в Новом Мире обошлись радикально. Жизнь представляется новомирцам настолько идеальной, что никто и не помышляет о добровольном уходе. Вместе с тем страх смерти также отсутствует. Правители Нового Мира добились того, что сама смерть практически отрицается. В самом деле, у жителей утопии нет решительно никакой возможности осознать факт смерти — ни своей, ни чужой. Смерть стала неощутима и ненаблюдаема. Умирающий выглядит самым обычным образом: юным и здоровым. Под воздействием наркотика «сома» умирающий пребывает в тихом и радостном полузабытьи, тупо уставившись в экран телевизора. Школьники приходят на экскурсию в палату умирающих, чтобы, обильно подкрепляясь любимыми сладостями под воркование учителей и медперсонала, поглазеть на процесс, завершающийся простой констатацией прекращения жизненных функций организма. От школьников никто не скрывает такую обыденную деталь, как непременную отправку тел на завод органических удобрений. Таким образом, смерти оставлена единственная функция — экономическая. Как и все остальные процессы, смерть подчиняется нуждам народного хозяйства.

Но является ли Новый Мир цивилизацией не просто довольной своей культурой, но соответствующей прожектам Фрейда? Напомним, что его утопический проект предполагал установление либидонозного общества. Легко представить, с каким негодованием Фрейд отверг бы подобный вариант построения утопии, если бы удостоил вниманием довольно схематичную картину рая для запрограммированных имбе-цилов, предъявленную в романе Хаксли!

Очевидно, что Хаксли не считал нормальным Новый Мир (Новый Свет). Но в таком случае — где те ориентиры нормальности, исходя из которых созданный им мир однозначно интерпретируется нами как аномалия? Ясно, что в сатирических текстах действует обратная логика, вынуждающая рассуждать «от противного». Степень брезгливости, в равной мере присущая его описаниям как «культурного», так и «дикого», свидетельствует, что норма находится или посередине, или где-то еще.

Предъявила ли утопическая литература до Хаксли более или менее убедительные примеры жизни в гармонии? Пожалуй, таковым мы можем считать произведение американской классики, а именно — автобиографический роман Генри Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854), в котором задолго до Фрейда западная цивилизация получила урок «нового искусства жизни». Но как личный утопический эскапистский эксперимент Торо, так и его текст явились образцом «персональной» утопии, не предъявив примера социального. Образцом «нового искусства жизни» в обществе себе подобных, разумеется, стал не «Дивный Новый Мир», а второй утопический роман Хаксли «Остров», написанный более чем через сто лет после «Уолдена», в 1962 г.⁴⁶

⁴⁶ Б. Ф. Скиннер в знаменитой книге «За пределами свободы и достоинства» пишет: «Доминирующая психологическая школа XX века не породила утопий» (Skinner В. F. Beyond Freedom and Dignity. New York: Knopf, 1971. P. 222). Скиннер имеет в виду психоанализ. Вряд ли можно с ним согласиться. Возможно, психоанализ и не привел к появлению художественных текстов, использующих весь его концептуальный арсенал как целое. Но, тем не менее, многие из центральных идей фрейдизма и юнгианства, касающихся как работы сознания, так и культурологии, нашли выражение, в частности, в утопиях XX в. Один из примеров — первая утопия Хаксли. Вслед за ней Джозеф Анвин в 1940 г. опубликовал любопытную фантазию «Гопоузш или сексуальные и экономические основания нового общества» (U n w i n J. D. Hopousia, or the Sexual and Economic Foundations of a New Society. London: George Allen & Unwin, 1940, — или: New York: Oscar Prest, 1940), к которой Хаксли написал «Предисловие» {«Introduction», в нью-йоркском издании: Р. 13-29).

После «Дивного Нового Мира» Хаксли регулярно возвращался к критике Фрейда и психоанализа. Так, в 1937 г. внимание писателя привлекли слова К. Г. Юнга, также критиковавшего Фрейда. Хаксли приводит их в книге «Цели и средства»:

«Лечение в соответствии с теорией травмы зачастую весьма вредно для пациента, ибо он вынужден искать в своей памяти — возможно годами — гипотетическое событие своею детства, в то время как непосредственно актуальное полностью игнорируется» (СЕ. Vol. IV. Р. 266).

Любопытно, что, сам того не осознавая, вплоть до начала 1960-х годов Хаксли бился над вполне фрейдовской проблемой реанимации детских воспоминаний, почему-то наглухо запертых в его подсознании.

В письмах и эссе Хаксли продолжает критиковать Фрейда за односторонность, субъективность и пансексуализм. Приведем лишь наиболее примечательный пример. В 1955 г. Хаксли, как уже говорилось, отправляется в Атлантик-Сити на заседание Американской ассоциации психиатров и, предваряя свой визит, пишет мисс Бет Вендел:

«Кажется, я повеселюсь: они вечно цапаются как кошки с собаками, кроме того, это может оказаться для меня полезным» (Letters. P.741).

Друг Хаксли, психиатр Хамфри Осмонд, так описывает поведение Хаксли на одном из ученых собраний: «Я привел с собой Олдоса на одно из основных заседаний конференции. Он сидел и внимательно следил за происходящим, истово крестясь каждый раз, как упоминалось имя Фрейда. В "Дивном Новом Мире" Спаситель был назван "Господь наш Форд" или, как он почему-то предпочитал себя именовать, "Господь наш Фрейд" (Осмонд цитирует «Дивный Новый Мир». — И. Г.). Олдос оказался в собрании, в которое входили многие правоверные фрейдисты, и потому он там немало потрудился. К счастью, мои коллеги-психиатры были так поглощены своими заклинаниями, что никто ничего не заметил».⁴⁷

И тем не менее, по существу, Хаксли никогда не отвергал фрейдовскую концепцию бессознательного. Как ни странно, он так и не утратил интерес к психоанализу, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что он посвятил Фрейду и фрейдизму отдельную лекцию, прочитанную в Университете Санта-Барбары, а также главу в книге «Литература и наука» (1963). В своих произведениях Хаксли то ли осознанно, то ли бессознательно опирался на психоаналитические представления о сознании, как, например, в романе «Слепец в Газе» (1936) или в повести «Гений и богиня» (1955), а также в историко-биографическом романе «Луденские бесы» (1952). Не случайно идеи Фрейда, такие, как эдипов

⁴⁷ Aldous Huxley, 1894-1963: A Memorial Volume. P. 117-118.

комплекс, его теория влечений, концепция детской сексуальности, представления об этиологии неврозов, так или иначе, просматриваются в ряде произведений Хаксли. В том числе и в обеих утопиях.

В таком случае зададимся вопросом: почему даже в последнем романе «Остров» Хаксли не преминул бросить камень в огород фрейдизма? И на этот раз писатель подчеркивает, что настоящий фрейдист воспринимает пациента как человека, не имеющего ничего, «помимо рта и ануса» — двух концов пищеварительного тракта — и семьи: для «классического фрейдиста нормален лишь тот, кто "испытывает оргазм и приспособлен к жизни в обществе"» (Остров. С. 93).

«<...> Единственный вид бессознательного, которому уделяется внимание, — это негативное бессознательное, то есть мусор, от которого человек пытается избавиться, хороня его на самом дне. <...> Они даже не способны помочь пациенту лучше познать повседневную жизнь» (Острое. С. 94).

К началу 1960-х Хаксли прекрасно осознал: то, что он инкриминирует фрейдизму, строго говоря, применимо лишь к тупиковой практике некритичных последователей Фрейда. Несмотря на его критику и ревизию фрейдизма, обращавшего, как он считал, больше внимания на «первородный грех», нежели на «первородную добродетель», писатель не подвергал сомнению базовую фрейдистскую концепцию бессознательного:

«Гипотеза бессознательной ментальной деятельности справедлива и имеет огромное практическое значение. Без нее нам пришлось бы вернуться к примитивному понятию сверхъестественного вмешательства. С ней же мы можем в какой-то мере объяснить некоторые виды нормального поведения и помочь некоторым жертвам слабых форм умственного расстройства избавиться от симптомов».⁴⁸

Наконец-то Хаксли отдает должное фрейдизму, прямо манифестируя его значение, что, возможно, объясняется, в частности, тем обстоятельством, что он только что внимательно проштудировал книгу Айры Прогоффа.⁴⁴ В таком случае приходится признать, что в «Ост-

⁴⁸ Н и х 1 е у A. Literature and Science. P. 96.

⁴⁹ P г о g о f f I. The Death and Rebirth of Psychology: An Integrative evaluation of Freud, Adler, Jung and Rank and the Impact of Their Culminating Insights on Modern Man. New York: Julia Press, 1956.

рове» Хаксли нападает на фрейдистов по инерции или, скорее, с целью выгодно оттенить те психотерапевтические практики, что пропагандируются в этой утопии.

Хаксли. Бихевиоризм и «промывание мозгов»

«Фрейдизм и бихевиоризм — это разные полюса, но они совершенно совпадают в оценке присущей индивидуумам несхожести. Как ваши заласканные психологи подходят к фактам? Очень просто. Они не замечают их. <...> Отсюда их неспособность иметь дело с человеческим характером — таким, каков он есть, или хотя бы дать ему теоретическое объяснение» (Остров. С. 155).

Отношение Хаксли к первоисточнику бихевиоризма — к павловской рефлексологии — было столь же ригоричным, как и его мнение о фрейдизме. Писатель считал И. П. Павлова придворным большевистским ученым и едва ли не врагом рода человеческого. Хаксли совершенно напрасно полагал, что павловское учение целиком сводится к теории рефлексов и обусловливания. Оно, в сущности, объясняет лишь биологический уровень развития и функционирования человека. Однако резкое неприятие писателем русского физиолога на долгие годы предопределило критическую специфику некоторых текстов Хаксли. Еще в 1920-е годы, на которые пришелся пик всемирной популярности русского физиолога, Хаксли видел отрицательную роль открытий Павлова в оглуплении и порабощении человечества.

В 1957 г. он пишет хвалебный отзыв о крайне тенденциозной книге Уильяма Сарджента «Борьба за сознание: Механизмы идеологической обработки, промывания мозгов и контроля над мыслями».⁵⁰ Книга «Борьба за сознание» анализирует взаимосвязь павловских открытий с переменами в религии, политике, которые привели, по мнению автора, к открытию особых способов «промывания мозгов», дознания и пропагандистского одурманивания. По иронии судьбы, и сам Сарджент имел непосредственное отношение к разработке некоторых методов контроля сознания, о чем Хаксли, правда, мог и не знать.⁵¹ Однако именно

⁵⁰ S а г g a n t W. Battle for the Mind: The Mechanics of Indoctrination, Brainwashing & Thought Control. Garden City; New York: Harper & Row, 1957.

⁵¹ Уильям Сарджент (William Sargant, 1907-1988) — британский психиатр, резко критиковавший психоанализ. Пропагандировал электрошоковую и инсулиновую терапии и пси хохирургию в качестве наиболее эффективных методов в терапии психических заболеваний. Основал лабораторию для проведения опытов по контролю над сознанием в Психиатрическом отделении лондонской Больницы Св. Фомы, где, в частности, первым провел успешные эксперименты по гипнотическому внушению пациентам ложных воспоминаний. Консультировал британские спецслужбы. Очевидно, что, несмотря на то, что Сарджент знал предмет «изнутри», он не имел морального права осуждать универсальные, по всей видимости, методы «промывании мозгов» иностранными спецслужбами, так или иначе использующими открытия в области психофизиологии.

книга Сарджента подтолкнула писателя к очередному страшному прогнозу:

«Теперь, когда диктаторы вооружены систематическими знаниями о способах возбуждения мозговых функций с целью изменения и переформирования рефлексов, я реально не вижу, что может спасти несчастное человечество» (Letters. Р. 847).

Сарджент, среди прочего, был интересен Хаксли тем, что лично занимался вопросами внушения и предупреждал о том, что предоставляемые суггестией возможности открывают дорогу манипулированию умами со стороны государства. Писатель давно задумывался над этой проблемой. Ей он посвятил раннюю, исключительно остроумную статью «Психология внушения: Попытка анализа нашей восприимчивости к печатному слову» (1925),⁵² в которой он рассуждает о том, что только человек по самой своей природе открыт для «промывания мозгов»:

«Коров нельзя убедить в том, что маргаритки — грязная пища <...>, ибо они слишком глупы, чтобы научиться говорить или чтобы понять, что им говорят. <...> Коровы не понимают, почему нельзя выйти замуж за единокровного брата. Люди, запуганные словом "инцест", которое сами придумали и которое вот уже много столетий повторяют друг другу, создали душераздирающие трагедии в пяти актах на тему жениться или не жениться. <...> Изобретение речи и письменности сделало внушаемость человека безграничной» (СЕ. Vol. I. P. 391).

В этом пассаже Хаксли отсылает читателя к древнегреческим трагедиям, одновременно насмехаясь над главной культурологической и

⁵² Первое издание этой статьи: Huxley A. The Psychology of Suggestion: An Attempt to Analyze Our Susceptibility to the Printed Word // Vanity Fair. 1925. N 24. August. P. 58, 84,-а также в: СЕ. Vol. I. P. 391-394.

психоаналитической концепцией фрейдизма — табуированности инцеста. В связи с интересом к методам внушения Хаксли не мог миновать темы гипноза. Хаксли не раз писал и говорил в своих лекциях о гипнозе. Так, краткий экскурс в историю гипноза писатель дает в статьях «Наука обращается к сверхъестественному» («Science Turns to the Supernatural», 1934), а также «Случай добровольного невежества» («A Case of Voluntary Ignorance», 1956).^я Гипноз становится одним из краеугольных камней в построении нового человека в «Дивном Новом Мире» (1932).

Как известно, в «Дивном Новом Мире» Хаксли щедро наделил героев именами властителей интеллектуальной моды первой трети XX в. — Ленина, Маркса, Гельмгольца, Бакунина, Энгельса, Моргана, Ротшильда, а также Форда, Мальтуса, Троцкого и Фрейда. Есть там и имя «Уотсон», тоже выбранное не случайно. Хаксли полагал, что цель Джона Уотсона, родоначальника бихевиоризма, как и цель Павлова, состояла в том, чтобы, поняв поведенческие механизмы, научиться ими управлять, «обусловливать» и «предсказывать» поведение. Эти слова стали

⁵³ Huxley A. A Case of Voluntary Ignorance // Esquire. 1956. October, — а также n: CЈ. Vol. VI. P. 59-68. — Здесь ом ссылается на работы Мильтона Мармера, лос-анджелесского специалиста по гипнозу, а также на Джеймса Эсдейла и Уильяма Нельсона — книги последних двух были II библиотеке писателя. Вероятнее всего, Хаксли читал па тот момент сиежую статью Мармера: М а г m e r M. J. The Role of Hypnosis in Anesthesiology // Journal of American Medical Association. 1956. Vol. 162(5). P. 441-443; — дна других источника оче-иидпы: Е s d a i I e J. Mesmerism in India and Its Practical Application in Surgery and Medicine. Hartford, Ct: Silve Andrus & Son, 1851; Nei 1 son W. Mesmerism, in its Relation to Health and Disease and the Present State of Medicine. Edinburgh: Shepherd & Elliot, 1855.

Биография шотландского терапевта и хирурга Эсдейла почти целиком пошла и сюжет «Острова», где он выведен под именем шотландского доктора Эндрю Макфейла, который сумел спасти палапезийского раджу, сделав ему сложнейшую онкологическую операцию под гипнозом — можно скапать, «по методу Эсдейла». В благодарность раджа сделал доктора Эндрю своим советником. В результате их совместных усилий достижения западной цивилизации соединились с восточной мудростью, и Пала стала идеальным государством.

Гипнопедии и способам пропаганды посвящена и отдельная глава книги «Снова в Дивном Новом Мире», свидетельствующая о том, что Хаксли пристально следил за новыми публикациями в этой области. Так, Хаксли достаточно подробно пересказывает публикации, посвященные этой теме в журналах «Psychological Bulletin» и «The Journal of Clinical and Experimental Hypnosis» за 1950-е годы. О личных опытах Хаксли с гипнозом см. сноску 33 к этой главе.

знаковыми после выхода в свет манифеста Уотсона «Психология, как ее видит бихевиорист» («Psychology As the Bchaviorist Views It», 1913). Уотсон создал науку управления поведением, применив открытый Павловым механизм формирования условных рефлексов к человеку. Классический бихевиоризм редуцировал сложнейшие явления психики, сводя их к знаменитой формуле «стимул — реакция». Именно в недрах бихевиоризма родилась мысль о возможности успешного манипулирования человеком в смысле тренировки необходимого набора поведенческих реакций. Девизом бихевиоризма стали слова: «контроль и предсказание».

Называя «Дивный Новый Мир» «бихевиористской утопией», необихевиорист Скиннер был прав. Так, уже во второй главе романа Олдос Хаксли почти буквально воспроизводит знаменитый уотсоновский эксперимент с младенцами и кроликами, во время которого младенцам предъявляли кроликов, что сопровождалось грохотом и воем. Иногда применялись и слабые разряды тока. Эксперимент, как и было задумано, формировал у младенцев негативный аффективный комплекс. Действие второй главы романа происходит в Зале Неопавловского Формирования Рефлексов. Ученые и няни проводят тренинг с цветами и книгами, модифицируя интуитивное поведение младенцев, положительно подкрепляя желательные реакции и отрицательно — нежелательные.

«В младенческом мозгу книги и цветы уже опорочены, связаны с грохотом, электрошоком, а после двухсот повторений того же или сходного урока связь эта станет нерасторжимой. Что человек соединил, природа разделить бессильна».⁵⁴

⁵⁴ Хаксли О. О Дивный новый мир. С. 321.

Хаксли весьма остроумно критиковал бихевиоризм во многих публицистических работах. Так, в сочинении 1937 г. «Цели и средства» он находит изъян в теоретических основах бихевиоризма и разрушает его фундамент средствами самой бихевиористской логики:

«Если разум — всего лишь эпифеномен материи, если сознание полностью обусловлено физическими изменениями, тогда нет ровно никаких оснований полагать, что какая-либо теория, порожденная таким аппаратом, безусловно правомерна. Следовательно, если бихевиоризм прав, то нет никаких оснований видеть превосходство той или иной позиции, в том числе и бихевиористской. Другими словами, если бихевиоризм прав, то, скорее всего, он не прав <...>» (СЕ. Vol. IV. Р. 358).

Новый Мир — это виртуозно «обусловленное» государство. Писатель убежден, что и Уотсон, и Павлов были закостенелыми детерминистами. Бихевиоризм, как ему представлялось, одержим «Волей к Порядку, стремлением к аккуратности, противостоящей дикому ошеломляющему разнообразию личностей, которому он предпочитает единообразие культуры» (Letters. P. 847). Хаксли периодически возвращался к обсуждению разнообразных «за» и «против» бихевиористских методов воспитания и «промывания мозгов».

Бихевиоризм, получивший наряду с психоанализом огромную популярность в США, трактовал психическое как составляющее некой общей информационной системы или как механизм (субъект и объект) управления. При этом не объяснялись ни целостность психического, ни субъективная сторона психических проявлений. Хаксли не находил в теории бихевиоризма какой-либо трактовки творческой активности и присущего человеку стремления к свободе. «Дивный Новый Мир» описывает новые свойства психики у жертв бихевиористского редукционизма. В этом смысле текст Хаксли продолжает уэллсовскую и замятинскую традицию изображения жертв психиатрического воздействия, подхваченную в дальнейшем Кеном Кизи в «Полете над гнездом кукушки» (1962) и Энтони Берджессом в «Заводном апельсине» (1962).

Вместе с тем Хаксли, должно быть, прекрасно осознавал позитивные, здравые стороны учения бихевиористов. Так, в частности, ему было известно утверждение Уотсона: не изменив фундаментально среду, нельзя сформировать новые модели поведения. Уотсон, кроме того, предлагал довольно простые методы решения как личностных, так и межличностных проблем, пригодные также для изменения общественных отношений.

Методика Уотсона, при последовательном ее использовании, и в самом деле могла бы сотворить Нового Адама Американского мифа, создать новых людей, счастливых и добродетельных из-за того, что им нравится делать все, что им поручено делать. Бихевиоризм служил и во многом продолжает служить, как о том мечтал Уотсон, «лабораторией нового общества».

Продолжая критиковать бихевиористов за упрощенное понимание человеческой природы, постоянно говоря о том, что каждый индивидуум биологически уникален, Хаксли то и дело возвращался к обсуждению положительного воздействия их методов в области образования, педагогики и психотерапии.

Необихевиоризм Б. Ф. Скиннера унаследовал те же принципы. Нео-бихевиористы также считали, что психология не должна заниматься интроспекцией, ибо не способна исследовать субъективные состояния (чувства и влечения), а вместо этого должна изучать, что и как стимулирует человеческое поведение (reinforcements) и как достичь максимально положительного поведенческого результата.

Во второй утопии, в «Острове», Хаксли комментирует очевидные достижения скиннеровского необихевиоризма. По всей видимости, писатель, несмотря на нелюбовь к бихевиоризму, все же находил здравое зерно в стремлении научно изменить личность, изменив окружение. Б. Ф. Скиннер, чья концепция оперантного обусловливания по-прежнему очень влиятельна в Соединенных Штатах, полагал, что замещение нежелательных поведенческих стереотипов повторяющимися желательными (положительными) реакциями на специфические стимулы является эффективной терапией. Таким способом можно изменить неправильное поведение и сформировать положительные навыки общения. Он надеялся, что таким образом — через обусловливание, связанное с положительными или, напротив, нежелательными последствиями поступков, а также с положительными или отрицательными ожиданиями — будет утверждаться и контролироваться поведенческая этика.

Нет сомнений в том, что Хаксли был осведомлен о теориях Скиннера: он читал главные его работы и говорил о них в эссе и письмах.⁵⁵

⁵⁵ Хаксли читал скиннеровскую монографию 1953 г. «Наука и поведение человека» (Skinner В. F. Science and Human Behavior. London: Macmillan, 1953). На нее он ссылается в книге «Снова в Дивном Новом Мире». Кроме того, Хаксли была известна (см.: СЕ. Vol. VI. Р. 280) публикация в журнале «Science» дискуссии Скиннера с Карлом Роджерсом на ежегодном заседании Американской ассоциации психиатров (Rogers С, Skinner В. F. Some Issues Concerning Human Behavior: A Symposium // Science. 1956. November 30. Vol. 124. N 3231. P. 1057-1066). Карл Роджерс, принадлежавший к гуманистической ветви психотерапии, настаивает на том, что поведенческий выбор может совершаться вне той парадигмы, которая традиционно рассматривается психологией бихевиоризма. По Роджерсу, поведение может определяться субъективной системой ценностей, добровольно избираемой индивидуумом. Что до Скиннера, то основной его тезис, который вызывает видимое, но не всегда мотивированное раздражение Хаксли: человек — продукт окружающей среды, следовательно, изменив среду, мы изменим поведение человека. Между тем Хаксли явно не оценил изящество рассуждений психолога. При внимательном и непредвзятом прочтении оказывается, что Скиннер готов принять в свою систему ценностей самоактуализацию, о которой говорит Роджерс, однако Скиннер настаивает на том, что, прежде всего, следует определить: каково назначение самоактуализации, почему она представляет для нас ценность? Оба — Скиннер и Роджерс — прибегают в полемике к примеру государства, описанного Олдосом Хаксли в «Дивном Новом Мире». Заметим, что Скиннер предлагает решение проблемы диктатуры, т. е. злоупотребления властью: следует установить контроль над контролерами. Роджерс парирует: кто будет контролировать контролеров? Ответ Скиннера: контролеров будут контролировать контрконтролеры.

Проблема этического аспекта «контроля за поведением» занимала писателя всю жизнь. Подыскивая наилучшую систему воспитания и обучения детей на острове Пала в своем последнем романе, он не обошел вниманием и скиннеровские методы. Надо заметить, что в критике этот источник философии романа полностью игнорируется. Под влиянием написанного в 1948 г. «Уолдена Два», знаменитой практической утопии Скиннера, Хаксли использует и в собственной утопии контроль над внешней средой и положительное подкрепление для формирования совершенно «добровольного» поведения — такого, которое приемлемо для общества в целом и не противоречит интересам индивидуума. Между тем достижения рефлексологии и бихевиоризма непосредственно постулируются в тексте «Острова» в описании кормления младенца в окружении диких зверей:

«Поглаживайте ребенка, когда вы его кормите: это доставит ему двойное удовольствие. Потом, пока он сосет и его ласкают, познакомьте его с животным или человеком, к которому вам бы хотелось расположить его. Пусть и они прикоснутся к ребенку, пусть он почувствует их физическое тепло. В это же время повторяйте: "добрый", "хороший". <...> Пища плюс ласка плюс тепло плюс слово "хороший" равняется любовь. <...> Чистейший Павлов. — Павлов — во имя целей, дружбы, доверия, сочувствия. А у вас Павлов используется для промывки мозгов, для распространения водки, сигарет и патриотизма» (Остров. С. 242-243).

Скиннер, и в самом деле, создал очень стройную, непротиворечивую и во многом привлекательную концепцию. Думается, что «Уолден Два» был написан в качестве протеста против постфрейдистской и, в частности, экзистенциальной психологии. В самом деле, разве приведенные ниже слова Скиннера не выражают недовольство этими мировоззренческими системами? «Я вообще отрицаю существование свободы. Я должен отрицать свободу — в противном случае моя программа становится абсурдной. Нельзя создать науку о предмете, который столь капризно ускользает от вас».⁵⁶ Действительно, свободный, ничем не обусловленный выбор и стремление противопоставить самореализацию личности давлению социума, по скиннеровской логике, либо вовсе не стоят внимания, так как выпадают из необихевиористской парадигмы, либо должны получить удовлетворительное объяснение в терминах «стимул — реакция».

Уникальность скиннеровской утопии состоит в том, что она написана не профессиональным литератором, а всемирно известным ученым. Его научная утопия целиком вписана в проект Просвещения. В самом деле, описанная им коммуна построена на рациональных началах, на упрощенном, несколько механистическом понимании человеческой природы и на убеждении, что построение разумного общества возможно на основе научных представлений о поведении. Роман Скиннера, помноженный на колоссальный авторитет этого ученого, создает иллюзию практической осуществимости всего, что в нем описано, ибо предлагает подробную программу создания идеальной среды для воспитания нормальных людей и для успешной поведенческой терапии любого «сбоя в программе». Лишь эффективное манипулирование стимулами и реакциями приведет к совершенному, управляемому, бесконфликтному миру, в котором попросту не останется места для поведенческих нарушений: «Дайте мне инструкции по обращению с человеком, и я дам вам человека».⁵⁷

Неврозы, психические расстройства, болезни и связанное с ними асоциальное поведение, согласно Скиннеру, порождены не природой человека как таковой, а пороками среды и, в частности, воспитания. Коммуна Уолден Два построена так, чтобы каждый чувствовал себя удовлетворенным собой и жизнью.

Фундамент этого общества — рациональная организация. Руководители (менеджеры) несут ответственность за то, чтобы любой работник

⁵⁶ Skinner В. F. Walden Two. Upper Saddle River: Prentice Hall, 1976. P. 257.

⁵⁷ Ibid. P. 505.

получал необходимые позитивные подкрепления за исполнение нужных для общества работ. Эти подкрепления могут быть условно-материальными (credit hours)⁵⁸ или психологическими. Группа планирования (Planners) разрабатывает распорядок жизни, не вызывающий раздражения, тревоги и прочих негативных эмоций. Группа планирования следит за расписанием обеденных смен, за количеством необходимой техники и за своевременным выполнением работ, избавляя, таким образом, всех остальных от любых стрессовых ситуаций. Ученые (Scientists) исследуют тенденции общественного развития и разрабатывают прогрессивные модели благоустройства. Очевидно, что акцент в этой специфической цивилизации сделан не на развитии личности, а на приспособлении к идеальной жизни социума.

Предполагается, что жители Уолдена Два не нуждаются в психотерапии (ее место занято адаптивным воспитанием). Скиннер, в сущности, справедливо отмечает, что превентивные меры гораздо эффективней борьбы с последствиями. Невроз в таком свете трактуется как закрепившийся механизм неверной адаптации.

Нельзя не обратить внимания на то, что в трех рассматриваемых нами утопиях отсутствует семья в ее привычном варианте. Новый Мир множит детей в пробирках, а затем помещает в Младопитомник для последующего формирования обусловленных рефлексов. Уолденские дети практически с самого рождения живут без родителей. Их помещают в общественные ясли, где содержат в специально сконструированных удобных кондиционированных контейнерах (baby boxes).⁵⁹ По замыслу автора, эти устройства должны ограждать ребенка от возможного негативного влияния, обеспечивая всем необходимым. Материнская нежность и забота замещены вниманием специально обученного персонала. Аргументом в пользу такого воспитания служит следующий довод: вместо невротической, порой безумной, разрушительной любви родителей ребенок получает любовь всей общины. Что касается

⁵⁸ Скиннеру принадлежит идея «жетонной системы», применявшейся вначале в психиатрических лечебницах и тюрьмах: за безукоризненное исполнение правил выдавались «жетоны», которые впоследствии могли быть обменены на необходимые вещи или на привилегии.

⁵⁹ Первый образец такого устройства Скиннер спроектировал для своей дочери, после чего попытался наладить его серийный выпуск. Продукция на рынке не прижилась.

родителей, то подобное взращивание, разумеется, обеспечивает им значительную свободу, а также — что немаловажно — предохраняет от раздражения, неизменно испытываемого по отношению к ребенку, чье поведение зачастую не соответствует завышенному уровню их ожиданий. Эти устройства, прозванные heir conditioners по созвучию с hair conditioners, к счастью, не получили распространения.

Что касается последней утопии Хаксли, то в «Острове» семья не упразднена, но расширена до «групп взаимного усыновления». Замечательно, что причины такого усовершенствования, по существу, те же самые, что у Скиннера. Однако и это очевидное сходство «Уолдена Два» и «Острова» оставлено хакслеведами без внимания.

Отдавая должное теории Скиннера, О. Хаксли неизменно критиковал его трактовку человеческой природы и указывал на то, что последняя не сводится к совокупности поведенческих тактик. Отмечая полное безразличие Скиннера к тому, что Уильям Джеймс называл «физиологическими силами», и к генетическим факторам, Хаксли указывал и на отсутствие в трудах необихевиориста даже намека на открытия конституциональной психологии:

«Само по себе изучение поведения практически ничего не дает для понимания тела-сознания индивидуума и его поведения в каждом конкретном случае. <...> Из опыта и наблюдений мы знаем, что различия в геле-сознании индивидов могут влиять, и действительно оказывают глубокое влияние на их социальное окружение».⁶⁰

В одном Хаксли безусловно соглашается со Скиннером: предотвращение асоциального поведения путем превентивного воздействия на психику человека оказывается не только гуманнее, но и результативнее наказания за проступки. Однако Хаксли никогда не согласился бы с тем, что ради блага человека всю ответственность следует переложить на среду, ведь отсутствие ответственности будет означать и отсутствие свободы. У Скиннера вся система «целей и средств» смещена не в сторону самоактуализации, на непреложной ценности которой настаивала, в частности, экзистенциальная психотерапия, а в сторону этико-биологической адаптации.

⁶⁰ Huxley A. Brave New World Revisited // Huxley A. Brave New World and Brave New World Revisited. New York: Harper Perennial, 1965. P. 81.

Но вернемся к «Острову» Хаксли. Как и в «Уолдене Два», в «Острове» нет места наказанию. Жизнь на Пале организована так, чтобы у человека не возникало ни возможности, ни — главное — необходимости поступать плохо. Но вот что любопытно: основная перипетия в «Острове» построена именно на «сбое в поведенческой программе». Примером подобного сбоя является Муруган, юный наследный принц Палы, не поддавшийся паланезийскому воспитанию. Он оказал стойкое сопротивление любым положительным воздействиям. Думается, что и финал «Острова» является в той или иной мере сознательным откликом на «Уолден Два». Мирный демократический строй Палы свергнут в результате взаимодействия двух факторов. Первый фактор очевиден: это наличие по соседству с Палой милитаристского государства с деспотической формой управления, жаждущего политической и экономической власти над бргатой нефтяными залежами Палой. Второй фактор не менее интересен и, возможно, более важен. Речь идет об очевидной педагогической и психотерапевтической неудаче паланезийских воспитателей наследного принца, играющего роль политической марионетки при диктаторе соседней державы. Характер и семейная история Муругана оказались неразрешимыми проблемами для местных психологов, применивших, вероятно, почти весь спектр воспитательно-терапевтических методик, но, скорее всего, недооценивших действенность разработанных Скиннером приемов.

Немаловажно и то, что паланезийские правители, хотя и предвидели такой исход для своего идеального государства, тем не менее намеренно не стали налаживать производство оружия или закупать его за границей. Население Палы также совершенно не готово к сопротивлению захватчикам. Следовательно, власти Палы сознательно шли на риск, полагая, что, поступив иначе, нарушили бы буддистский принцип «недеяния», непротивления злу насилием, и пожертвовали бы идеей пацифизма — Хаксли, как известно, много десятилетий был активным противником любой войны.

Как мы видим, избрав для романа весьма реалистический конец — военную интервенцию на остров и крушение райской жизни, Хаксли продемонстрировал критическое отношение к собственному утопическому построению, к идеализированной картине здорового общества. Это, однако, не означает, что Хаксли предпочел бы вышеописанную скиннеровскую модель, возможно, более надежную и научно выверенную, вместо гуманистической терапии, торжествующей на Пале. Напротив, писатель поддержал главный аргумент оппонентов Скиннера: психические сбои возможны и при успешном адаптивном воспитании. В самом деле, в системе необихевиоризма невозможно найти ответ на вопрос, почему так много великолепно приспособившихся к социуму людей страдают от комплексов и неврозов. Почему они, по существу, глубоко несчастны?

Хаксли. Восток и Запад

Большинство из критиков Хаксли уверено в том, что его представления о сознании сформировались преимущественно под воздействием восточной философии с ее специфическими психологическими концепциями. В самом деле, многие западные интеллектуалы, а не один лишь Хаксли, под влиянием древней мудрости Востока примерно к 1950-м годам пришли к мысли о том, что спасение человечества осуществится скорее индивидуально, нежели коллективно. Точнее, оно может быть результатом спасения, «просветления» каждой отдельной личности, а не итогом воздействия на массы.

Нетрудно заметить, что, как это ни странно, западная философия и психология, подобно восточным учениям, утвердилась в представлении о цивилизации и культуре как о результате утраты всеобщности, глобальности творения, единства мира, полноценности каждой жизни. Западная психиатрия, начиная с Карла Густава Юнга и Отто Ранка, объявила своей задачей восстановление полноты жизни пациента. Восточные «учения освобождения», в частности даосизм, исповедовали представления об идеале как целостности жизни, внутренней самодостаточности, единении тела с духом. Для восприятия полноты бытия необходима открытость, целостность, недуальность (неразличение внутреннего и внешнего, тела и духа), готовность, не сопротивляясь и не скорбя, принять течение времени, любую изменчивость.

В сознании Олдоса Хаксли, как и в представлениях его друзей Джеральда Херда и Кристофера Ишервуда, восточная точка зрения стала во многом определяющей. Хаксли знал, что поворот к Востоку осуществился не только благодаря влиянию востоковедческих исследований, но и в результате перемены во взглядах некоторых знаменитых западных психологов, таких, как К. Г. Юнг, который, по существу, был первопроходцем на этом пути. За К. Г. Юнгом последовали, в частности, Эрих Фромм, Тимоти Лири, Гордон Оллпорт, Алан Уоттс и многие другие.⁶¹

Еще в «Секрете золотого цветка» (1931) Юнг говорил: «Углубляющееся знакомство с духовностью Востока означает для нас лишь символическое выражение того факта, что мы вступаем в контакт с тем странным, что есть в нас самих».⁶² В некотором смысле знакомство с Востоком было для многих западных психологов и других интеллектуалов символическим выражением желания соприкоснуться, интегрироваться с той «инаковостыо», которую они ощущали в качестве тайной, теневой стороны западного сознания.

В книге «Йога и Запад» (1936) Юнг обращает внимание читателя на то, что «индиец никогда не забывает ни о теле, ни об уме, тогда как европеец всегда забывает то одно, то другое <...>. Европеец <...> располагает наукой о природе и удивительно мало знает о собственной сущности, о своей внутренней природе».⁶³ Европейцу же Юнг советует обратиться к собственной душе, заново открывая в себе естественного человека.

Однако именно Юнг предупреждал об опасностях, подстерегавших тех, кто стремится бездумно привить восточную мудрость на Западе, ибо всякий, кто преуменьшает достоинства западной науки, недооценивает достоинства западного сознания. Юнг не советовал заниматься йогой потому, что европеец «не так устроен и не так мыслит». Вместе с тем он советовал изучать ее.

Интересно, что основатель глубинной психологии утверждал, что по эффективности исследования души с йогой на Западе сравнимы только католическое целительство души (упражнения Игнатия Лойолы) и психоанализ. При этом Юнг выражал надежду на то, что со временем Запад изобретет «собственную йогу», опираясь при этом на христианство.

О. Хаксли знал, что восточная психологическая традиция считает именно тревожность, вызванную перевозбуждением, центральной пси-

⁶¹ Более подробно о связи восточных учений освобождения и западной психологии см.: С и д о р о в а Е. Г. Буддизм и психоанализ в пространстве межкультурпого взаимодействия. СПб.: Нестор, 2005.

⁶² The Secret of the Golden Flower: A Chinese Book of Life / Translated and explained by R. Wilhelm; with a European commentary by C. G. Jung. New York: Harcourt, Brace, 1931. P. 128.

⁶³ Юнг К. Г. Йога и Запад // Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. С. 228.

хической проблемой. Он неоднократно обращался к проблеме тревожности в книгах, статьях и письмах. Так, обсуждая с Аланом Уоттсом труды по психосоматической медицине (в частности, книгу психиатра Джеймса Холлидея «Психосоциальная медицина»⁶⁴), где говорится о том, как именно тревожность вмешивается в способность независимого не-я оказывать благотворное воздействие на организм, Хаксли указывает и на внешние причины такой часто встречающейся психической проблемы:

«<...> Имеются бесспорные доказательства того, что урбанизация и индустриализация создали условия для учащения случаев невроза, т. е. для усиленного вмешательства трусливого, жадного и злобного эго в контролирующую работу не-я. <...>. Насущная медицинская и социальная необходимость — найти способы, которые помешают нам уничтожить себя и общество, помешают подавить любые наши творческие способности» (Letters. Р. 659).⁶⁵

Читая переводы древних текстов и современные книги, подробно описывающие даосские, дзенские и тантрические упражнения, направленные на концентрацию и расслабление, он определил для себя два основных способа преодоления тревожности. Первый — труднодостижимый, но желательный — это мгновенный инсайт, озарение, спонтанное осознавание, к которому можно прийти либо в результате медитаций, направленных на познание и созерцание своей истинной природы и собственных скрытых возможностей, либо пройдя специальное обучение. О скорейшем наступлении инсайта можно лишь мечтать. В большинстве случаев подобного молниеносного просветления добиваются годами, культивируя в своем успокоенном и смиренном сознании ясное представление о человеческой природе и скрытых в ней возможностях, а также тренируя специальными методами тело и сознание. Второе действенное средство от тревожности — практика недея-

⁶⁴ Н а 11 i d а у J. L. Psychosocial Medicine: A Study of the Sick Society. New York: Norton, 1948.

⁶⁵ В статье «Семь медитаций» (1943) Хаксли пишет: «<...> Великие враги мира — это печаль, тревожность, страх и весь сонм отрицательных эмоций. <...> Победа над этими врагами является самым трудоемким и зачастую болезненным процессом <...>» (Huxley A. Seven Meditations // Huxley and God: Essays on Religious Experience / Ed. J. H. Bridgeman. New York: The Crossroad Publishing Company, 2003. P. 20-21).

ния и безмолвия (состояния безмыслия и невмешательства в поток образов и внешних событий в дзен-буддизме и даосизме).⁶⁶

Хаксли прекрасно осознавал парадоксальность психофизической задачи по расслаблению. Так, выступая в Храме Веданты с лекцией «Кто мы такие», посвященной телесно-ментальной парадигме (соотношению тела и сознания), он сказал:

«Нам приходится каким-то образом направить волю на то, чтобы устранить волю, мешающую взаимодействовать с Всеобъемлющей Вселенной, отстраненно воспринимать происходящие события, вместе с тем делая все, чтобы содействовать тому положительному, что есть в нашей жизни».⁶⁷

В письме к брату от 22 июля 1934 г. Хаксли настойчиво рекомендует ему прочитать книгу Джеральдин Костер «Йога и западная психология» («Yoga and the Western Psychology», 1934), в которой выражена надежда на то, что когда-нибудь психоаналитики получат экспериментальные данные, объясняющие процесс медитации и действие упражнений, направленных на контроль сознания. Костер утверждает, что йога является гораздо более практичным методом развития сознания. Она

⁶⁶ Примеры восточной психотерапии Хаксли почерпнул, в частности, в: Suzuki. The Zen Doctrine of No-Mind: The Significance of the Sutra of Hui-Neng (Wei-Lang). London: Rider & Co., 1969; Watts A. Behold the Spirit: A Study in the Necessity of Mystical Religion. New York: Pantheon Books, 1947; Zen Flesh, Zen Bones: A Collection of Zen and Pre-Zen Writings / Ed. P. Reps. Rutland (Vt); Tokyo: Charles E. Turtle Co., 1957. — В книге: H e r r i g e 1 E. Zen in the Art of Archery. New York: Pantheon, 1953 — Хаксли прочитал о том, как с помощью особой дзенской техники «ненамеренной, расслабленной концентрации» тренируется намеренность и точность. Хаксли критиковал западных психологов, в частности, уже упоминавшихся Джейкобсона и Финка, за то, что они учат лишь «расслаблению в покое», в то время как восточные практики обучают «расслаблению в действии» или «динамическому расслаблению» (Letters. P. 657). Интерес Хаксли к древнему восточному искусству врачевания проявился, в частности, в том, что он написал «Предисловие» к книге об иглоукалывании (Mann F. Acupuncture: The Ancient Chinese Art of Healing and How it Works Scientifically. London: William Heinemann Medical Books Ltd., 1962).

Перечисленные здесь сочинения оказали значительное влияние на эволюцию взглядов Хаксли, о чем, например, свидетельствует его статья 1947 г. «Заметки о дзене» («Notes on Zen»): Huxley and God. P. 238-247, — а также лекция «Символ и непосредственный опыт» («Symbol and Speculation»): Huxley and God. P. 263-287, — прочитанная Олдосом Хаксли в Храме Веданты в 1960 г.

⁶⁷ Huxley A. Who Are We // Huxley and God. P. 61.

практичнее, чем психоанализ, ближе к жизни, чем обычное университетское обучение: «Я уверена, что йога <...>, действительно, содержит ту информацию, которую сегодня с таким упорством ищут наиболее продвинутые психотерапевты».⁶⁸

Несмотря на уверенность Олдоса Хаксли в том, что никакие социологические и технические открытия не могут возыметь должного воздействия на того, кто «в духовном и интеллектуальном отношении является варваром» (Letters. P. 382), он (как и Юнг) подчеркивает, что лишь такая йога, которая трансформирована и адаптирована специально для западных людей, сможет способствовать их личностному развитию.⁶⁹

Практикуя квиетистские упражнения и различные техники медитации, Хаксли на собственном примере понимал, какие колоссальные трудности приходится преодолевать даже подготовленному западному сознанию — чего же ожидать от обыкновенного человека? — на пути к постижению восточной мудрости. Его главный совет: прежде, чем устремиться к трансцендентному, предпринять «путешествие в Страну Востока», человеку следует сначала стать полноценной личностью, здоровой физически и психически, полностью осознающей себя и окружающий мир, понимающей свои истинные цели. Данная система координат выдвинута на первый план во всех его многочисленных тек-

⁶⁸ С о s t e r G. Yoga and the Western Psychology: A Comparison. S. I.: Oxford University Press, 1934. P. 208.

⁶⁹ А. Уоттс, и частности в книге «Психотерапия. Восток и Запад» (Watts A. Psychotherapy East and West. New York: Vintage Books, 1969), совершенно точно, на наш взгляд, указал точки соприкосновения психотерапии и учений освобождения: во-первых, трансформация сознания, во-вторых, освобождение от условностей, навязанных личности общественными институтами. Вместе с тем Уоттс указывает и на те трудности, которые связаны с «экспортом» учений освобождения, целиком интегрированных в национальные культуры: «Считается, что эти дисциплины можно экспортировать, как тюки с рисом или чаем, и что буддизм может быть "освоен" где угодно и в любое время, как бейсбол» (Уоттс А. Психотерапия: Восток и Запад. Львов: Инициатива, 1997. С. 46). Экзистенциальная психотерапия схожа с восточными учениями в познании бытия, ибо провозглашает такое отношение к реальности, которое способно ликвидировать разрыв между субьектом и объектом. Сходство также просматривается в отношении к Смерти, в понимании неотделимости бытия от небытия, осознании того, что жизнь обновляется смертью. Поскольку процесс освобождения не привязан к результату, как жизнь, так и смерть воспринимаются во всей полноте.

стах, затрагивающих темы тревожности, невроза и коллективного психоза, метафоры лечения и профилактики.

Особенно важным для Хаксли был вопрос о психической норме. Так, в «Предисловии» к книге «Высшая доктрина» (1955) психиатра Юбера Бенуа писатель отмечает, что традиционное консультирование, анализ и прочие методы призваны вернуть болезненного и неприспособленного человека к норме, которая определяется, за отсутствием более подходящих критериев, статистически.

«Быть нормальным означает состоять в партии большинства <...>. Но есть и другой вид нормальности — нормальность идеального функционирования, нормальность воплощенных задатков, нормальность природы во всей ее силе. Эта нормальность не имеет ничего общего с той, что наблюдается у подавляющего большинства <...>. Восточный философ пытается помочь статистически нормальным личностям стать нормальными в другом, более существенном смысле слова. Вначале он показывает, что те, кто полагают себя нормальными, на самом деле безумны, но что нет никакой необходимости в том, чтобы они оставались таковыми, если они того не желают <...>».⁷⁰

В статье «Самая странная наука» («The Oddest Science»), уже упомянутой нами и посвященной переоценке состояния современной психологии и, в частности, фрейдизма и неофрейдизма, Хаксли пишет:

«Каждая восточная философия в основе своей является трактатом о трансцендентальной психотерапии. Ее цель — излечить статистически нормальных людей от их самодовольной убежденности в том, что они здоровы, и привести их к состоянию, которое можно было бы обозначить как абсолютную, а не статистическую нормальность, к пониманию того, кем они на самом деле являются» (СЕ. Vol. VI. Р. 81).

О. Хаксли полагал, что успешность работы психолога, возможно, должна основываться на том знании, что выходит за пределы собственно психологии. Психология сможет сыграть свою историческую роль, лишь преодолев свои дисциплинарные границы и занявшись целостным феноменом сознания, включив в свою орбиту физиологию, философию и теологию.

⁷⁰ Н и х 1 е у A. Foreword // Benoit U. The Supreme Doctrine: Psychological Studies in Zen Thought. Rocherster (Vt.): Inner Traditions, 1955. P. VII-VIII.

Еще в 1930-е годы, критикуя узость классического психоаналитического подхода к человеку, Хаксли вписывался в характерную для того времени полемику. Так, Альфред Адлер и Отто Ранк подвергли теорию своего учителя Зигмунда Фрейда серьезной ревизии, осознав ее избыточную рациональность. Трудно не заметить сходство понятия трансценденции, в том смысле, какой придавал ей Хаксли, с аналогичными высказываниями Адлера и Ранка.

Так, в работе 1927 г. «Понимание человеческой природы» Альфред Адлер писал: «Кажется, душа и в самом деле состоит в основном из силы, направленной на цель, а индивидуальная психология рассматривает все проявления человеческого духа так, как если бы они были устремлены к подобной цели».⁷¹

Адлер не случайно назвал одну из своих статей того времени «Спасение человечества с помощью психологии» (1925). В ней говорится о страшном деструктивном потенциале человека. В самом деле, Первая мировая война открыла человечеству глаза на возможность «научного самоистребления». Воля к власти и у отдельного человека и у масс является, по убеждению Адлера, выражением комплекса неполноценности. Нетрудно сопоставить мысли психолога о психологических причинах войны и о психологических мерах по ее предотвращению с уже упоминавшимися высказываниями Хаксли о необходимости Всемирного психологического конгресса.

Адлер говорил, что «воспитание», основанное на принципах индивидуальной психологии, устранило бы эти эгоистические и безумные заблуждения и противопоставило бы им всеобщее стремление к достижению всеобщего благополучия. Индивидуальная психология могла бы объединить все скрытые, врожденные силы в массах, направленные на добро, подобно тому, как она собирает воедино такие силы у отдельной личности. Война и классовая борьба — величайшие враги человечества. Они коренятся в желании различных сообществ избавиться от своего подавленного чувства неполноценности и компенсировать его.⁷²

⁷¹ A d I e r A. Understanding Human Nature / Transl. W. В. Wolfe. Garden City; New York: Garden City Publishing Company, 1927. P. 29.

⁷² Адлер А. Спасение человечества с помощью психологии // Адлер А. Наука жить. Киев: Port-Royal, 1977. С. 196-203.

Аналогичное недовольство притязаниями современной ему психологии высказано в книге Отто Ранка «За пределами психологии» (1939, английский перевод «Beyond Psychology», 1941). А в работе «Психология и душа» (1930, английский перевод «Psychology and the Soul», 1950) Ранк говорит, что, пока психология продолжает заниматься преимущественного «каузальными» мотивами, она оставляет за пределами изучения духовные ценности, без которых душа распадается на элементы.

К. Г. Юнг в книге «Проблема души современного человека» (1931) объявил: «Аналитическая психология более не ограничивается кабинетом терапевта <...>. Она вышла за собственные границы, и теперь стремительно заполняет пустоту, ранее характеризовавшую душевную беспомощность западной культуры в отличие от восточной».⁷³ Нынешний интерес к психологии, с его точки зрения, — индикатор того, что современный человек ожидает от психики чего-то недоступного ему во внешнем мире.

Еще в 1927 г. Хаксли написал статью «Измеримое и неизмеримое» («Measurable and Unmeasurable»), где, давая характеристику состояния современной психологии, признается:

«Из современных психологов именно Юнг поражает меня своей исключительной одаренностью. Его книги о психологических типах и бессознательном чрезвычайно ценны. По сравнению с Юнгом почти все прочие психологи кажутся либо лишенными вдохновения, ибо их сочинения скучны и туманны, либо, подобно Фрейду и Адлеру, маниакальны» (СЕ. Vol. 11. Р. 150).

Как мы видим, Хаксли выделяет Юнга среди всех прочих последователей Фрейда. Так, например, в очерке «Разнообразие интеллектов» («Varieties of Intelligence», 1927) Хаксли говорит, что Юнг хорош не тем, что способен к систематизации, а тем, что является прирожденным интуитивным психологом точно так же, как Толстой и Достоевский являются прирожденными писателями (СЕ. Vol. II. Р. 165-193).

Юнг был, кроме того, близок Хаксли своей трактовкой бессознательного, в которое он включал не только то болезненное, что было вытеснено из эго, но и то, что в человеке есть здорового. Кроме того, особо

⁷³ J u n g С. G. Modern Man in Search of a Soul. New York: Harcourt, Brace & World, 1957. P. 53.

ценным должно было представляться писателю то обстоятельство, что Юнг говорил, если не о единстве телесного и психического, то хотя бы о необходимости их баланса.

Постепенно Юнг пришел к убеждению, что основной целью личностного развития является стремление к полноте, которая достигается путем интеграции противоречивых содержаний и архетипов бессознательного. Этот процесс он назвал индивидуацией. Философскую основу теории Юнга составляет телеологическое допущение организ-менной целенаправленности, благодаря которой трансформационные процессы индивидуации разворачиваются в каждом человеке тем путем, что уже заложен в уникальном потенциале психологического центра, названному Юнтом Самостью. Юнговская концепция Самости не только подчеркивает важность равновесия и целостности, но и признает, что духовная основа и трансцендентный источник творческой силы заложена в душе каждого человека.

Понятие бессознательного у Юнга включает индивидуальную сферу личного бессознательного, производного от впечатлений детства, но простирается дальше этого — в океанические глубины коллективного бессознательного, называемого объективной душой в отличие от личной (субъективной). Последнее поддерживает связь индивидуума с трансцендентным Источником его уникального созидательного потенциала и обеспечивает ему доступ к психологическому наследию человеческого опыта с незапамятных первобытных времен.

Подобно Юнгу, Ранку и Адлеру, Олдос Хаксли неустанно повторял, что психология должна заниматься целостным сознанием, т. е. всей сферой психического, включать в область психологических исследований физиологические, философские, теологические концепции. Он уверен, что конечная цель работы психолога расположена за пределами научной психологии: на смену «психологии без души» должна прийти «душа без психологии».

Многочисленные тексты Хаксли выявляют те же самые трудности, которые испытывали крупные психологи, его современники, сталкивавшиеся в своей практике с такими проблемами, как бессмысленность, скука, внутреннее одиночество, утрата жизненных ценностей и ориентиров, боязнь перемен и страх перед будущим. Психотерапия, утверждал писатель, должна предъявить страждущим философию, отличную от идеологии социума, она должна приблизить человека к естественному порядку вещей, заменив собой навязанный ему искусственный. В своем «Предисловии» к книге Юбера Бенуа «Высшая доктрина» («The Supreme Doctrine», 1955) Хаксли выражает мысли, почти дословно совпадающие с идеями Эриха Фромма, высказанными в его «Здоровом обществе» («The Sane Society») — книге, опубликованной в том же году. (В этой работе Фромм высказывает убеждение, что новая гармония будет достигнута лишь развитием всех человеческих сил и человечности как таковой. Фромм полагает, что главная проблема состоит в том, что большинство людей устраняется от принятия решения и от ответа на жизненно важные вопросы.)

Рассуждая на тему нормы, Хаксли соглашался с Фроммом и Бенуа, призывая в «Предисловии» считать нормальностью «идеальное функционирование», «реализацию всех возможностей», «торжество всех сил природы».⁷⁴

"Huxley A. Foreword // Benoit H. The Supreme Doctrine. P. VIII.

Картина сознания

В ранней статье «Образование» («Education», 1927) Олдос Хаксли объясняет, что сознание, как и всякая невидимая сущность, трудно поддается словесному изложению, что невозможно избежать метафорического, символического, сравнительного описания. Писатель решительно предостерегает от того, чтобы воспринимать сознание как своего рода ящик с отделениями, готовый разместить в них все, что в него попадает. Сознание, подобно связанному с ним в единое целое телу, — это живой организм, состоящий из частей, на самом деле не существующих отдельно от целого. Первая ошибка психологов, с его точки зрения, состояла в слишком серьезном отношении к собственным метафорам — так «живое сознание было низведено до простого вместилища». Психологи гиперболизировали, персонифицировали собственные абстракции. Хаксли приводит пример того, как благодаря Фрейду стало восприниматься супер-эго:

«Фрейдистский цензор стал реальной личностью, проживающей внутри черепной коробки» (СЕ. Vol. II. Р. 196).

Критикуя Фрейда, Хаксли напоминает читателю, что сознание — гораздо более сложное явление:

 «Идеи не ассоциируются друг с другом внутри ящика под названием "сознание": они ассоциируются с живым организмом, чье главное стремление — это стремление осознать, найти значение. Чувства <...> не отпечатываются в памяти автоматически. Живой организм воспринимает их лишь тогда, когда они кажутся значимыми и, следовательно, достойными внимания. Сознание — не вместилище, которое можно механически заполнить» (СЕ. Vol. II. Р. 197).

В статье «Личность» (1935) Хаксли вновь обращается к теме сознания, а именно — к важности понимания того, что собой представляет подсознание:

«Имея рабочую гипотезу относительно того, что такое подсознание, мы можем наблюдать его. Без такой гипотезы наши предшественники не имели способа систематически заглядывать в самые темные области нашего сознания».⁷⁵

В эссе «Личность и разрыв сознания» («Personality and the Discontinuity of the Mind», 1927) Хаксли впервые попытался метафорически представить совместное функционирование сознательного и бессознательного, описывая их как взаимодополнительные сферы. Подобно лодке, спущенной на воду, сознание сохраняет равновесие, балансируя между сознательным и бессознательным. Здесь, как нетрудно заметить, Хаксли пока пользуется классическими фрейдистскими постулатами, согласно которым подсознание — это вместилище тайных «темных» желаний и деструктивных влечений.

Все же Хаксли сетует на неудовлетворительность фрейдистской картины, оставляющей телесно-ментальную проблему без удовлетворительного объяснения. Между тем, говорит он, примеры того, как происходят нарушения в сознании под воздействием физиологических, ассоциативных и бессознательных причин, указывают на то, что разделение на тело и сознание явно искусственно.

Немаловажно, что в той же работе Олдос Хаксли замечает, что психологическому анализу должна быть задана некая этическая система координат. Таким образом, по его мысли, междисциплинарные рамки психологии могут быть раздвинуты, она должна дополниться новой моральной философией.

"Huxley A. Personality // Literary America. 1935. May. P. 369-372, цит.: Р. 370.

В уже упоминавшейся нами лекции «Кто мы такие» Хаксли задает, на первый взгляд, чисто физиологические вопросы: как бьется мое сердце? как я перевариваю пищу? как я дышу? Очевидно, — отвечает он, — что все эти действия проводит не сознательное я, а кто-то другой — тот, кто не совершит ошибки, если его «оставить в покое и не вмешиваться в его работу».⁷⁶ На этом соображении, как справедливо считал Хаксли, основывается психосоматическая медицина, утверждающая, что дурные мысли, страхи и агрессия способны влиять на вегетативные процессы, что может привести к серьезным психофизическим нарушениям.

В этой лекции Хаксли говорил и о необходимости тренировать тело-сознание по методу Фредерика Матиаса Александера. Хаксли ссылается не только на свой положительный опыт собственных оздоровительных занятий с этим специалистом, но и на авторитет Дьюи, также испробовавшего на себе упражнения Александера, который экспериментально доказал, что без нормальной связи между положением корпуса и шеи, без нормальной их координации целостный психофизический организм не может пребывать в гармонии.

В 1954 г. Хаксли написал «Предисловие» к книге Луизы Морган, посвященной методам Александера. В нем он вновь рассуждает на столь важную для него психосоматическую тему, а также о невербальном обучении и воспитании:

«<...> Если состояние организма влияет на состояние сознания, то из этого следует, что, пока мы не введем в систему образования курс обучения тому, как правильно пользоваться телом, все наши школы, церкви, книги и передачи, вся наша психиатрия и медицина будут по-прежнему бессильны, как и прежде, и не смогут дать нам внутреннюю свободу, без которой никакие наши экономические и политические сисгемы, как бы прекрасны они ни были, не сделают нас ни добродетельными, ни счастливыми».⁷⁷

⁷⁶ Н и х 1 е у А. Who Are We. P. 41-42.

⁷⁷ Huxley A. Foreword // Morgan L. Inside Yourself: a New Way to Health Based on the Alexander Technique. London; New York; Toronto: Hutchinson, 1954. P. 7-9, цит.: Р. 9.

Главные работы Александера: Alexander F. 1) Constructive Conscious Control of the Individual. New York: E. P. Dutton & Co., 1923; 2) The Use of the Self. New York: E. P. Dut-ton&Co., 1932.

По справедливому замечанию Гуин Нэнс, исследовательницы творчества Хаксли, его рассуждения о единой природе человека в то время выходили за пределы ортодоксальной научной теории и общепринятой медицинской практики, однако последующее их развитие подтвердило справедливость предположений писателя.⁷⁸ В качестве примера исследовательница приводит современные работы в области психосоматической медицины американского профессора Джона Сарно, известного не только теоретическими разработками, но и практическими достижениями: он помог десяткам тысяч больных.⁷⁹

Занятия восточной философией и психологией в итоге привели Хаксли к ревизии классической модели подсознания:

«Наша современная модель сознания — подсознание как подвал, сознание как первый этаж и одновременно непроницаемая крыша — не соответствует фактам. У индийцев более сложная модель: несколько дополнительных верхних этажей и без крыши. Нет непреодолимого препятствия между Атмаиом и Брахманом, и даже между духовным пространством нижних этажей и внешним духовным пространством» (Letters. P. 561).

Писателя особенно раздражало то, что единственное, чему психоаналитики уделяют внимание, — это «негативное» бессознательное, и то, что они оставляют невротика биться в путах дурного и болезненного прошлого, не позволяя ему находиться «здесь и сейчас». Кроме того, он был убежден, что следует признать наличие некоего позитивного подсознания, расположенного в более глубоком слое, под «негативным» подсознанием:

«По-моему, все указывает на тот факт, что, когда мы спускаемся через подсознание, мы проходим через уровень (с ним обычно имеют дело психоаналитики), который преимущественно выявляет зло и отвечает за зло, можно назвать его уровнем Первородного Греха, и попадаем на более глубокий уровень Первородной Добродетели, покоя, просветления и озарения <...>» (Letters. P. 635).

⁷⁸ Nance G. Psyche and Soma: Aldous Huxley and the Mind-Body Connection // The Perennial Satirist: Essays in Honour of Bernfried Nugel / Ed. P. E. Firchow and H. J. Real. Mun-ster: LIT Verlag, 2005. P. 277-210.

⁷⁹ Джон Сарно (John Sarno, p. 1923) — профессор отделения клинической реабилитации Медицинского факультета Нью-Йоркского университета. См., например: Sarno J. E. The Divided Mind: The Epidemic of Mindbody Disorders. London: Harper Paperbacks, 2007.

Фрейд не был единственным, кто служил Олдосу Хаксли постоянной мишенью. Так, в статье «Религия, наука, человек» (1934) он критикует как дуалистические, так и монистические теории сознания, говоря, что модель, предложенная Декартом, не соответствует действительности, ибо проводит четкое разделение сознания и тела.⁸⁰ Хаксли оспаривал картезианскую концепцию человека до самого конца, вплоть до своего последнего публицистического текста «Литература и наука» («Literature and Science», 1963). Но особую роль он отвел картезианству в «Луденских бесах» («The Devils of Loudun», 1952) — в рассуждениях о ведущей роли психологических концепций в философии, религии, медицине и, главное, в человеческой судьбе. Об этом произведении мы поговорим подробнее далее, в разделе, посвященном массовой истерии.

⁸⁰ Н и х 1 е у A. Religion, Science, and Man // Hearst. 1934. January 31, — а также в: СЕ. Vol. III. P. 162-163.

Самое подробное описание того, как именно зрелый Олдос Хаксли представлял себе топографию сознания, наполнение и функцию различных его отделов (слоев, пластов, уровней и пр.), содержится в одном из его писем 1940 г. Более исчерпывающих объяснений этой сферы своих психологических интересов писатель не предоставил ни в одном из своих сочинений. Это обстоятельство заставляет нас почти полностью привести соответствующую часть этого письма:

«<...> Существует прелюбопытная аналогия между безошибочностью, характерной для просвещенной личности <...>, инстинктами низших животных и подсознательными психофизиологическими процессами, протекающими в теле человека. Похоже, имеет место своего рода развитие по спирали от бессознательного животного, через осознающего человека к тому, что, за невозможностью подобрать лучшее определение, можно обозначить как "сверхсознательная духовность", которая имеет характеристики животного уровня, но преобразованные и проявленные на более высоком уровне. <...> Выражение "животная благодать" может быть использовано для обозначения невероятно совершенной работы того, что Дриш называет энтелехией в наших телах, в нервной системе. Аналогично ей (животной благодати. — И. Г.), на параллельной точке витка спирали, но выше, располагается духовная благодать. На противоположной стороне спирали располагается "человеческая благодать", представленная в личности как вдохновение сугубо человеческими "идеалами", или жертвование "идеалам", "целям" и тому подобному. Человеческая благодать — это эрзац духовной благодати — полностью разрушительный эрзац, ибо ошибочное восприятие человеческой благодати как реальной (а) мешает личности достичь уровня духовной благодати, даже если человек имеет о последней какое-то представление; (б) как правило, мешает действию животной благодати (наблюдения показывают, что люди, пребывающие в сильнейшем и при этом разрушительном нервном напряжении, с головой окунаются в политическую деятельность); (в) приводит к войнам, революциям и прочим широкомасштабным безумствам, заканчивающимся разрушением всех тех человеческих ценностей, служению которым изначально посвятил себя человек» (Letters. P. 449 — 450).

Подытожим: Хаксли соотносит уровни (слои сознания) с соответствующими витками эволюции, которые, в свою очередь, он соотносит с таким развитием человека, что все более отдаляет его от животного мира. Это, к несчастью, сопровождается утратой «животной благодати», иными словами, способности к беспрепятственной адаптации и саморегуляции.

Аналогичная, но более запутанная, картина присутствует и в рассуждениях Хаксли в главах «Природа основания» и «Личность, божественное воплощение» книги «Вечная философия» («The Perennial Philosophy», 1945). Здесь обращает на себя внимание предложенная им впервые (в таком виде) трактовка телесно-ментальной проблемы:

«На тело человека воздействует добро или зло в его разуме. Аналогично, существование в самом сердце творения безмятежности и доброй воли может рассматриваться как одна из причин, почему недуги этого мира, будучи хроническими, еще не стали смертельными».⁸¹

Как видно из «Вечной философии», Хаксли полагает, что природа человека складывается из трех составляющих — тела, сознания и души.

⁸¹ X а к с л и О. Вечная философия. С. 57.

Он ссылается на авторитетного ученого-парапсихолога Дж. Б. Райна, утверждавшего, что кроме сознания и тела есть что-то еще — внеличностный субстрат любого сознания. Дабы выполнить свое предназначение, психология и должна заниматься всеми тремя составляющими.

Весьма необычным является то, что Хаксли нисколько не сомневался: одни и те же явления можно описать и объяснить в рамках как теологии, так и научной психологии. Этим и объясняется весьма специфическая терминологическая система, с помощью которой Хаксли описывает феномены, структуру и топографию сознания.

В предисловии к «Вечной философии» Хаксли подчеркивает, какой части сознания посвящается его труд — «духовному не-я»:

«Philosophia perennis <...> — психология, которая открывает в душе нечто родственное или даже тождественное Божественной Реальности».⁸²

В одном из июльских писем 1952 г. он говорит о том, как именно, по его представлению, меняется работа сознания под гипнозом, как состояние транса воздействует на свободное протекание витальной энергии, в основном обозначаемой им уже упоминавшимся термином «энтелехия»:

«Эго способно ослабнуть, отступить, прекратить препятствовать благотворному влиянию "энтелехии", которая является как физиологическим подсознанием, отвечающим за нормальное функционирование организма, так и высшим надличностным подсознанием — то есть тем, что, в отличие от личностного подсознательного с фрейдовскими крысами и тараканами, дает нам "вдохновение", "интуитивные озарения", "благие мысли", которые суть столь же доподлинные факты, как и страхи, влечения, агрессия и отчаяние, порождаемые фрейдовским подвалом. <...> Самая большая ошибка Фрейда, как мне кажется, состояла в том, что он не обратил внимание на ото не-я, которое шире личностного, и с которым мы так благодатно связаны, а сосредоточил все внимание терапевта и пациента на я с его крысами и тараканами, населяющими личностное подсознание» (Letters. P. 647).

Однажды во время обеда в клубе «Атенеум» в 1953 г. Хаксли высказал в присутствии Грейс Хаббл, жены знаменитого астронома, неожиданную мысль о том, что сознание — возможно — является ошибкой эво-

⁸² X а к с л и О. Вечная философия. С. 7.

люции. Когда Грейс впоследствии попросила его объяснить, что он имел в виду, писатель пояснил:

«Это так: Самосознание — это лезвие бритвы, по которому ходит человек. Оно необходимо для выживания, но, с другой стороны, оно же мешает истинному пониманию. Другая ловушка — вербализация».⁸¹

⁸³ Huntington Library Archives. Grace Hubble's Biographical Memories. HUB 82. P. 13.

После опытов с мескалином, результатом которых стал трактат «Двери восприятия» (1954), и под влиянием парапсихологических увлечений Олдос Хаксли еще более усложнил описанную выше картину, включив в нее мир юнгианских архетипов и те таинственные глубины мистического, в которые способны проникнуть лишь избранные. Писатель полагал, что как гипноз, так и мескалин способны помочь преодолеть границы обыденного Я и подавить его нормализующую и контролирующую функцию. В письме от 17 января 1954 г., отправленном Дж. Б. Райну, он признается:

«Меня волнует тема, которую можно обозначить как "флора и фауна глубинного подсознания". Ибо, по всей вероятности, за пределами персонального бессознательного (озабоченного проблемами нашей личной биографии) и за пределами юнговского коллективного бессознательного с его архетипами, символизирующими вечные проблемы нашего биологического вида, расположена сфера, нисколько не связанная с нашими личными или коллективными интересами, — сфера, из которой поэты и пророки черпают образы ада и рая и других далеких областей Иного Мира» (letters. P. 693).

Топография сознания так сильно занимала Хаксли, что он продолжал придумывать новые схемы, образы, трактовки, стремясь к той полноте, которая позволила бы удовлетворительно ответить на множество волновавших его вопросов, касающихся теоретической психологии, самопознания, здоровья и болезни, души и тела, низменного и высокого, творческого и животного. Новую подробнейшую схему, напоминающую слоеный пирог, он предложил в знаменитой статье «Воспитание амфибии» («The Education of the Amphibian», 1956):

«Каждый человек — это сознательное я, но ниже, за порогом сознательного, каждый человек — это также не-я, или, точнее, он представляет собой пять-шесть сливающихся, но ясно различимых не-я. Есть <...> личностное, домашнее не-я — не-я привычек и обусловленных рефлексов, не-я заживо похороненных реакций на отдаленные во времени события и уже забытые слова; не-я раннего детства и гноящихся останков неотвязных воспоминаний. Это личностное не-я представляет собой область подсознания, с которой, как правило, имеет дело психиатрия. Затем есть не-я, которое ранее получило название вегетативной души или энтелехии. <.. .> Это не-я, которое с готовностью переварит даже донатсы, не-я, залечивающее раны и восстанавливающее здоровье <...>. Далее имеется не-я, проживающее в том мире, откуда мы черпаем озарение и вдохновение. <...> Ниже этого мира вдохновения лежит мир того, что Юнг назвал архетипами <.. .>. Далее расположен мир визионерского опыта, где непостижимое не-я живет среди <...> общих "нечеловеческих" фактов. <...> И, наконец, есть <...> имманентное каждому ментальному или физическому событию всеобщее Ие-Я, которое люди назвали Святым Духом, Атманом-Брахманом, Чистым Светом, Таковостью» (СЕ. Vol. 5. Р. 196).

Хаксли много и подробно рассуждает о различных теориях сознания и в курсе лекций «Положение человека» («The Human Situation»), прочитанном в Калифорнийском университете Санта-Барбары. Так, в лекции «Проблема природы человека» он рассказывает о том, как справлялись с психическими проблемами люди разных эпох и культур, приводит примеры очищающих психологические зажимы дионисийских оргий греков, плясок корибантов и пр. Хаксли лично наблюдал танцы макумба в Бразилии, эффект от которых приравнивал к шести месяцам, проведенным на кушетке психоаналитика. (Подобные психотерапевтические танцы он изобразил в «Острове», назвав их танцами Ракшасы.) Не забыл он в лекциях и о релаксационном воздействии гипноза.

В своем историческом экскурсе Хаксли рассматривает теории сознания в интерпретации Сократа, Платона, Д. Юма. Хаксли напоминает, что, в отличие от Платона, Аристотель говорил о триединстве души, состоящей из «рациональной души» или «Я», «вегетативной души» и «животной души». Последние две отвечают за физиологические процессы. Апеллируя к авторитету Аристотеля, Хаксли обосновывает собственный тезис о существовании отдельного «физиологического сознания».

В лекции «Бессознательное», посвященной телесно-ментальной парадигме, Хаксли описывает порочный круг, по которому протекает психосоматическое заболевание:

«Тело разлаживается, нормальные психические процессы нарушаются. Эго еще больше фрустрируется и, в свою очередь, мешает нормальному функционированию организма, и так далее, бесконечно по этому порочному кругу...»⁸⁴

Эти рассуждения наводят Хаксли на мысль об экспериментах И. П. Павлова с индуцированным неврозом, показавшим, что физически истощенный организм оказывается особо восприимчивым к индуцированному неврозу и внушению. Но самое интересное — это вывод, к которому приходит писатель: большая часть нашего отрицательного бессознательного обязана своим содержанием вначале механизму подавления, а затем нежелательному обусловливанию. Это действительно оригинальная, даже революционная идея. Насколько нам известно, никто до Хаксли столь революционным образом не объединял эти две не связанные между собой концепции формирования содержания бессознательного.

Психосоматическая терапия, следовательно, как справедливо заключает Хаксли, является генеральной уборкой памяти (безусловно, имеется в виду не активная память, а те события, что запрятаны в бессознательном). Какая же конкретно психотерапия представляется ему эффективной? Ответ находим здесь же:

«Без сомнения, по-настоящему аффективная терапия воспользуется некоторыми методами религии в сочетании с различными методами анализа и абреакции, для того, чтобы очистить память».⁸⁵

Телеснопсихическая проблема также освещена им в исторической перспективе. Он рассказывает о тех психофизических классификациях, которые предложили Аристотель, Гиппократ, Гален, Леон Ростан, Креч-мер и, наконец, Шелдон. Вновь и вновь он повторяет, что главный грех фрейдизма и неофрейдизма состоит в том, что они полностью игнорируют корреляцию, существующую между физическим и психическим типами. В качестве примера он приводит цитату из книги «Жизнь против смерти» (1959) правоверного фрейдиста Нормана Брауна,⁸⁶ об-

⁸⁴ Н и х I е у A. The Human Situation: Lectures at Santa Barbara, 1959 / Ed. P. Ferrucci. London: Chatto & Windus, 1978. P. 155.

⁸⁵ Ibid. P. 157.

⁸⁶ Brown N. Life Against Death. Middletown (Conn.): Wesleyan University Press, 1959.

винявшего юнгианцев в том, что они предали забвению фрейдовский материализм ради психологии автономной души. Однако, скептически отмечает Хаксли, сами фрейдисты ограничиваются разговорами лишь о приключениях двух телесных отверстий — орального и анального. Эта, в целом, несправедливая инвектива повторена Хаксли в «Острове».

Среди известных ему авторов, так или иначе отдававших должное психосоматической проблеме, Хаксли особо выделял Эдмунда Джейкобсона, чью книгу «Последовательное расслабление» он неоднократно упоминает, и Джорджа Истабрукса, считавшего, что больного надо лечить «с обоих концов», т. е. как физически, так и психически.

Читал Хаксли и книгу психоаналитика Георга Гроддека «Неизвестное я» (1929), в которой говорится: «Может показаться, что болезнь — лишь способ борьбы с непонятным, защита от невыносимого. <...> Каждая болезнь имеет определенный смысл для больного, она намеренна, она сознательно или бессознательно на что-то нацелена<...>. Всегда и при любых условиях болезнь — это стремление к матери, к доброй защитнице, стремление назад в детство».³⁷

Один из наиболее ценимых им психологов Курт Коффка отмечал в «Принципах гешталыппсихологии» (1935), что назначение психологии заключается в том, чтобы рассматривать существование во всей целостности. Психология должна указать путь, в конце которого наука повстречается с жизнью. «Следует помнить, что наше психологическое поле существует в реальном организме, который, в свою очередь, существует в географической среде».⁸⁸

Еще одна работа обратила на себя внимание Хаксли. Это книга «Сам по себе врач вас не излечит» (1943) Рольфа Александера, утверждавшего, что неосознанные процессы контролируются неким Инстинктивным Разумом.⁸⁹ Инстинктивный Разум «не рассуждает», однако может воспринимать суггестивные команды, полученные от рассудка. Р. Александер утверждал, что так можно установить контроль над своим Инстинктивным Разумом и вернуть его к нормальному функцио-

⁸⁷ G г о d d е с k G. The Unknown Self. London: Vision, 1989. P. 45.

⁸⁸ Коffka К. Principles of Gestalt Psychology. New York: Harcourt, Brace & Co, 1935. P. 67-68.

⁸⁹ A 1 e x a n d e r R. The Doctor Alone Can't Cure You. Zephyr Cove; Lake Tahoe (Nevada): The Overton Press, 1943. P. 64.

нированию. Но прежде следует осознать, что вы сами за это отвечаете. Если Душа повелит исцелиться, исцеление наступит.

В 1944 г. Олдос Хаксли и Кристофер Ишервуд написали сценарий «Руки Иакова», историю современного американского целителя. Сценарий продать не удалось, собственный экземпляр Хаксли сгорел вместе со всей библиотекой во время пожара. Затем Ишервуд прислал супругам Хаксли свой экземпляр. Этот текст был впервые опубликован Лаурой Хаксли в 1998 г. с ее предисловием «Лечить или не лечить». Решение опубликовать «Руки Иакова» возникло, как это ни забавно, не без влияния голливудской звезды Шэрон Стоун, узнавшей о существовании рукописи сценария из дневников Ишервуда и выразившей интерес к сюжету.

Предисловие Лауры начинается следующими словами:

«Целительство было нашим с Олдосом неизменным увлечением. Мы обсуждали огромное количество методов целите-льства — старые и новые, отвергали одни, принимали другие, даже вовсе неприемлемые. Олдос рассказал мне, что его большой друг, современный мистик Кришнамурти обладает способностями целителя, но он перестал использовать свой дар, когда увидел, что те, кого он исцелил от физических недугов, ничего не изменили в своей эмоциональной и духовной жизни. <...> Для многих целительство, процесс исцеления означает единение души и тела».⁹⁰

⁹⁰ Huxley L. A. To Heal or Not to Heal // Huxley A., Isherwood Chr. Jacob's Hands: An Original Screen Story. New York: St. Martin's Press, 1998. P. VII, XI-XII.

Феномен массовой истерии: психоистория в литературе

С конца 1940-х годов литература, как и гуманитарные науки, с особым пристрастием стала искать ответ на следующий вопрос: объясняются ли всплески массовой истерии в XX в. — в эпоху, казалось бы, безусловного прогресса — лишь конкретными историческими обстоятельствами, т. е. минувшей Второй мировой войной, пришедшей ей на смену холодной войной?

Научные труды о массовой истерии посвящались тогда в основном фашизму и более широкому феномену «безумия толпы». Но еще до войны вышла знаменитая работы «Психология масс и фашизм» («Massen-psychologie des Faschismus», 1933) Вильгельма Райха и некоторые статьи Курта Левина на эту тему. За ними последовали «Бегство от свободы» («Escape from Freedom», 1941) Эриха Фромма и «Приключения разума» («Adventure of the Mind», 1946) Артуро Кастильони, «Истоки тоталитаризма» («The Origins of Totalitarianism», 1951) Ханны Арендт, «Природа предрассудка» («The Nature of Prejudice», 1953) Гордона Оллпорта.

Наиболее полным и подробным исследованием феноменов массовой психологии XX в. стала книга «Авторитарная личность» («The Authoritarian Personality», 1950) Теодора Адорно и других авторов, участвовавших в написании этого и других томов серии «Исследование предрассудков», издававшейся в Нью-Йорке под редакцией Макса Хоркхайме-ра и Самьюэля X. Флауэрмана. Авторы — психологи и социологи, принадлежавшие к Франкфуртской школе, — изучали элементы личности современников, предрасполагающие к враждебности по отношению к людям иной расы, вероисповедания и политических убеждений. По наблюдениям «франкфуртцев», ориентированных в основном на феномен Холокоста, современный человек является одновременно «просвещенным и суеверным, гордится своей индивидуальностью, но пребывает в постоянном опасении, что он не такой, как все, ревностно оберегает свою независимосгь и склонен слепо подчиняться власти и авторитету».⁹¹

Подобно тому, как «франкфуртцы» исходили из модели Холокоста, Олдос Хаксли воспользовался моделью «демономании» в историко-биографическом романе-трактате «Луденские бесы» («The Devils of Loudun», 1952). В некотором смысле, он добился даже большего. Адорно и его коллеги стремились предоставить социопсихологическое обоснование авторитарности, на основе которого стал бы возможен более пространный анализ идеологических конструктов. Хаксли же показал, что подобное логическое обоснование не сможет быть удовлетворительным, если не учитывать доминирующие верования и представления о мире и человеке, характерные для конкретной исторической эпохи.

Именно представители Франкфуртской школы, по-видимому, впервые доказали неадекватность традиционной оппозиции «разум — пред-

⁹¹ Adоrno Т. W., F r e n k е 1 - В г u n s w i к Е., et al. The Authoritarian Personality. New York: Harper & Brothers, 1950. P. IX.

рассудок». Олдос Хаксли именно в таком свете исследовал феномен «охоты на ведьм» в Раннее Новое время.⁹² Исторический подход проявился в том, что прежде всего писатель стремился изобразить исторические характеры в исторической среде.

Его философские интересы при этом концентрировались вокруг вопроса об историческом прогрессе и вокруг конфликта между динамикой и повторяемостью, постоянно проявляющегося в истории. В «Луденских бесах» Хаксли пишет:

«Очарование истории заключается в том, что от века к веку все меняется, и в то же время все остается неизменным <...>. Но сколь бы ни были важны и значительны перемены, свершившиеся в области техники, общественного устройства и норм поведения, все эти метаморфозы не столь уж существенны. Как и прежде, в центре мироздания находится человек. <...> Перед людьми стоят те же самые проблемы, возникают те же искушения, и всякий из нас должен делать все тот же выбор — между поражением и просветлением. Меняются формы, но содержание и смысл остаются прежними».⁹³

Хаксли утверждает, что наиболее адекватной параллелью массовой одержимости тоталитарными или расовыми идеями в XX столетии являются печально знаменитые ведовские процессы XV-XVII вв. Сходство явлений — яростность и пандемический характер массовых преследований и доносов, получивших название «охоты на ведьм», — объяснялось не только неблагополучием в социальной и политической сферах, особыми общественными настроениями, так или иначе свя-

⁹² Современные историки также не рассматривают охоту на ведьм в Раннее Новое Время как некий пережиток темного средневековья с его предрассудками, а, напротив, видят в ней естественный результат сочетания господствовавших тогда идей теологии, метафизики, юриспруденции с судебной практикой и народными верованиями. См., на-, пример: Mandrou R. Magistrates et sorciers en France au XVII siecle: Une analyse de psy-chologie collective. Paris: Plon, 1968; Behringer W. Hexenverfolgung in Bayern: Volks-magie, Glauberseifer und Staatsraeson in der Fruhen Neuzeit. Munchen: Oldenbourg-Verlag, 1987; Roper L. Oedipus and the Devil: Witchcraft, Sexuality and Religion in Early Modern Europe. London: Routledge, 1994. — А также: Г у р е в и ч А. Я. 1) Проблемы средневековой народной культуры. М.: Искусство, 1981; 2) Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990.

⁹³ X а к с л и О. Луденские бесы. М.: Терра, 2000. С. 122. — ДалееЛБ.

занными как с изменениями среды, так и с переменами в коллективном бессознательном. Сходство обнаруживалось и в генезисе гонений, а именно — в том, что их поддерживал народ, направляя свою энергию на выслеживание и преследование пригодных на роль «козлов отпущения». Как это ни странно, своеобразное сходство мировоззрений двух эпох проявилось и в причудливом сочетании скептицизма с диким суеверием.

Текст Хаксли служит великолепным примером аналитического подхода к заявленной проблеме массовой истерии. «Луденские бесы» описывают реальный исторический эпизод демонической одержимости и охоты на ведьм в небольшом французском городке Луден в XVII в. В письме, написанном лондонскому издателю Гарольду Рэймонду 12 июля 1942 г., Хаксли сообщает:

«У меня есть на примете один из самых необыкновенных случаев во всей французской истории — случай одержимости бесами у лудеyских монахинь, начавшийся с мошенничества, истерии и заговора с последующим чудовищным судебным преступлением — сожжением Урбена Грандье как предполагаемого виновника этой одержимости; после его смерти история пополняется новыми дьявольскими явлениями, кроме того, на сцену выходит отец Сурен, один из наиболее благочестивых священников эпохи, и пытается изгонять демонов из настоятельницы монастыря — по существу, виновницы всех бед, получающей удовольствие от невероятной известности, пришедшей к ней из-за одержимости. Изгоняя бесов, Сурен пытается в то же время научить эту женщину особому непосредственному мистическому соприкосновению с божественным, но заражается от нее психическим недугом, оказавшись во власти демонов, и почти сходит с ума, однако в его безумии случаются промежутки полного просветления, когда он полностью осознает свое плачевное положение. Сурен пребывает в таком состоянии почти двадцать лет, но доживает до тихой старости, обретя, в конце концов, своего рода совершенную святость и написав некоторые из самых значительных духовных сочинений своего времени.

Тем временем аббатиса, утратив былую популярность, утешается тем, что, обрядившись в одежды притворной мистической одухотворенности, с потрясающим мастерством играет роль медитирующей святой. В конце концов, у нее обнаруживается рак, и в течение продолжительной болезни за ней ухаживает по-настоящему набожная простолюдинка, которая не обращает никакого внимания на притворство настоятельницы и в итоге приводит бедную страдалицу к подлинному служению Господу, в этом состоянии она и умирает. Подробности одержимости, изгнание бесов, суд над Грандье, реакция окружающих, скептические разыскания — все это чрезвычайно живописно, а характеры настоятельницы и Сурена бесконечно интересны <...>» (Letters. P. 480).

Как мы видим, в луденской истории действующие лица поляризованы. Имеются одержимые («невинные жертвы»), агенты одержимости, т. е. колдун («преступник»), и судьи, объединяющие свои усилия с церковью, с экзорцистами. Проще говоря, все сводится к банальной схеме: правые, неправые и беспристрастные.

Думается, что выбор этого эпизода был обусловлен вовсе не его исключительностью: в Европе того времени одержимость бесами была отнюдь не редкостью, а успешная охота на ведьм опустошала целые области Германии, Швейцарии и Англии не хуже чумы. Примерно то же самое, правда, не в таких масштабах, происходило и в Америке. Примером может служить печально знаменитые салемские процессы над колдуньями.

Выбор, сделанный Хаксли, объясняется не в последнюю очередь тем, что после луденского судебного разбирательства 1633-1634 гг. остались многочисленные подробные протоколы, мемуары некоторых участников и очевидцев и появившаяся впоследствии историография. Таким образом, в распоряжении Олдоса Хаксли были исчерпывающие материалы для распутывания вопросов, возникающих при анализе столь таинственных и неоднозначных историй, как случаи одержимости и колдовства.⁹⁴

Нет сомнения в том, какие настроения определили выбор темы и характер «Луденских бесов» Олдоса Хаксли, приравнивавшего «положение колдунов и их жертв <...> к ситуации евреев при Гитлере, капиталистов при Сталине, коммунистов и попутчиков в Соединенных Штатах» (ЛБ. С. 122). Предвоенная политическая обстановка не могла не

⁹⁴ Первоначальным источником вдохновения и информации для Хаксли была книга аббата Кремона (Abbe Bremond) «Histoire Litteraire du Sentiment Religiex en France (1865-1893)», посвященная трудам мистиков XVII в. В дальнейшем Хаксли воспользовался следующими источниками: Soeur Jeanne de Anges Superieure des Ursulines de Loudu nn. Autobiographie d'une Hysterique Possedee / Ed. G. Legue and G. de la Tourette; With a preface by J. M. Charcot. Paris, 1886; Legue G. Documents pour Servir a l'Histoire Medicale des Possedees de Loudun. Paris, 1874.

повлиять на Хаксли, когда он приступал к историческим изысканиям в конце 1940 г. и начал собирать материалы для исследования луденской одержимости.

Через несколько лет после выхода «Луденских бесов» Хаксли написал статью «Безумие, грех, печаль» («Madness, Badness, Sadness», 1956), где среди прочего рассуждал о том, как обращались с безумцами в XVII в., предоставляя их либо произволу врачей, либо милосердию священников. В последнем случае они становились «добычей клерикалов и сочувствующих церкви законников» (СЕ. Vol. VI. Р. 185). В начале 1960-х он написал «Предисловие» к переизданию знаменитой монографии историка Марион Л. Старки «Дьявол в Массачусетсе: Современное исследование салемских ведовских судебных процессов» («The Devil in Massachusetts: A Modern Inquiry into the Salem Witch Trials», 1949), что в очередной раз подтвердило, что данная тема по-прежнему представляла для него особый интерес. Не исключено, впрочем, что он читал книгу Старки гораздо раньше. Так или иначе, в своем «Предисловии» он отмечает главную ценность этой книги и в целом такого типа сочинений:

«Она (Старки. — И. Г.) дала нам возможность понять те темные, поистине дьявольские силы, сокрытые в дальних уголках сознания, готовые, как только история предоставит им возможность, вырваться наружу».⁹⁵

Задуманный им биографический роман-трактат, по замыслу автора, должен был, кроме всего прочего, показать, что, несмотря на то, что Зло изменило свой облик в XX в., ненависть с такой же легкостью приводит к гонениям. В период работы над «Луденскими бесами» он написал брату:

«<...> Насколько попытки инквизиции установить единомыслие схожи с усилиями, предпринимаемыми в наши дни Коммунистической партией! <...> Инквизиция, к счастью, оказалась малоэффективной» (Letters. Р. 611).

Тема демонической одержимости и преследования ведьм давала Хаксли большой простор для рассуждений о проблемах не только истории и социологии, но и, более всего, психологии — сферы его особо при-

"Huxley A. Introduction // Starkey M. The Devil in Massachusetts. Alexandria (VA): Time-Life Books, 1982. P. XIX-XX. — Далее Introduction.

стального внимания. Намерение осуществить именно психологический экскурс в историю в основном игнорируется хакслеведами.⁹⁶ А между тем Хаксли прямо заявлял о своем намерении создать не столько исторический роман, сколько «этюд на тему психологии и духовности» (Letters. Р. 633). Как он признается в письме к Роджеру Годелу, луденская история дает ему «возможность попытаться сформулировать отчетливую картину сознания (coherent picture of the mind)» (Letters. P. 633).

И все же книга Хаксли оказалась весьма своевременной. Когда в начале 1950-х, собрав все нужные ему источники, он присгупил к работе над «Луденскими бесами», антагонизмы холодной войны, искушавшие как американское общество, так и мир в целом, в очередной раз показали, что сознание обыкновенного современного человека с предрассудками столь же неразвито и дремуче, как и сознание людей XVII в.⁹⁷

⁹⁶ «Луденские бесы» анализируются в следующей критической работе: G о о d a 11 J. The Devils and Its Sources: Modern Perspectives on the Loudun Possession // Drama and Philosophy / Ed. J. Redmont. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 185-198. — Однако название статьи, обещающее исследование источников этого произведения, обманчиво, ибо, по существу, в ней в основном рассматривает история создания сценической версии, написанной Джоном Уайтингом, а вовсе не книга самого Хаксли. Кроме того, о «Ауденских бесах» более иди менее подробно говорится в: М а у К. Aldous Huxley. London: Elek, 1972; Watts H. Huxley as Biographer: "Grey Eminence" and "The Devils of Loudun" // Aldous Huxley: A Collection of Critical Essays / Ed. R. E. Kuehn. Englewood Cliffs (N. J.): Prentice Hall, 1974; Zahner L. Demon and Saint in the Novels of Aldous Huxley. Bern: Francke, 1975. — Особо отметим предисловие к одному из изданий «Луденских бесов»: Harourt F. Introduction // Huxley A. The Devils of Loudun. London: The Folio Society, 1986. P. 1Х-Х1П.

⁹⁷ Притчей на тему маккартгама, всплеска антикоммунистической истерии и шпиономании, в какой-то мере явилась и драма Артура Миллера о салемских колдуньях «Тяжкое испытание» («The Crucible», 1953). В одном из своих интервью Миллер объяснял, что маккартизм, возможно, и был историческим поводом создания пьесы, но не был ее темой. Эмоциональный заряд этой пьесы сообщался зрителям потому, что мир по-прежнему одержим «охотой на ведьм» — в широком смысле слова. Салемские ведовские процессы долгие годы представлялись драматургу необъяснимой загадкой той далекой эпохи, когда люди верили, что дух может временно покидать тело. В автобиографии 1987 г. Миллер написал, что прочитанная им книга Старки явилась знаком судьбы: «Постепенно в моем сознании установилась живая связь между мной и Салемом, а также между Сале-мом и Вашингтоном <...>, я увидел, что слушанья в Вашингтоне глубоко и откровенно ритуальны» (Miller A. Timebends: A Life. New York: Grove Press, 1987. P. 330-331). См. также: Miller A. 1) Introduction to Collected Plays // Arthur Miller: The Crucible: Text and Criticism / Ed. G. Weales. New York: The Viking Critical Library, 1996; 2) Echoes Down the Corridor: Collected Essays:1944-2000. New York: Viking, 2000. — Остается лишь сожалеть о том, что Хаксли и Миллер не были знакомы. Ни Хаксли, ни Миллер пи разу не прокомментировали сочинения друг друга. И все же невозможно себе представить, что Хаксли не слышал о сценическом успехе «Тяжкого испытания», равно как и то, что Миллер не заметил выхода романа Хаксли. Оба сочинения появились как нельзя более кстати и получили отклики в прессе.

«В прежние времена слова, ответственные за злодеяния такого рода (преступления идеализма. — И. Г.), в основном относились к религии; в наши дни они относятся к политике. Догмы перестали быть метафизическими, они стали позитивистскими и идеологическими. Неизменными остались лишь языческое суеверие тех, кто привержен догмам, безумие и дьявольская жестокость, с которой эти люди претворяют свои убеждения в жизнь» (ЛБ. С. 308-309).

«New York Times Book Review» назвало новую книгу Хаксли «вершиной его творческого пути» (рецензия от 5 октября 1952 г.). Читатели увидели в «Луденских бесах» рассказ о злободневном типе одержимости, об очередном «зле», которое человек, как водится, отыскивает в других вместо того, чтобы увидеть его главный источник в собственных представлениях.⁹⁸

Но обратимся к исторической ментальности. Чем же объясняется демономания и преследование ведьм Раннего Нового времени? Не удивительно ли, что именно в XVI-XVII вв. появилось более 300 демонологических трактатов и памфлетов, объясняющих, почему и как следует преследовать поклонников дьявола. Всплеск демономании был вызван совершенно особыми тревогами. Открытия в естественных науках и географии потрясли даже наиболее уравновешенные умы, ибо метафизически выверенная картина мира пошатнулась, поставив под сомнение влияние сверхъестественных причин на явления и события. Появилась возможность объяснять несчастья и ненастья альтернативны-

⁹⁸ Примеры ранних откликов на «Луденских бесов» см.: F о г s t e r E. M. "The Possessed" // Listener. 1952. October 9. P. 595, 597; В u b e r M. The Knowledge of Man: Selected Essays / Transl. R. G. Smith and M.Friedman. New York: Yeshiva University, 1955 (также: New York: Harper & Row, 1965,-см. в этом издании: Р. 42-45, 99-102).-О трактовке, данной Олдосом Хаксли религиозному фанатизму и мистицизму, см., например: Y о d е г Е., Y о d e r Jr. Aldous Huxley and His Mystics // Virginia Quarterly Review. 1966. N 42. Spring. P.290-294.

ми, естественными причинами. Как показывает Олдос Хаксли, ментальность XVII в. характеризуется расколом между верой и неверием, между традиционной ориентацией на сверхъестественное, с одной стороны, и новообретенным осознанием тех практических возможностей, что предложила наука, с другой.

Хаксли надеялся, что, изучая эпидемии демономании в Раннее Новое время, он раскроет не только ее исторические причины, но и тайны человеческой природы и обнаружит те стремления и фобии, которые могли бы заодно объяснить националистическую и идеологическую истерию в XX в. Главный вопрос, на который он стремился получить ответ: объясняется ли демономания иллюзиями, фантазиями или притворством одержимых бесами, сознавшихся ведьм и убеждениями экзорцистов и судей, добивавшихся их признаний любой ценой? Не меньший интерес представляла для него и сама демонология, ее истоки и эволюция. По существу, он спрашивал: были ли настоящие ведьмы? была ли одержимость бесами подлинной?

Как показывает луденская истерия в интерпретации Хаксли, импульс, приведший к демонопатической истерии (сам Хаксли этим термином не пользовался), возник из сочетания случайных факторов. Вероятно, чувство ущербности и сексуальной неудовлетворенности вызвало некое психосоматическое заболевание у настоятельницы урсулин-ского монастыря. Вскоре сходные патологические симптомы обнаружились и в поведении других монахинь. Больные или притворяющиеся таковыми девицы назвали имя соблазнителя-колдуна, которого большинство из них никогда даже не видело. Как они утверждали, своим колдовством он вызывает у них припадки.

Были ли урсулинки искренни, когда называли имя злодея? Быть может, они лжесвидетельствовали для того, чтобы отвлечь внимание окружающих от того факта, что сами они играли в запретные игры с нечистой силой? Их припадки наконец-то обратили на себя всеобщее внимание, что давало им безграничные возможности безбоязненно демонстрировать свое бесстыдство. С другой стороны, те невероятные акробатические трюки, что они регулярно демонстрировали в присутствии экзорцистов, вряд ли были бы возможны, находись монахини в нормальном состоянии.

Рассуждая о таком предмете, как колдовство и одержимость, следует учитывать как универсальность, так и обязательность веры во власть тьмы в те времена. Уже начиная с XV в., сомневаться в существовании Дьявола и отрицать могущество вредных чар считалось богохульством. Согласно традиции, сложившейся в юриспруденции, судьи принимали во внимание любые доказательства ведовства, даже свидетельства других ведьм, еретиков, психически больных, явных недоброжелателей и детей. Благодаря подобной практике доказательствами могли служить всевозможные фантазии, измышления, видения, галлюцинации и сны. Любой, самый незначительный факт жизни, любой пустяк мог быть истолкован как проявление колдовских чар. Приговоры выносились на основании так называемых спиритических улик (spectral evidence). Таковыми могли считаться духи, привидения, т. е. демоны, явившиеся в облике колдуна или колдуньи. Кроме того, в протоколах отмечались случаи, когда у жертв колдовства случались конвульсии в присутствии ведьмы. Порой были замечены следующие явления: таинственное свечение, необычные запахи, странные пятна на теле как ведьмы, так и жертвы и прочие знаки, указывающие на действие чар. В XVII в. еще сохранялось представление о том, что мир материи и мир духа взаимопроницаемы. Следовательно, человек может быть одержим сразу тысячами бесов.

В «Предисловии» к книге Старки Олдос Хаксли особо выделяет роль «Молота ведьм» («Malleus Maleficarum», 1487) в ведовских процессах — факт, практически проигнорированный самой исследовательницей. Хаксли читал перевод «Молота» 1927 г., выполненный преподобным Монтэгью Саммерсом, который также снабдил текст предисловием, комментариями и библиографией.⁹⁹ Вслед за Саммерсом Хаксли провозглашает «Молот» «шедевром» схоластики, поскольку в нем предложена стройная система, объясняющая прежде расплывчатые понятия магии и демонопоклонства. В отличие от Саммерса, Хаксли считает влияние «Молота» исключительно разрушительным, напоминая читателю, что именно это сочинение привело к истреблению тысяч, возможно, даже миллиона людей, заподозренных в колдовстве. Вместе с тем поражает следующее: Хаксли словно зачарован риторикой Саммерса, полагавшего, что авторы «Молота» были глубочайшими и объективными мыслителями, защищавшими христианство от реальных заговоров влия-

⁹⁹ Summers M Introduction // Malleus Maleficarum. London: The Pushkin Press, 1928. P. XI-XVI.

тельных сатанистов, что они предоставили прекрасную рабочую гипотезу и юридическую базу для использования «спиритических улик» на ведовских процессах.¹⁰⁰ Мы еще вернемся к этой загадочной позиции писателя, объясняющейся исключительно его психологическими изысканиями.

Современные историки обратили внимание на эффект парадоксальной коммуникации — на ситуацию, при которой любая попытка самозащиты подозреваемого или обвиняемого лишь усиливала подозрения. Фактически, любая улика, кроме «спиритической», могла быть отвергнута судом как не имеющая юридической силы. Однако в XVI-XVII вв. «спиритические улики» все чаще ставили в тупик как суд, так и церковь, ибо для ведения дел требовалось решить следующий вопрос: действительно ли Сатана настолько могущественен, что может появ-

¹⁰⁰ Среди прочих библиографических источнике» Хаксли воспользовался знаменитой в то время книгой Маргарет Мюррей «Культ колдовства в Западной Европе» (Murray М. The Witch-Cult in Western Europe: A Study in Anthropology. Oxford: Clarendon Press, 1921). Главы V и VI этого сочинения оказали очевидное влияние па изображение сатанинского культа в его романе «Обезьяна и сущность». В «Луденских бесах» Хаксли цитирует Мюррей, утверждавшую, что ритуальное языческое колдовство (например, культ Дианы), несомненно, существовало в средневековой Европе. Мюррей собрала внушительное количество доказательств и, основываясь на поразительном сходстве многочисленных показаний «ведьм», заявила о существовании сатанистов. Это, впрочем, вовсе не означало, что исследовательница или сам О. Хаксли полагали реальным малефиции, вредоносное колдовство.

Еще один источник демонологической концепции Хаксли — книга Уолласа Ноутстайна «История колдовства и Англии 1558 — 1718 гг.» (Notestein W. A History of Witchcraft in England from 1558 to 1718. Washington: The American Historical Association, 1911). В ней критикуются как неубедительные аргументы тех мыслителей, что отказывались верить в реальность демонического влияния и, следовательно, колдовства. Олдос Хаксли, не без влияния Саммерса, Мюррей и Ноутстайпа, высказывает смелое предположение о том, что колдовство — не самая плохая модель для объяснения ряда загадочных случаев.

Работая над своим произведением, Хаксли ознакомился еще с одним источником — знаменитой книгой Мишле «Ведьма» («La Sorcicre», 1862). В одном из писем 1952 г., в самом тексте «Луденских бесов» и, наконец, в интервью Джону Чандосу 1961 г. Хаксли говорит о том, что этот «великий историк» допустил множество неточностей и опустил важнейшие детали и что, в отличие от него, он (Хаксли) «охватил историю во всех деталях». Ничего удивительного, что современные историки предъявляют * Ведьме» точно такие же претензии, обвиняя Мишле в субъективности и искажении фактов. В самом деле, Мишле, скорее, написал художественное произведение, нежели строгое историческое исследование.

ляться в образе невинного и добродетельного человека, а также может ли он по собственному произволу, без помощи колдунов, завладевать чьим-либо телом, вызывая в нем изменения?

Мы уже говорили, что книга Старки «Дьявол в Массачусетсе», по-видимому, послужила дополнительным толчком к собственным изысканиям Хаксли в области демонизма, парапсихологии и историографии ведовских процессов. В «Предисловии» к труду Старки Хаксли сравнивает салемские процессы с аналогичными, происходившими в пост-реформационной тревожной Европе, охваченной манией сатанизма. Он подчеркивает, что при толковании конкретного эпизода необходимо представлять себе место, которое занимали магия, колдовство, вера в дьявола в ментальности Раннего Нового времени.

Создавая «Луденских бесов», Олдос Хаксли, по его собственному признанию, больше всего интересовался психологическим вопросом: что чувствует «одержимый бесами» и как себя ощущает «осененный благодатью Святого Духа»? Писатель объясняет как демоническую одержимость, так и состояние единения со Святым Духом жаждой трансценден-ции, общечеловеческим желанием выйти за пределы изолированного эго. Чтобы построить удовлетворительную картину того, что означали подобные психические переживания в XVII в., Хаксли старается избегать приклеивания ярлыков из арсенала современной психиатрии, вместо этого анализируя психологические теории того времени.¹⁰¹ Основным источником для Хаксли, очевидно, была обильно цитируемая им «Анатомия меланхолии» (1621) Роберта Бертона.¹⁰²

¹⁰¹ Термин «психоз» ввел немецкий психиатр Эрнст фон Фейхтерслебен в 1845 г. Термин «невроз» впервые употребил шотландский врач Уильям Кален в 1877 г. Подробнее см.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М.: ЭКСМО-Пресс, 1995. С. 251 и 402.

¹⁰² Burton R. The Anatomy of Melancholy. New York: Farrar & Rinehart, 1927. — В разделе «Причины меланхолии» Бертон, прежде всего, выделяет естественные (например, влияние звезд) и сверхъестественные причины. Даже Бог как таковой может наслать на человека меланхолию в наказание за грехи. Меланхолия, кроме того, может быть вызвана духами, падшими ангелами и бесами (см: Р. 154-176 (Part I, Section 2, Subsection 2)). В этом разделе Бертон перечисляет все виды и подвиды демонов, искушающих душу страждущего, что и вызывает психическое заболевание. Практически, автор классифицирует агентов темных сил, перечисляя их поименно. Следующий подраздел той же части книги называется «О ведьмах и магах, о том, как они вызывают меланхолию» (Р. 176-179). Название говорит само за себя. У Бертона нет ни малейшего сомнения, что такое воздействие реально. В последующих разделах автор рассуждает о физиологических и «мозговых» истоках меланхолии. Таким образом, Бертон разграничивал психофизические и спиритические источники этого заболевания.

О. Хаксли приводит подробные примеры того, как стремление к власти, ненависть, презрение, зависть и неудовлетворенная похоть (sex in the head — Хаксли воспользовался выражением Д. Г. Лоуренса) могли порой приводить к психическим расстройствам: настоятельница и монахини видели призрачные фигуры, скользящие по кельям и коридорам, слышали стоны, звон цепей и утверждали, что по ночам к ним являются суккубы. Конечно, все это, по всей видимости, были симптомы истерии, или истеродемонопатии, вызванной любовными фантазиями и фантомными отношениями.¹⁰³ Что же до суккубов и инкубов, то некоторые ученые (например, Томас Гоббс) уже в то время объясняли их гиперреальностью некоторых сновидений, а также обманами зрения и других чувств.

Сексуальный элемент, проявляющийся в случаях одержимости, подробно прокомментирован в демонологических трактатах Раннего Нового времени. Воображаемое сношение с Дьяволом, бесами или черным священником-сатанистом могло вызывать реальные физические ощущения. Одержимый чувствовал, что его тело или отдельные его части более ему не подчиняются, ибо сделались вместилищем чего-то инородного — скорее всего, Дьявола или его воинства. Заметим, что не только мания одержимого, но и мания экзорциста также концентрировалась на сексуальной теме, варьируя на все лады модели дьявольского искушения. Таким образом, и тот и другой демонстрировали навязчивые идеи, в основном ничуть не осознавая их бредовости.

И все же в трактовке Олдоса Хаксли фантазмы луденских монахинь были связаны не столько с сексуальностью, сколько с их реальным окружением и обстоятельствами их жизни. Бесы лишь обеспечи-

¹⁰¹ Р. Мастере в «Эросе и зле» (М asters R. E. L. Eros and Evil: The Sexual Psychopa-thology of Witchcraft. New York: Julian Press, 1962) квалифицировал луденскую одержимость как «эпидемию истерии». Он придерживался позиции Шарко, который угверждал, что способен вызвать истерию внушением. Можно предположить, что экзорцист, установив раппорт с одержимой, мог управлять ее бессознательным. В таком случае ее тело, возможно, реагировало на суггестию. Данное явление, должно быть, порождало чувство мужского превосходства у наделенного максимальной полнотой власти экзорциста.

вали псевдопричину их одержимости, истинная же причина коренилась в нездоровой психике. Хотя некоторые одержимые и были уличены в разыгрывании фантазий, тем не менее даже изначально инспирированное и инсценированное безумие в дальнейшем могло восприниматься ими самими как самая доподлинная реальность. Вступив в опасную «игру в бесы», участник оказывался в плену ее правил. Первое же «выступление» на тему одержимости могло повлечь за собой эмоциональный сбой. Хаксли было нетрудно прийти к такому объяснению, ибо ему была известна концепция великого психолога Уильяма Джеймса: первична не сама эмоция, а жест. Это объясняло, каким образом одержимые становились жертвами собственного маниакального актерства.

Подчеркивая момент лицедейства в поведении монахинь, Хаксли полагал, что истинно мистические случаи непременно сопровождались бы паранормальными феноменами, которые, даже согласно доктринам католицизма, суть отличительные признаки либо бесовского вмешательства, либо явления Святого Духа. В Лудене же ничего сверхъестественного не отмечалось. Монахини поражали публику чудесами акробатики, но ни одна из них не проявила способностей к левитации, телекинезу и т. п. Тем большее изумление вызывали у Хаксли те католические историки, что и в XX в. по-прежнему считали луденских монахинь жертвами темных сил.

Хаксли отдавал должное медицине того времени, особо подчеркивая, что во время луденской эпидемии большинство врачей, в отличие от большинства священников, было почти единодушно в оценке этого клинического случая. Врачи были убеждены, что монахини страдают от сочетания экзорцизма и furor uterinus — бешенства матки. Таким образом, отнюдь не все физические недуги и психические нарушения объяснялись тогда кознями нечистой силы.

Писатель прекрасно понимал, что луденская истерия нисколько не выпадала из общего контекста своей эпохи. Он осознавал тривиальность этого эпизода: подобные примеры массового психоза и коллективной истерии были тогда отнюдь не редкими. Периодически очередная волна демономании охватывала различные области, а порой целые страны. Он объяснил капитуляцию разума перед суеверием не только повсеместной верой во вредоносное колдовство, но и спецификой изучаемой им ментальности: строгие ограничения, налагаемые верой на психику, неотступная тревога и подавленные страхи вызывали желание своеобразного коллективного очищения и обновления через перенос подспудных устремлений, а также осознанной или подсознательной вины на «другого».

Хаксли не преминул подчеркнуть и психотерапевтический эффект обвинений, доносов и самооговоров. Охота на ведьм предоставила возможность публичного признания грехов под прикрытием обличения чужих проступков. Судебные разбирательства и сеансы экзорцизма были той сценой, на которой разыгрывались чудовищные спектакли — аллегорические проекции стыда и бунта, драматизированные как акт очищения. Хаксли в мельчайших подробностях изобразил механизмы возникновения коллективной истерии, показав, как ненависть накапливается и достигает кульминации и идет на убыль после катарсиче-ского, очищающего разрешения конфликта. Кроме того, истерические обвинения в адрес колдуна или колдуньи, а иногда и самооговор, были единственно приемлемыми формами протеста женщин против репрессивной культуры, обрекавшей их на неукоснительное следование церковному и мирскому закону. Хаксли приходит к выводу, что луденские монахини в каком-то смысле получали удовольствие, иногда даже испытывая эйфорию от своей болезни. Кроме того, как показано в «Луденских бесах», монахини даже извлекали немалую выгоду из своей болезни.

Анализируя фантазмы несчастных «околдованных» монахинь, Хаксли, по существу, исследовал не только биографические истоки их одержимости, но и объяснял, какие исторические факторы могли ее предопределить. Его текст показывает, что именно историческая специфика ментальности, т. е. присущий эпохе тип сознания, определяет конкретное историческое бытие. История как цепь взаимосвязанных эпизодов в принципе представляла для Хаксли интерес, только если она представала как.история ментальности.¹⁰⁴

¹⁰⁴ В эссе «Идеалы и станки» («Ideals and the Machine Tool», 1931) Хаксли пишет: «Марксистская концепция истории, без сомнения, неверна. Путь развития человечества не определяется исключительно экономическими причинами. Многие важные события истории могут быть объяснены в терминах психологии (курсив мой. — И. Г.), а не внешней экономической необходимостью. Есть — и это очень печально — определенное соотношение между тем, что люди думают о мироздании, и той экономической ситуацией, в которой они в тот момент находятся. Отрицать наличие такой связи кажется мне столь же неоправданным, как марксистское догматическое утверждение о совершенстпе и превосходстве экономического детерминизма» (СЕ. Vol. II. Р. 294).

«Луденские бесы» изобилуют экскурсами в историю учений церкви, ересей, психологии, медицины и т. п. В этом тексте сочетаются научная точность, поразительная для непрофессионального историка тщательность в работе с историографией и тонкость понимания вопросов, имеющих лишь косвенное отношение к сюжету, но, вместе с тем, затрагивающих темы, актуальные для середины XX в., и, что еще существеннее, проблемы, имеющие непреходящее гуманистическое значение.

Поразительно, что идеи «Луденских бесов» во многом предвосхитили концепции знаменитой «Истории безумия в классическую эпоху» (1961) Мишеля Фуко, книги, в которой самым подробным образом прослеживается процесс постепенного замещения колдовства истерией, демонического дискурса медицинским. Чем может объясняться тот факт, что литератор смог столь квалифицированно и подробно рассуждать на темы, еще ожидавшие профессионального изучения?¹⁰⁵ Очевидно, что такой текст мог быть создан вследствие феноменальной эрудиции Олдоса Хаксли в области не только историографии, но и психологии. Успех его «Луденским бесам», очевидно, обеспечили умение задавать самые сущностные вопросы, что в данном случае оказалось едва ли не важнее писательской интуиции.

Как уже говорилось, луденский эпизод начался с того, что, вероятнее всего, следовало считать собственно медицинской проблемой (соответственно, с приступов, конвульсий и бреда, скорее всего, психического расстройства настоятельницы урсулинок). Между тем, поскольку реальный диагноз тогда поставить было невозможно, то причина болезненных симптомов, так озадачивших врачей, была отнесена не к душевной, а к духовной сфере. Место психиатрии немедленно заняла демонология. Взоры участников и наблюдателей обратились к миру тонких субстанций. Стали искать агентов темных сил, колдунов или ведьм.

Обращают на себя внимание слова в «Луденских бесах» о том, что «теория — вещь одновременно несущественная и принципиально важная» (ЛБ. С. 169). Хаксли имеет в виду тот факт, что именно определенные представления о мироустройстве порой способны приводить к неверо-

¹⁰⁵ Другим классическим текстом на эту тему является: De Certeau M. Le Possession de Loudun. Paris: Julliard, 1970. — Де Серто высоко оценил книгу Хаксли, включив ее в библиографический список.

ятным зверствам. Именно поэтому Олдос Хаксли отводит особое место анализу влияния схоластической философии и психологии того периода на характер и размах ведовских процессов:

«Согласно христианским догматам, "душа", т. е. "сознательная, личностная часть разума", считалась элементарной и неделимой, как атом. Никто и мысли не допускал о возможном расщеплении сознания или раздвоении души. В тех случаях, когда не одна, а две или больше "душ" как-либо обнаруживали свое присутствие, это могло лишь означать следующее: "невидимая душа временно покинула тело, а ее место пока занято каким-то духом или же несколькими сверхчеловеческими сущностями, <...> населяющими вселенную"».¹⁰⁶

Весьма неожиданным может показаться, что, по мнению Хаксли, с приходом Декарта и возникновением картезианства — более «научной» теории человеческой природы — ситуация в психологии нисколько не улучшилась. В самом деле, рассуждает писатель, согласно картезианским представлениям, ядром психики следует считать сознание, а тело — всего лишь саморегулируемый автомат. По Декарту, психика по-прежнему, как и в ортодоксальном христианстве, есть неделимое целое. Картезианцы, как и их предшественники, не задумывались о существовании нескольких подчиненных «душ» — подсознательных психических уровней. Из картезианской и посткартезианской картины мира исчезли демоны, но вместе с ними пропал интерес к поиску сколько-нибудь серьезной трактовки тех явлений, которые ранее объясняли воздействием темных сил. Хаксли обращает внимание читателей на то, что экзорцисты, по крайней мере, признавали такие феномены, как, выражаясь современным языком, транс, каталепсия, расщепление личности и экстрастрасенсорное восприятие. Психологи, пришедшие на смену Декарту, предпочли и вовсе отбросить эти факты как несуществующие, или объяснить их «воображением», которое для них было синонимом «иллюзии».

До картезианцев в философии понятие «меланхолия» (т. е. невроз или депрессия — тогда их не различали) прекрасно совмещалось с верой в реальность одержимости бесами. Некоторые мыслители еще до

¹⁰⁶ Huxley A. The Devils of Loudun. New York: Carrol & Graf Publishers, 1996. P. 162. — Так как в русском переводе «Луденских бесов» отсутствует «Приложение», написанное Олдосом Хаксли, мы приводим наш собственный перевод цитаты.

Декарта объясняли одержимость чисто физиологическими причинами, полагая даже, что в этих случаях не повредила бы обыкновенная порка — средство сродни элекрошоковой терапии. Описанная система координат предоставляла выбор трех возможных трактовок для луден-ского эпизода и подобных ему случаев: мошенничество (симуляция одержимости), меланхолия (душевное заболевание) и, наконец, злокозненное колдовство (участие колдуна или ведьмы). Таким образом, экстраординарные явления объяснялись либо дьявольским наваждением, либо в картезианском духе: бесы отрицались вместе со всеми необъяснимыми фактами — они не вписывались в новую психологическую теорию. Хаксли полагает, что в некотором отношении посткартезианцы ошибались еще больше, еще дальше отошли от истины, несмотря на то, что в своих теориях уже обходились без Дьявола.

Хаксли объяснял демоническую одержимость как следствие конфликта между инстинктами, с одной стороны, и самоинтерпретацией в соответствующей идеологической системе координат, с другой: даже сам больной вынужденно объяснял свой недуг воздействием нечистой силы, действующей с помощью или без помощи колдовства. Разбирая луденский, а затем и салемский эпизод, Хаксли утверждает: ведьм и колдунов в большинстве случаев преследовали, сжигали и вешали из-за мировоззренческой ошибки, из-за неверной интерпретации необычных симптомов. Писателя поражало, что при таком положении вещей подобные случаи одержимости не случались повсеместно и с большей частотой и что в большинстве своем люди умудрялись прожить жизнь, так и не сделавшись бесноватыми.

Олдос Хаксли утверждал, что позиция тех, кто в XVII в. по-прежнему верил в колдовство, в «безумие, рационализированное схоластикой» (Introduction. P. XIX), была с точки зрения философии, богословия, да и логики, более последовательной, чем концепции немногочисленных скептиков, отрицавших колдовство как таковое. Вероятно, этим и объясняется тот поразительный факт, что в «Предисловии» к книге Старки и в собственном историко-биографическом труде Хаксли демонология трактуется как раздел научного богословия, объясняющий наблюдаемые или предполагаемые паранормальные явления и народные суеверия.

Удивителен не только объем изученной писателем литературы, но и диапазон вопросов, предопределивших отбор источников и историографии. Ясно, что для создания исторически верной картины писателю потребовалось как можно более объективно оценить взгляды лучших мыслителей Раннего Нового времени.¹⁰⁷ Так, Хаксли проштудировал сочинения теологов, веривших в могущество Дьявола и его пособников: богословские сочинения короля Якова I и аббата Дель Рио — и трактаты выдающихся юристов Якова Шпренгера, Генриха Крамера (Инстито-риса) и Жана Бодена, которого сам Монтень провозгласил величайшим литератором своего времени.¹⁰⁸ Олдос Хаксли подчеркивает, что знаменитые люди эпохи — например, англичане Уолтер Рейли и Френсис Бэкон — также верили в колдовство. Охоту на ведьм в Англии поддерживали философ Генри Мор, известные врачи Томас Браун и Джозеф Глэнвил,¹⁰⁹ знаменитые юристы Мэтью Хейл и Джордж Макензи.

Хаксли проанализировал и труды тех, кто, отрицал саму возможность малефиция, вредоносного колдовства: Иоганна Вира (Виера), которого часто называют отцом современной психиатрии, Реджинальда Скота, Сэмьэла Харснета, отца Людовико Синистрари. Последний считал, что инкубы и суккубы — естественные явления, столь же безобидные, как кузнечики. Знал Хаксли и книги Роберта Калефа и Бальтазара Беккера.¹¹⁰ Эти мыслители объясняли одержимость иллюзиями, галлюцинациями, физиологическими причинами, душевными болезнями, а в некоторых случаях и намеренной симуляцией. Но даже они, за редким исключением, не сомневались, что мир населен сонмом духов. Обратим внимание на то, что Хаксли считал, что логика рассуждений

¹⁰⁷ Как уже отмечалось, первоначальным источником вдохновения и информации для Хаксли была книга аббата Бремона «Hisloire Litteraire dи Sentiment Religiex en France (1865-1893)», посвященная трудам мистиков XVII u.

¹⁰⁸ Kramer H. (I n s t i t о r i s), Sprenger J. Malleus Maleficarum. Cologne, 1487; King James. Daemonology in Forme of a Dialoge. Edinburgh, 1597; В о d i n J. De la Do-monomanie des Sorciers. Paris, 1580; D e 1 r i о (D e 1 R i о) М. Disquisitionum Magicaerum Libri Sex. Meinz, 1599.

¹⁰⁹ G 1 a n v i 11 J. Saducismus Triumphatus; or the Full and Plain Evidence Concerning Witches and Apparitions. London, 1681

¹¹⁰ Weier J. De Praestigiis Daemonum. Basel, 1563; Scot R. The Discoverie of Witchcraft. London, 1584; Harsnett S. Discovery of the Fraudulent Practices of John Darrel. London, 1599; Sinistrari L. De Demoraalitate (ca 1700). Paris, 1879 (Хаксли читал именно это издание Синистрари); В е к к е г В. The World Bewitched. London, 1695; С а 1 e f R. More Wonders of the Invisible World. Salem, 1700.

тех, кто предлагал исключительно психопатологическую интерпретацию, не позволяла создать непротиворечивую картину мироздания. Таким образом, аргумент в пользу существования колдовства представлялся ему логически более убедительным, чем аргумент «против»! Писатель не усматривал никакого особого противоречия в идее одержимости бесами и настаивал на том, что в качестве рабочей гипотезы она способна дать объяснение многих загадочных фактов:

«Я не вижу ничего абсурдного в том, что на свете могут существовать некие духи нечеловеческого происхождения — добрые, злые, а может быть, и безразличные. С чего мы, собственно, взяли, что во вселенной не существует другого разума, кроме человеческого?» (ЛБ. С. 184).

Вслед за Уильямом Джеймсом, который, как известно, посвятил немало трудов исследованию паранормального и «многообразию религиозного опыта», Хаксли объяснял демонизм как форму мистицизма, называя его «низшим мистицизмом». Он, правда, допускал мысль о том, что корни как древней, так и современной веры в спиритизм уходят непосредственно в коллективное бессознательное. Разные уровни нашего сознания, с его точки зрения, способны порождать как комплексы, так и фантомы.

Итак, Хаксли отказывался объяснять бесовскую одержимость исключительно невротическими импульсами, переносом и компенсацией. Он достаточно серьезно относился к проявлениям паранормального, посвятив не одно десятилетие изучению духовной литературы и сочинений западных и восточных мистиков, а также несколько раз приняв участие в экспериментах.¹" Он занимался медиумизмом, посетил несколько заседаний знаменитого «Общества парапсихологических исследований» («The Psychic Society»). Особенно писатель увлекся идеями одного из основателей «Общества», Ф. У. Майерса. Хаксли содействовал переизданию его знаменитой монографии «Личность человека и

¹¹¹ См. ранние эссе Хаксли: «Замены религии» («The Substitutes to Religion», 1927), «Нет сомнения относительно причин» («No Disputing About Reasons», 1927), «Разнообразие интеллектов» («Varieties of Intelligence», 1927), «Франциск и Григорий, или Два смирения» («Francis and Grigory, or the Two Humilities», 1929), «Один и множество» («One and Many», 1929), «Наука обращается к сверхъестественному» («Science Turns to the Supernatural», 1937).

ее жизнь после смерти» (1903), которая вышла в свет с «Предисловием» писателя.¹¹²

Майерс полагал, что экстрасенсорное восприятие и паранормальные явления имеют естественную природу. Он представлял себе душу в качестве неотъемлемого элемента организма. Душа, по Майерсу, способна телепатически общаться с другими душами и сохраняется после смерти. Ученый также доказывал, что душевнобольные имеют доступ к телепатической и «прекогнитивной» информации и что здоровые люди также могут испытать на себе эти явления под воздействием гипноза.

Для нас важно другое: с одной стороны, в труде Майерса приводятся примеры проявления «сверхъестественного», но объясняются они истерией, проявлением бессознательного. С другой стороны, Майерс приводит иные примеры, с его точки зрения, «прекрасно документированных» случаев, которые должны трактоваться как безусловно паранормальные. Так, в главе «Моторный автоматизм, транс, одержимость и экстаз» автор анализирует примеры, подобные луденской и салемской историям. В них Майерс видит примеры ярко выраженной формы моторного автоматизма, когда личность одержимого словно вовсе исчезает. Сознание, временно свободное и вышедшее из-под контроля, занимает некий бестелесный дух, а иногда и несколько подобных сущностей, берущих на себя управление разными отделами организма. Впрочем, Майерс утверждает, что мир духов не таит в себе ничего зловещего или злонамеренного. Иными словами, никаких бесов не существует.

Надо заметить, что Хаксли нашел и другие объяснения раздвоения личности, предложенные вполне ортодоксальными психологами, в частности, Мортоном Принсом в «Расщеплении личности»,¹¹³ Грегори

¹¹² Huxley A. Foreword // Myers F. W. H. Human Personality and Its Survival of Bodily Death. New York: University Books, 1961. P. 7-8. — В этом «Предисловии» О. Хаксли подчеркивает, что Майерс осветил «всю область бессознательного», не ограничиваясь теми сферами, что описываются Фрейдом и Юнгом. Хаксли восхищен тем, что Майерс собрал и дал объяснение огромной массе разнородных сведений о многообразных странных феноменах, относящихся к сфере духа, к миру возвышенного, к трансцендентному.

¹¹³ Prince M. The Dissociation of a Personality: A Biographical Study of Abnormal Psychology. London; New York; Toronto: Longmans, Green & Co., 1930. — В этом объемном труде Мортон Принс подробнейшим образом изложил клиническую историю мисс Дюшамп. Речь идет о расщеплении личности на множество разнообразных подличностей-персонажей. Интересно, что, согласно наблюдениям Принса, ни одна из этих личностей, в отличие от стивенсоновского Джекила — Хайда, не способна причинить зло другой, т. е. расщепление происходит не по этическому, а по интеллектуальному и психотипическому принципу: разные подлинности представляют различные темпераменты.

Зильбургом в «Истории медицинской психологии»¹¹⁴ и Уильямом Мак-Дугаллом в «Очерке патопсихологии».¹¹⁵

С годами Хаксли все больше укреплялся в убеждении, что жизнь подчиняется некоему Единому принципу, Мировой воле, и что наиболее удовлетворительные объяснения экстраординарных явлений можно получить, если рассматривать их в рамках концепции Мыслящей Вселенной, населенной различными духовными сущностями. Так, из писем Хаксли 1940-х годов, обращенных к известному парапсихологу д-ру Дж. Б. Райну, ясно, что писатель полагал, что объективированные проекции психических комплексов заряжены мощной психической энергией, что работа индивидуального или коллективного сознания

¹¹⁴ Z i I b о о г g G. A History of Medical Psychology. — Блистательный энциклопедический труд Зильбурга содержит главу о роли демонологии в эволюции психофизиологических концепций. Ученый утверждает, что лишь к концу XII в. психология и психиатрия полностью отделились от медицины и практически полностью перешли в ведение церкви и философии. Тогда же распространились эпидемии массовых психозов. Однако уже и XIII в. появились больницы для душевнобольных, в то время как бесноватыми занималась церковь. Бурные дискуссии по поводу природы психозов неминуемо пошли на убыль » связи с установлением инквизиции. С тех пор врачи и теоретики все больше укреплялись в убеждении, согласно которому физические болезни имели естественное происхождение и что, в отличие от них, душевные недуги преимущественно возникают по сверхъестественным причинам. Самый сокрушительный удар по медицинской психологии был нанесен «Молотом ведьм», авторы которого, тем не менее, не отрицали возможность того, что душевный недуг может быть вызван естественными причинами, преимущественно гуморальными нарушениями. Отношение к душевнобольным еще долго оставалось неадекватно жестоким.

¹¹⁵ М с D о u g a 11 W. Outline of Abnormal Psychology. New York; Chicago: Charles Scribner & Sons, 1926, — Главы 4-6 о гипнозе и суггестии имеют непосредственное отношение к объяснению внешней стороны, а также содержания припадков «одержимости». Самогипнозом могут объясняться такие явления, как гиперпластичиость членов, нечувствительность к боли, необъяснимое появление синяков и кровоподтеков и пр. Распространение симптомов от одного «одержимого» к другому может также объясняться раппортом. Им же могут быть объяснены патологические симптомы, возникающие во время сеансов экзорцизма. Мак-Дугалл также говорит о возможном расщеплении сознания при «одержимости» или самооговоре, см. главу 13 «Автоматизмы» и главу 21 «Галлюцинации».

может при определенных обстоятельствах привести к проявлениям «па-рапсихического», т. е. к демонстрации спиритической, сверхчеловеческой реальности.

В 1954 г. Хаксли принял участие в Парапсихологическом конгрессе в Ле Пиоле (Франция), участниками которого было множество маститых психологов и врачей, один из которых ознакомил присутствовавших с экстраординарным случаем современной бесовской одержимости. Хаксли был поражен тем, что по количеству ужасающих подробностей и по продолжительности болезни этот случай превосходил лу-денский: «богохульства, расщепление сознания, стигматы и поразительные телесные патологии» (Letters. Р. 705) продолжались тринадцать лет, несмотря на многократные сеансы экзорцизма, с одной стороны, и профессиональное медицинское лечение, с другой. Ничто не помогало. Хаксли, должно быть, спрашивал себя о причинах этого затянувшегося недуга: были ли бесы слишком сильны, или психическое заболевание было неизлечимым?

Итак, теперь мы видим многочисленные трудности, которые пришлось преодолевать Олдосу Хаксли, стремившемуся найти наименее противоречивое объяснение демонической одержимости и синдрому «охоты на ведьм». Пытаясь понять, была ли луденская одержимость подлинной или мнимой, и решая вопрос о том, можно ли в принципе победить желание найти виноватого, очевидно, присущее человеческой природе, писатель одинаково подробно обосновал различные, порой взаимоисключающие интерпретации сложнейших феноменов де-мономании. Конфликт этих интерпретаций очевиден при внимательном прочтении «Луденских бесов». Если рассмотреть всю совокупность версий, предложенных Олдосом Хаксли, то нам придется заключить, что припадки и галлюцинации монахинь были одновременно подлинными и мнимыми (разыгранными), что все это были симптомы истерии и/или проявление экстрасенсорных способностей, позволявших ощущать присутствие, а возможно, и вступать в контакт с духами или фантомами.

В целом писатель пришел к убеждению, что корни психических проблем, и шире — зла, следует искать в нарушенном восприятии реальности, что и мешает актуализации потенциальных возможностей. Система взглядов человека в основном зависит от того, как он воспринимает самого себя и окружающих. То, что объективно находится вокруг нас, — не самое важное. Лишь в том случае, когда объективная реальность осмысливается в некой системе идей, она становится действительной и, возможно, потенциально опасной силой.

И все же не забудем, что Хаксли объясняет то, что случилось в лу-денском монастыре, не только психопатологией отдельной личности или группы, но и реалиями общественной жизни и культуры XVII в. Кошмар, переживаемый луденскими урсулинками, представлял собой некую ментальную конструкцию, сформировавшуюся под воздействием особого набора семиотических кодов, с помощью которого как сами жертвы, так и окружавшие их расшифровывали происходящее.¹¹⁶ Укорененные в жизни сознания ужасы рано или поздно выходят наружу там, где все события и явления непременно оцениваются в черно-белом свете. Если события складываются неблагоприятно, мания преследования и в некоторых случаях одержимость (субъективные феномены) приводят к охоте на ведьм (объективному феномену). Таким образом, формируется порочный круг, в котором ужас порождает террор, а террор — ужас. Причина может легко меняться местами со следствием, бесконечно затрудняя поиск истины.

Итак, биографический роман-трактат Хаксли рисует внутренний мир бесноватых и ведьм как реальность, органичную для культуры эпохи в целом. Луденская истерия рассматривается писателем в качестве «микроистории», позволяющей рассуждать о том, что было специфично для конкретного случая, а что — типично для эпохи в целом. «Охота на ведьм» и одержимость дьяволом показана как культурный феномен, который, как это ни странно, может периодически самовоспроизводиться и в Новейшее время в тех случаях, когда предпринимаются особо маниакальные усилия в борьбе со злом.

«Устремляя помыслы к злу, человек, даже руководствуясь самыми похвальными намерениями, нередко способствует тому, чтобы зла в мире стало больше» (ЛБ. С. 185).

Что до предотвращения возможных всплесков массовой истерии и очередной «охоты на ведьм», Хаксли полагал, что профилактикой может служить групповая психотерапия. Не последнюю роль могут

Лотман Ю. Охота за ведьмами: Семиотика Страха // Труды по знаковым системам. Тарту, 1998. Т. 26. С. 61-82.

сыграть литература и историография как средства «освежения» исторической памяти и борьбы с невежеством и псевдонаукой — в них писатель видел главное зло.

Хаксли и феноменологическая психология

В последнее десятилетие жизни Олдоса Хаксли главными метафорами его психологических рассуждений становятся открытость, личностный рост, целостность, самоактуализация и освобождение. В таких терминах представители феноменологической и экзистенциальной психологии, а также гуманистической психотерапии рассуждали о перспективах «обретения себя» и о дальнейшем развитии человечества. Эти направления психологической мысли привлекали писателя потому, что соотносились с экзистенциальными проблемами и исходили из более точных, на его взгляд, и оптимистических представлений о нормальности, ибо обращали внимание на лучшее в человеке.

Многие лекции Хаксли содержат прямые и скрытые цитаты из работ Эриха Фромма, чьи представления о здоровье, норме, истинном смысле и содержании любви и об авторитаризме оказались близкими убеждениям писателя. Так, в книге Фромма «Здоровое общество» («The Sane Society», 1955) естественный человек противопоставлен «заорганизованному человеку-автомату» и «человеку-потребителю», т. е., по существу, тому типу человека, который был «выведен» в лабораториях «Дивного Нового Мира». По Фромму, гармония может быть достигнута лишь полноценным развитием всех человеческих сил и человечности как таковой. Проблема, однако, состоит в том, что большинство людей устраняется от принятия самостоятельных решений и от ответа на жизненно важные вопросы, практически игнорируя их. Но трудность экзистенциального решения состоит даже не столько в осознании необходимости принятия на себя ответственности за поступки, сколько в осознании существующей альтернативы. Фромм, как и другие представители новой психологии, полагал, что задача психолога состоит именно в прояснении смысла жизненного выбора, а не в выяснении причин, мотивации уже совершенных поступков.

В книге «Искусство любить» («The Art of Loving», 1956), характеризуя человека современности, Фромм отмечает, что прогнозы Олдоса Хаксли начала 1930-х на глазах становятся реальностью. Фромм безапелляционно заявляет, что, в сущности, облик современного человека близок к тому, который изображен в романе «Дивный новый мир»: сытый, хорошо одетый, сексуально удовлетворенный, но лишенный своего Я. Такой человек не стремится к дружеской или истинно любовной близости, разве что к самым поверхностным контактам.

«В наши дни счастье человека состоит в "получении удовольствия". Удовольствие заключается в удовлетворении от потребления и "поглощения" товаров, зрительных впечатлений, пищи, напитков <...>. Мир — это один большой объект для удовлетворения нашего аппетита, гигантское яблоко, гигантская бутыль. Гигантская материнская грудь <.. .>. Все — и духовное, и материальное — становится предметом обмена и потребления».¹¹⁷

Фромм говорит о необходимости гуманистической, внеконфессиональной религии в книге «Психоанализ и религия» («Psychoanalysis and Religion», 1950).¹¹⁸ Эта работа, как нам представляется, оказала совершенно особое влияние на Хаксли. Писатель наверняка обратил внимание на фроммовскую трактовку идеальной гуманистической религии, в центре которой расположен не авторитарный Бог, а человек. По Фромму, по-настоящему религиозный опыт — это переживание единства, родства с миром. Усилия в этом направлении должны быть совершены как мыслью, так и эмоцией. Фромм полагает, что задача человека заключается в том, чтобы понять себя, собственное отношение к другим людям и — особенно — свое место во Вселенной. Для этого ему следует воспитать в себе чувство любви и единения со всеми живыми существами.

В «Острове» Хаксли паланезийцы исповедуют религию, поставившую в центр поклонения именно человека, но человека, осознающего свое место во Вселенной. В паланезийских религиозных церемониях преобладает радость, а не страдание и вина, доминирующие в авторитарных культах. Таким образом, описание паланезийской религиозной философии полностью совпадает с фроммовской характеристикой идеальной религии.

Но не столько религия, сколько психология, психоневрология и психотерапия, по существу, составляют основу сюжета «Острова». Несмотря на то, что этот роман вполне обоснованно считается угопией, го-

¹¹⁷ Фромм Э. Искусство любить // Фромм Э. Душа человека. М.: Республика, 1992. С. 155.

¹¹⁸ Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов / Сост. и ред. А. А. Яковлев. М.: Политиздат, 1990. С. 143-221.

раздо точнее было бы определить его жанр как роман воспитания психотерапией.

Думается, что завязка этого произведения обязана своим происхождением книге Фромма. Первоначальный замысел «Острова» включал в себя историю психического заболевания главного героя-англичанина, рассказ о его пребывании в психиатрической клинике, откуда его извлекает один из психиатров и советует больному направиться долечиваться на острова, где он и выздоравливает окончательно. Хаксли называет свой будущий роман «фантазией о воображаемом обществе, цель которого — привести своих членов к осознанию собственных огромных возможностей»:

«Я помещу сюжет не в будущее, а на остров в Индийском океане, неподалеку от Андаманских островов, на остров, населенный потомками буддийских колонистов с материка и потому прекрасно знакомых с Тантрой» (Utters. P. 79).

Однако вернемся к Фромму. В «Психоанализе и религии» излагается реальная история болезни писателя, мучимого болями, головокружением и импотенцией. Его недуги — следствие неразрешимого конфликта в его подсознании, раздираемом, с одной стороны, тягой к материальным благам и престижу, а с другой — моральными терзаниями по поводу попусту растраченного писательского дара.

Журналист Фарнеби, герой «Острова», также страдает неврозом, проявляющимся в импотенции и в галлюцинациях с червями. По Фромму, вышеописанный конфликт должен трактоваться как нарушение интеллектуальной и моральной целостности человека. Проблема заключается вовсе не в «грехе» как таковом, а в моральной неудаче. Мы уже говорили о тех направлениях психотерапии, которые в подобных случаях видят свою задачу в «приспособлении» пациента. Фромм же полагает, что такой подход — по сути, социальный релятивизм. Цель гуманистической терапии состоит не в адаптации, а в том, чтобы помочь пациенту развить способности и утвердиться в своей индивидуальности. Психолог, таким образом, является не консультантом по приспособлению, а «врачевателем души»: «Цель психоаналитического врачевания души состоит в том, чтобы помочь пациенту достичь того отношения к жизни, которое я называю "религиозным"».¹¹⁹

¹¹⁹ Там же. С. 193.

Интерпретация болезни Фарнеби, предложенная Хаксли, несет на себе явный отпечаток и фроммовской концепции любви, которая основана на утверждении себя и уважении другого: если человек не испытывает этих чувств, он не способен по-настоящему любить. Неумение, неспособность испытывать настоящую любовь составляет главную проблему героя «Острова». Обманывая свою жену Молли, Фарнеби прекрасно осознает, что причиняет ей зло. При этом Уилл не сознает, что на самом деле обманывает и самого себя, когда совершает жалкие попытки сбросить бремя бытия. Поскольку он всячески ограждает себя от анализа последствий своих поступков или собственного бездействия, то тем самым еще дальше погружается в тупик депрессии и невроза.

В романе изображен еще один персонаж, предпочитающий психологическую регрессию. Мы уже говорили о Муругане, который словно намеренно избегает развития, потакая вместо того собственным инфантильным и инцестуальным комплексам. По Фромму, такая жизненная стратегия и есть бегство от свободы.

О. Хаксли был лично знаком с другим выдающимся психологом-экзистенциалистом — Абрахамом Маслоу, мечтавшим об обществе полностью самореализовавшихся, «спонтанных» индивидуумов, свободных от фрустрации, комплексов, не испытывающих потребности в подавлении, вытеснении и агрессии. Для этого Маслоу даже предлагал подвергать психотерапии не, как обычно, сравнительно небольшое число пациентов, а десятки, сотни тысяч дезориентированных невротических людей. Думается, эта идея представлялась весьма заманчивой Олдрсу Хаксли, как мы уже говорили, оценивавшему «вопрос душевного здоровья» миллиардами долларов.

А. Маслоу критиковал представителей других направлений психологии за то, что они больше занимаются человеческими слабостями. (О том же самом до него говорил О. Хаксли, когда нападал на психоанализ.) В самом деле, «добродетель», в отличие от «греха», игнорировалась как в психоанализе, так и в бихевиоризме. Маслоу доказывал необходимость направить все усилия к самоактуализации — «полному использованию талантов, способностей, возможностей».¹²⁰ Он дал, по всей видимости, исчерпывающее определение здоровой личности: это человек, способный адекватно воспринимать реальность, воспринимать и при-

¹²⁰ Maslow A. Motivation and Personality. New York: Harper & Row, 1954. P. 344.

нимать других людей, принимать природу во всей ее полноте, находиться в мире с собой, быть спонтанным, сохранять свежесть оценки, быть целеустремленным, способным на глубокие межличностные отношения, различать добро и зло, цели и средства, иметь философский взгляд на себя и мир, обладать чувством юмора, реализовывать себя в творчестве, быть сопричастным миру, ощущать мистичность мироздания и принимать опыт высших состояний сознания. Все это находило живой отклик у Хаксли.

Самоактуализация, по Маслоу, — это полноценное, концентрированное переживание и полноценное впитывание нового опыта. Самоактуализация есть не окончательное разрешение трудностей, а процесс. Маслоу утверждал, что неудовлетворенность потребностей в любви, уважении и самоактуализации рано или поздно приведет к болезни.

Не менее важным Хаксли представлялось и то, чем А. Маслоу выгодно выделялся среди коллег по цеху: психолог видел основную причину невротичности и агрессии в невежественности, т. е. в неразвитом мировоззрении и, следовательно, в искаженных представлениях больного. Маслоу считал: для того, чтобы помочь пациенту обрести себя, терапевт должен стать своего рода старшим братом или другом для пациента. Иными словами, помощь терапевта не должна быть авторитарной. Ему не следует навязывать пациенту собственную точку зрения и, тем более, делать за него выбор. Пациент, таким образом, оказывается в положении активного участника процесса терапии, ибо сам совершает экзистенциальный выбор.¹²¹

Хаксли знал, что Маслоу придает большое значение изучению жизни людей, не имеющих психических отклонений и не страдающих неврозами. Он тщательно изучал биографии тех, кто представлялись ему наиболее здоровыми и творческими личностями. Интересно, что наряду с такими фигурами, как Абрахам Линкольн, Томас Джефферсон, Альберт Эйнштейн, Элеонора Рузвельт, Уильям Джеймс, Альберт Швейцер и др., он выбрал и Олдоса Хаксли (!).

¹²¹ См. следующие труды Маслоу, опубликованные и, вероятно, известные Олдосу Хаксли: М a s 1 о w А. 1) A Theory of Human Motivation Originally // Psychological Review. 1943. Vol. 50. P. 370-396; 2) Motivation and Personality; 3) Self-actualizing People: A Study of Psychological Health // Personality Symposia: Symposium № 1 on Values. New York: Grune & Stratton, 1950. P. 11-34; 4) Love in Healthy People // Montague A. (ed.) The Meaning of Love. New York: Julian Press, 1953. P. 57-93; 5) Eupsychia-The Good Society // Journal of Humanistic Psychology. 1961. Vol. 1. P. 1-11.

Добавим, что именно А. Маслоу придумал термин «евпсихия (эупсихия)» — утопия здорового общества или идеальное общество психически здоровых реализовавшихся людей, стремящихся к непрерывному дальнейшему развитию и самосовершенствованию и улучшению окружающего мира. Олдос Хаксли не называл свой роман «Остров» эупсихией, хотя у него были на то все основания. Однако этот термин привился в литературоведческих трудах, посвященных типологии утопий.

Из всех знакомых психологов и психотерапевтов Олдос и Лаура Хаксли особо отмечали Карла Роджерса, с которым они часто виделись, обсуждали принципы новой «недирективной» или «ориентированной на клиента» терапии (авторство термина «клиент», заменившего собой клинический термин «пациент» в психотерапии, также принадлежит Роджерсу).

Подобно Роджерсу, Хаксли полагал, что некий глубинный центр подсознания (basic organism) содержит знание истинных ценностей, понимание добра и зла. Посмотрим на рассуждения Хаксли в уже цитировавшемся письме № 610 от 1952 г.:

«Терапевтические процедуры не должны быть директивными, а должны быть подсказаны глубинным Я, на способность которого намекнуть на что-нибудь полезное организму в целом (например, на некое воспоминание, которое требует, чтобы оно было несколько раз проговорено, прежде чем оно перестанет вызывать эмоциональную реакцию, или же на некий образ, возможно, не важный в данный момент) можно положиться, если его об этом вежливо попросить <...>. Есть часть подсознательного Не-я, которое намного умнее Я и личностного подсознания, и на которое можно положиться, и оно поможет, если попросить» (Letters. P. 648).

Очевидно, Хаксли был знаком с важнейшим новаторским трудом К. Роджерса «Терапия, сфокусированная на клиенте» («Client-Centered Therapy», 1951), основным тезисом которого является мысль о подлинной, направляющей роли самого клиента в процессе лечения, а не его терапевта.¹²²

¹²² Есть основание полагать, что О. Хаксли был знаком со следующими трудами Карла Роджерса: Rogers С. R. 1) Counseling and Psychotherapy. Boston: Houghton Mifflin, 1942; 2) Client-Centered Therapy. Boston: Houghton Mifflin, 1951; 3) Client-Centered Psychotherapy // Scientific American. 1952. Vol. 187(5). P. 66-74; 4) On Becoming a Person: A Therapist's View of Psychotherapy. Boston: Houghton Mifflin, 1961.

Хаксли особенно импонировала мысль Роджерса о том, что терапия должна высвобождать потенциальные возможности в индивидууме, а не осуществлять профессиональную манипуляцию более или менее пассивной личностью. Роджерс говорил об уникальности «феноменального поля» каждого отдельного человека, полагая, что личный мир, порой не соответствующий объективной реальности, все-таки может быть осознан клиентом.

Роджерс верил в способность клиента понять, что именно вызывает его несчастья и боль, в его способность изменить себя таким образом, чтобы устранить причины своих симптомов и общую неудовлетворенность собой и жизнью.

На место психоаналитического супер-эго Роджерс поставил «Идеальную самость» — наиболее ценный образ, представление человека о себе, которое и придает импульс его стремлению, характерному для любой формы жизни, — стремлению к расширению, развитию, самоактуализации. Хорошая жизнь — это процесс, а не состояние бытия. Это направление, а не конечный пункт.

Постепенно Хаксли — по-видимому, в частности, после чтения бестселлера К. Роджерса «Становление личности» («On Becoming a Person», 1961) — пришел к пониманию невроза как остановки в процессе само-актуализции личности. Таким образом, Хаксли, как и Роджерс, склонялся к концепции, согласно которой невроз не выражает вытесненные переживания прошлого (точка зрения психоаналитиков) и не сигнализирует о плохой адаптации (точка зрения бихевиористов). Как известно, Роджерс предлагал рассматривать невроз как проблему настоящего и переживаемую в настоящем, даже если корни ее находятся в прошлом. Терапия в понимании Роджерса означает постепенное обретение свободы, необходимой для развития и расширения сознания.

«Остров» и гештальттерапия

«Чем больше человек знает о себе в отношении ко всяческому опыту, тем больше у него возможностей <...> понять, кто он есть в действительности» (Остров. С. 55)

«Остров» заметно отличается от всех прочих произведений Хаксли нарративным методом, включающим не только «показ» и «рассказ», но и разъяснение, т. е. прямую, порой прямолинейную трактовку личности главного героя, весьма для него невыгодно оттененную показом исключительно психически здорового паланезийского общества.

Без сомнения, автор понимал, что «Остров» будут сравнивать с его первой утопией, так как многие из рассмотренных нами тем присутствуют в обоих текстах. Но этот поверхностный параллелизм — ловушка для тех, кто полагает, что последний роман писателя является очередной футуристической конструкцией. Как правило, «Остров» либо интерпретируется в терминах традиционной социально-утопической мысли, либо прочитывается как беллетризованный трактат по тантризму и буддизму. В обоих случаях упускается из виду тот факт, что Хаксли написал евпсихию, основанную, однако, не исключительно на восточных практиках освобождения, но еще и на достижениях западной психологии. И хотя источники его идей в романе не названы, мы можем без труда их распознать.¹²³

С точки зрения жанровой классификации, «Остров» — утопический роман воспитания личности и общества с помощью психотерапии. Но, так или иначе, перед нами довольно привлекательная утопия, дающая надежду на гармонию не только индивидуального, но и социального бытия. Указан и путь — это, прежде всего, постижение себя с помощью индивидуальной и групповой психотерапии.

Поскольку «Остров» является во многих отношениях классической островной утопией, Хаксли обыгрывает канон, наделяя главного героя чертами, типичными для той части мира, из которой он прибыл на остров. Уилл Фарнеби, как уже говорилось, — типичный представитель нашего безумного мира, т. е. невротик. На вопрос Уилла, обращенный к больничной сиделке, считает ли она его душевнобольным, он получает утвердительный ответ:

«"Еще не встречался человек оттуда, который был бы душевно здоров"» (Остров. С. 89).

Та же девушка-сиделка рассказывает Уиллу о приезжавшей на Палу группе американских врачей, пытавшихся выяснить, почему па ост-

¹²³ О необходимости ясным взором видеть то, что находится «здесь и теперь», т.е. настоящее (ибо это единственный путь к постижению вечного), говорится в древнем буддийском тексте «Палийский канон», написанном на среднеиндийском языке пали. Название Пала, которое Олдос Хаксли дал придуманному им острову, очевидно, выбрано не случайно.

рове так мало неврозов.¹²⁴ Заметим, что, придумывая свое островное государство, Хаксли, очевидно, вовсе не стремился описать страну, в которой население радикально — по биологическим показателям — отличалось бы от всего мира. В самом деле, на Пале рождается столько же кандидатов в психиатрическую лечебницу, сколько в других частях света. Однако паланезийцы сразу после рождения ребенка предпринимают разнообразные меры по сохранению и укреплению его душевного здоровья в строгом согласии с психотипом. Поэтому общество в целом получается гораздо более нормальным. Статистика такова: один невротик на двадцать психически нормальных людей вместо привычного для остального мира соотношения четырех к пяти.

Напомним, что Уилл Фарнеби до прибытия на Палу перенес два обострения своего заболевания. Первый из этих эпизодов был связан со смертью самого близкого ему человека — воспитавшей его тети. Оба раза его преследовали галлюцинации с червями — так он видел окружающих:

«Они все были червями. Не настоящими червями — но призраками червей <...>. К тому же я стал проявлять полную неспособность, если сходился с молодой женщиной. <...> Я чувствовал себя энтомологом, изучающим сексуальную жизнь призрака-червя» (Остров. С. 131).

Возможно, не осознавая этого, Молли, его будущая жена, оказала ему психологическую помощь, сначала свозив его за город, на природу, а затем дав ему холст и палитру. Эта «арт-терапия» возымела действие. Через пару месяцев мир предстал перед ним вполне живым и даже привлекательным. Черви исчезли. Приняв свою благодарность за любовь, Уилл женился на Молли. Брак оказался несчастливым.

Второй эпизод с галлюцинациями происходит с Уиллом после трагической смерти Молли, в которой он винит себя самого.

С точки зрения феноменологической психологии, причина болезни Уилла заключается в том, что он совершил ложный экзистенциальный выбор, избегая Самости в супружеской измене.

¹²⁴ В описании группы американских психиатров есть шуточный намек па гештальт-терапевта Фрица Перлза, который «непрерывно курит и говорит с немецким акцептом» (Остров. С. 93). Хорошо известно, что курение — привычка, с которой Перлз так и не смог совладать, на что ему язвительно указала Лаура Хаксли при встрече на одном из калифорнийских симпозиумов.

«Это был уход от любви, понимания, общественного признания; от осознания чего-либо, кроме <...> вульгарной иллюзии» {Остров. С. 106).

После гибели отвергнутой им жены он страдает еще сильнее, наказывая себя новым обострением болезни. Разумеется, пережитое им настолько болезненно, что он желает отделаться от тягостных воспоминаний, отрицая не только мучительную реальность, но заодно и то, из чего складывается полнокровная, здоровая жизнь. Даже черви, вновь преследующие Уилла, кажутся ему столь же призрачными, как и все окружающее.

На остров Пала Уилл Фарнеби прибывает не только во фрустри-рованном, но и в шоковом состоянии. Потерпев кораблекрушение, он был выброшен волной на скалистый берег и вынужден предпринять исключительно опасное восхождение на плато по почти отвесному склону. Подъем на плато едва не стоил ему жизни.

Когда Уилл пришел в себя после продолжительного забытья, он бесплодно пытался осознать те чудеса девственной диковинной природы, что его окружают. Хаксли великолепно изображает поток ассоциаций измученного невротика, совершенно неспособного пребывать в «здесь и сейчас» и потому не удерживающего внимания на непосредственно явленной ему чудесной реальности. Он вспоминает напряженный подъем на скалы, заново переживает ужас встречи с ядовитой змеей, на которую он едва не наступил, ужас падения, отчаяние от мысли о вновь предстоящем подъеме — на этот раз со сломанной ногой:

«<...> Уилл Фарнеби был не здесь и не теперь. Он был там, на скалах <...> Не в силах справиться с собой, Уилл дрожал всем телом» (Остров. С. 21).

Обратим внимание на то, что именно слова «здесь и теперь», словно нажав на некий спусковой крючок, вызывают воспоминания о далеком прошлом. Хаксли знал, как трудно неподготовленному сознанию «отпустить» навязчивые образы и сконцентрироваться на непосредственной физической данности. Знал он и о том, что концентрация на настоящем парадоксальным образом может отворить те врата, через которые прорвутся не до конца пережитые или вовсе не изжитые страхи и боль.

Первая помощь, которую ему оказывают местные жители, не случайно оказывается психотерапевтической. Поразительно, что помощь эта поступает не от взрослого, а от ребенка. Это обстоятельство, однако, вовсе не свидетельствует об экстраординарных способностях первой встречной девочки, оно лишь показывает, что такое умение столь же обыденно и естественно для паланезийцев, как соблюдение правил гигиены.

Психотерапевтический метод юной Мэри Сароджини состоит в том, что, прежде всего, она предлагает Уиллу многократно повторить вслух то, что с ним случилось, т. е. поделиться с ней самыми «свежими» болезненными воспоминаниями:

«"Уилл, <...>. Давай-ка избавимся от этого. <...> Ты не сможешь быть здесь и теперь, пока не избавишься от змей. Говори"» (Остров. С. 25-26).

Так осуществляется talking cure. Далее девочка побуждает Уилла «выплакать» свой страх. В результате, как и следовало ожидать, его воспоминания становятся гораздо менее мучительными. Более того, постепенно он начинает удивляться собственным страхам, т. е. отстраняется от них:

«Верно, к чему этот переполох? Змея его не ужалила, он не сломал себе шею. К тому же все это случилось вчера. А сегодня вокруг огромные бабочки, птица, призывающая к вниманию <...>. Уилл Фарнеби громко рассмеялся. Девочка захлопала в ладоши и тоже рассмеялась <...>; казалось, сама вселенная покатывалась со смеху, потешаясь над нелепой шуткой бытия» (Остров. С. 28).

Паланезийцы, с которыми встречается Уилл, весьма наблюдательны. Так, например, они замечают, что он не в состоянии смеяться «от души» и что вместо нормального жизнерадостного смеха он издает презрительное хихиканье и гоготание, напоминающее тявканье гиены. В первый раз гиений лай звучит, когда он говорит о своих родителях (боль этой утраты им также не изжита). Затем — когда говорит о профессии, что не удивительно, если учесть, как сильно он презирает свою журналистскую работу, зачастую предполагающую прилично оплачиваемый шпионаж.

Вполне естественно, что Уилл хотел бы стереть из памяти все болезненные и постыдные воспоминания о смертях и предательствах. Однако совет, который он получает от психотерапевта, вполне традиционен для гуманистической психотерапии второй половины XX в.: не надо забывать, надо помнить, но быть свободным от прошлого.

Решив, в конце концов, разобраться со своим прошлым и с преследующими его кошмарами, Уилл соглашается пройти психотерапию. Из сказанного нами в разделе, посвященном Фрейду, ясна причина, по которой Хаксли, избирая метод психотерапии для героя «Острова», не прибегнул к помощи психоанализа.¹²⁵

Сьюзила Макфейл, психотерапевт Уилла, понимает, что прямая «атака» на его сознание не может принести выздоровления: слишком сильны психические травмы, к тому же больной находится в плохой физической форме. Поэтому прежде всего она прибегает к гипнозу-искусству, широко практикуемому на острове. Произнося текст, успешно погружающий больного в целебный транс, она дает его организму установки на самоисцеление (например, на снижение температуры), рассчитывая на помощь со стороны vismedicatrix naturae. Гипнотическое внушение, действительно, приводит к психосоматической саморегуляции.

Произносимый ею во время сеанса гипноза текст про зеркальную плоскость меж темной водой и бледно-голубым небом призван научить больного ощущать зыбкую границу между «здесь» и «там», между «тогда» и «теперь», между воображаемым и действительным, внешним и внутренним. Используя эриксогювский гипноз, Сыозила заодно

¹²⁵ Хаксли не удержался от того, чтобы и в этом, последнем романе представить фрейдовскую концепцию сексуальности в виде довольно схематичной сатиры. На паланезийскнх театральных подмостках поставлена весьма своеобразная версия классической греческой трагедии. Она получает название «Эдип па Пале». Назначение этой постановки — катарсически разрешить Эдипову проблему, представленную, впрочем, режиссером как совершенно надуманная. Скажем прямо, прагматика этого театрального действа непонятна. В самом деле, большинство зрителей не имеет ни малейшего представления о том, что пьеса инсценирует эдипов комплекс. Пожалуй, лишь Уилл да несколько профессиональных терапевтов способны рассмотреть этот сюжет сквозь психоаналитическую призму: «Доктор Фрейд полагал, что нее маленькие мальчики жаждут жениться па своих матерях и убивать своих отцов. А девочки, наоборот, желают выходить замуж за своих отцов». Катарсис этой, с нашей точки зрения, анекдотической постановки достигается пе-реиначиванием сюжета, по ходу которого появляются паланезийские юноша и девушка и в самый напряженный момент успешно убеждают Иокасту не вешаться, а Эдипа — не выкалывать себе глаза: «Эдип не знал, что старик — его отец. К тому же он первым затеял драку <...>. А когда Эдипа сделали королем, ему пришлось жениться на старой королеве. Да, она была его матерью, но ведь ни один из них этого не знал. Все, что им следовало сделать, когда они это узнали, — это разойтись, только и всего» (Остров. С. 308-309).

внушает ему мысль о присущей жизни текучести и, одновременно, о лежащем в ее основании «совершенном и живом покое». Эти слова направлены на преодоление пациентом страха смерти и разрушения, ибо в этих страхах — корень психических нарушений Уилла.

По всем признакам метод, которым Хаксли «снабдил» психотерапевтов Палы, это гештальттерапия — подход, придуманный и разработанный Фредериком (Фрицем) Перлзом в 1940-е годы. Он интегрировал основные понятия психоанализа с основными положениями геш-тальтпеихологии Курта Левина и Курта Коффки. Кроме того, он воспользовался теорией Вильгельма Райха о «мышечном панцире» (телесных зажимах как выражении патологического сопротивления).

Гештальт означает структурированное целое. Это корреляция физических и психических явлений и разрешение противоречий между взаимоисключающими психическими явлениями. Суть и цель гештальттерапии состоит в изменении перспективы пациента, в нахождении такой точки зрения, с которой как конкретная, так и общечеловеческая ситуация выглядит позитивной.

Гештальттерапия является экзистенциальной психотерапией, ибо исходит из экзистенциальной философии и феноменологии. Многое в учении Перлза было параллельно Движению за раскрытие потенциала человека,, участником которого был Олдос Хаксли.

В 1950-х годах вышла совместная книга Фредерика Перлза, Ральфа Хефферлина и Пола Гудмена «Практикум по гештальттерапии» («Ge-stalt-Therapy»). О знакомстве Хаксли с этой книгой свидетельствуют два его письма — к Мэрией Бремер (1957) и Хамфри Осмонду (1961), в которых он говорит об исключительно благотворном влиянии «метода научению чистому рецептивному сознанию внутренних и внешних событий, "здесь и сейчас", как это описано в книге трех психиатров» (Letters. P. 829-830). Эта книга была в числе тех, что Олдос дал почитать Лауре в самом начале их романтических отношений, начавшихся вскоре после смерти его первой жены.

Суть метода гештальттерапии сводится к трем основным идеям: (1) знание уже присутствует; человек уже знает все, что нужно знать для того, чтобы вести совершенно удовлетворительную и счастливую жизнь; (2) сознание (эго) запрещает знать то, что вы знаете; следовательно, нужно найти способы разблокирования, отпирания, отпускания запрета; (3) все, что вы знаете, присутствует здесь и сейчас.

Как написано в «книге трех психиатров», «существует поток сознания, протекающий все время <...>. Если только мы сможем углубиться в него, то получим любой нужный нам ответ. Если вы сможете сформулировать вопрос, то получите ответ».¹²⁶ Все, что только может случиться с человеком, что случалось с ним, присутствует в сознании «прямо сейчас». Каждый импульс не доведенного до конца действия сохраняется в мышцах, и мышечное напряжение — это следствие подавленного и вытесненного напряжения сознания. Перлз полагал, что невротик находится в состоянии транса или миража, а при успешном лечении пробуждается. (Сравним с дзен-буддизмом, где подобный момент так и назван — Пробуждение.)

Олдосу Хаксли импонировало и то, что Перлз в своих работах стремился, как писатель выразился, «продраться сквозь фрейдистский вздор», что психолог не видел необходимости в том, чтобы пациент проводил минимум десять лет на психоаналитической кушетке или тратил полжизни на дзен-буддистские упражнения.

Перлз, как и Маслоу, выступил против рационалистической трактовки поведения и сознания. Полностью соглашаясь с экзистенциалистами, он утверждал, что переживания конкретного человека могут быть поняты лишь в его собственной системе координат — т. е. исходя из его собственной уникальной ситуации. Каждый психический акт, действие, следует понимать феноменологически, т. е. рассматривать «из себя самого», а не каузально. По Перлзу, у поведения нет какой-либо одной причины. Поведение объясняется системой причин. Поэтому вопрос, почему совершено действие, не столь важен, как вопрос, каким образом человек себя ведет, как избегает осознавания проблемы.

Гештальттерапия — это было особенно важно для О. Хаксли — отвергала картезианское деление на душу и тело, представление о том, что они являются почти независимыми аспектами существования. Это важнейшее положение гештальттерапии подтвердило давнее убеждение Хаксли в том, что не существует непроходимой границы между умственной и физической деятельностью. Ментальная деятельность просто осуществляется на более низком энергетическом уровне, чем фи-

¹²⁶ Перлз Ф., Г у д м е н П., X е ф ф е р л и н Р. Практикум по гештальттерапии // Перлз С. Ф. Внутри и вне помойного ведра. СПб.: Петербург — XXI век; М.: Академия, 1997. С. 19.

зическая. Поскольку любое действие — проявление деятельности целого, это дает психотерапевту возможности совершенно особого воздействия.

Невротик, по Перлзу, не способен осознать, какая именно потребность является для него насущной. Поэтому основа гештальттерапии — это сознавание «здесь и сейчас», ведущее пациента не только к возврату гештальта, т. е. целостности, гибкости в восприятии фигуры и фона, но и к личностному росту. Полнота жизни, удовлетворенность ею зависят от динамичного восприятия мгновения за мгновением реальной жизни, от глубины и интенсивности осознавания себя и окружающего, а также того, что находится на границе между ними в зоне контакта.

Итак, именно знакомство с «книгой трех психиатров» помогло Хаксли воспринять гештальттерапию в качестве наиболее приемлемого в теории и на практике западного варианта философии жизни, созвучной дзен-буддизму.¹²⁷ Нетрудно заметить, что лейтмотив «Острова» — перлзовское «здесь и сейчас» на разные лады распевают райские птички Палы.

¹²⁷ Примером взаимного влияния Хаксли и Перлза служит следующий факт: Фриц Перлз с годами все больше проникался идеями восточных теорий освобождения. В книге «Внутри и вне помойного ведра» («In and Out the Garbage Pail», 1981) он признавался, что вдохновителем в данном случае был Олдос Хаксли, который хвалил его «Практикум по гештальттерапии» и даже назвал ее «единственной психотерапевтической книгой, заслуживающей прочтения» (Перлз С. Ф. Внутри и вне помойного ведра. С. 19).

Текст «Острова» содержит трактат о смысле жизни «Что есть что», который открывается скрытой цитатой из Перлза:

«Никому никуда не надо идти. Мы все уже находимся там, куда стремились попасть; следует только осознать это. Если я пойму, кем являюсь на самом деле, то не буду поступать так, как поступаю, исходя из ложных представлений о своем "я"; перестав поступать ложным образом, я увижу свое "я" в истинном свете. В качестве истинного "я" — если только манихей, мое ложно понимаемое "я", не мешает мне осознать истину, я примеряю в себе "да" и "нет", всецело понимаю и благословляю опыт нераздвоенности» (Остров. С. 53).

Текст романа изобилует и конкретными гештальттерапевтическими приемами концентрации. Так, например, прием пищи может быть сеансом гештальттерапии, осуществляемым без помощи терапевта:

 «Благодарение — это первая ложка пищи, которую вы отправляете в рот — и жуете, жуете, до последней крошечки. И пока жуете, концентрируйте внимание на вкусе, консистенции, температуре пищи, на давлении на нее зубов и напряжении жевательных мускулов. <...> Научившись концентрировать свое внимание на "не-я", полученном из внешней среды (допустим, это пища), и на "не-я" в собственном организме (ваши вкусовые ощущения), вы неожиданно обнаруживаете "не-я" на отдаленном конце сознания <...>. Для "не-я" на дальнем конце сознания будет легче стать известным для "я", которое научилось глубоко осознавать свое "не-я" с точки зрения физиологии» (Остро». С. 251, 253).

В «Практикуме по гешталъттерапии» еде, точнее, сосредоточению на еде, уделяется особое внимание: «Обратите внимание на связь между вкусом вашей пищи и "вкусом" мира».¹²⁸ Перлз рекомендовал сосредоточиваться на еде, не отвлекаясь на чтение и разговоры, отмечать собственное «сопротивление пище» — то, как и когда начинаются транс, грезы, желание поговорить. Тот способ, которым человек обращается с пищей, соответствует тому, как он обращается с миром.

Заставляя Уилла «выплакаться», Сьюзила учит его, как не сдерживать эмоции, тем самым помогая ему гармонизировать внутреннее и внешнее. Она не только не дает ему забыть то, что ему больше всего хотелось бы стереть из памяти, напротив — она настаивает на том, чтобы он максимально осознал свои эмоции. В полном соответствии с уроками Перлза, Сьюзила побуждает Уилла вступить в контакт со своей внутренней сущностью, осознать то, что он не замечает. Следует отметить, что она не занимается интерпретацией и не призывает Уилла «задуматься над своим поведением». Вместо этого она заставляет его вновь и вновь переживать прошлое, чья болезненная хватка ослабевает по мере того, как он его оживляет. Перлз, в свою очередь, советовал: «Оживляйте в фантазии вновь и вновь опыт, который имел для вас сильную эмоциональную нагрузку. Каждый раз старайтесь вспомнить дополнительные детали. <...> Прочувствуйте его вновь так, как все это происходило. И еще раз. И снова. Употребляйте настоящее время. <...> Есть ли у вас, например, незаконченные ситуации горя? Когда кто-то любимый вами умер, могли ли вы плакать? Если нет, можете ли вы

¹²⁸ П е р л з Ф., Г у д м е и П., X е ф ф е р л и н Р. Практикум по гештальттерапии. С. 283.

сейчас? <...>. Можете ли вы пережить эту эмоцию вновь? Если не можете, то можете ли вы почувствовать, что блокирует вас?»¹²⁹

Думается, что эти слова Перлза имели для Хаксли особое личностное значение, ибо выражали его собственную проблему невыраженного и потому неизжитого горя (например, смерти первой жены).

Паланезийские школьники проходят курс обучения целостному восприятию по Перлзу — восприятию, сочетающему осознавание себя по отношению к внешнему миру и осознавание отличий между физической и символической реальностями. С детства паланезийцы учатся приемам избавления от диктата памяти и воображения, т. е. освобождения «от преследования призраков, от бесполезных сожалений и тревог о будущем» (Остров. С. 285).

Поскольку, в отличие от новомирцев первой утопии Олдоса Хаксли, паланезийцы полагают Смерть важным этапом человеческого существования, они проходят специальное обучение осознанному умиранию:

«Мы помогаем умирающим в искусстве жить. Понимать, кто мы в действительности, осознавать всеобщую, надличностную жизнь, которая выражает себя через нас, — вот в чем состоит искусство жизни. И мы помогаем умирающим именно в этом искусстве — до самого конца. А может быть, и после конца» (Остров. С. 302).

Приемы психологической помощи умирающим, направленные на осознанное вступление покойника в область смерти — Бардо, как мы уже говорили, были почерпнуты Хаксли из «Тибетской книги мертвых» и использованы им в 1955 г., когда умирала от рака его первая жена Мария. Вторая жена писателя Лаура оказала ему такую же помощь, когда он умирал от рака в 1963 г. Лаура читала ему «Первые наставления Бардо», написанные психологами Ричардом Альпертом, Тимоти Лири и Ральфом Мецнером на основе «Тибетской книги мертвых» после предварительного обсуждения с Хаксли.¹³"

В последней утопии Хаксли психологические концепции не просто являются сюжетообразующими, как это было в первой. В «Острове» психология оказалась в центре литературного сюжета. Необычность этого факта становится еще ярче, если принять во внимание то, что игра шла не в рамках психологического романа, а именно на поле уто-

¹²⁹ Там же. С. 319.

¹³⁰ См.: Huxley A. Moksha. P. 286-288.

пии, где совершился поворот от достаточно традиционного изображения внутреннего конфликта сознания к интеллектуально-психологической концептуальной рефлексии. Предложенные разными критиками неверные интерпретации «Острова» проистекают, как нам представляется, из следующей презумпции: текст воспринимался этими литературоведами как типичная утопия освоения пространства («путешествия на край Земли»), в то время как этот роман является примером освоения другой сферы знания — психологии. «Остров», таким образом, демонстрирует нам один из возможных механизмов возникновения междисциплинарности литературного текста.

В своей последней публицистической книге «Литература и наука» Хаксли утверждает:

«Писатель, обладающий обширным знанием соответствующих областей пауки и подлинным даром слова, без сомнения, найдет способ извлечь лучшее из обоих».¹³¹

Непреходящая популярность двух его прогностических произведений — «Дивного Нового Мира» и «Острова» — свидетельствует о том, что такой способ «извлекать лучшее» был им найден именно потому, что он обладал как литературным дарованием, так и ученостью. Блестящее освоение различных областей знания (пока мы рассмотрели лишь одну) позволило Олдосу Хаксли создать особый, междисциплинарный, механизм интертекстуалыюсти.

¹³¹ Huxley A. Literature and Science. P. 77.

Своеобразная красота обеих утопий Хаксли, использующих преимущества философского дискурса, а равно и специфику собственно научной прозы, во-первых, покоится на целостности, стройности и остроум ности научных концепций, во-вторых, на действительном соответствии последних современным научным представлениям, в-третьих, на способности писателя прогнозировать пути и последствия научного познания и научного прогресса. Степень эстетического совершенства такого рода прозы, безусловно, зависит и от степени осведомленности (в случае О. Хаксли — его вовлеченности) об актуальной жизни науки.

* * *

Гештальттерапия не только придала импульс творческому замыслу Хаксли и помогла ему облечь свои психологические концепции в адекватную форму. С помощью гештальттерапии Хаксли, судя по всему, нашел долгожданный ответ на собственные проблемы, заботившие его много лет. Так, у Перлза он получил объяснение того, почему его сознание «стерло» зрительные образы, в частности, относившиеся к детству и юности. Известно, что он жаловался на проблемы «визуализации». У Перлза писатель нашел объяснение: «Если в данный момент вы обладаете слабой зрительной памятью, или ее "вообще нет", т. е. вы не умеете живо "видеть перед глазами" по памяти, — возможно, это потому, что вы воздвигли стену из слов и мыслей между собой и окружающим. Вы не переживаете мир в подлинности, а соприкасаетесь с ним лишь в той мере, чтобы активировать ранее приобретенные системы абстракций. Интеллект подменяет живое соучастие».¹³²

Перлз с соавторами пояснял опасность избыточной символизации и вербализации. Как мы знаем, на эту опасность Хаксли указывал психологам и педагогам не одно десятилетие, призывая ввести в систему образования обязательные дисциплины, относящиеся к невербальному обучению. В «книге трех психиатров» он нашел подтверждение собственной идеи о том, что любой западный интеллектуал гипертрофированно «вербален», избегая таким образом контакта с собственными чувствами. Говоря словами Перлза, интеллектуал живет «подставной жизнью слов, изолированных от остальной части его личности, высокомерно презирая тело и стремясь к словесным победам <...> — в то время как действительные проблемы организма остаются без внимания».¹³³

Итак, изучая труды психологов гуманистического направления, встречаясь с ними лично, испытывая на себе те или иные методы новейшей психотерапии, Олдос Хаксли пришел к убеждению, что психические проблемы в значительной степени объясняются искаженным восприятием реальности, мешающим человеку «актуализировать» собственные потенциальные возможности. Существование, с точки зрения писателя, в основном зависит от того, как человек воспринимает самого себя и окружающих. То, что объективно находится вокруг нас, — не самое важное. В зависимости от того, в какой системе осмысляется объективная реальность, точка зрения человека становится потенциально жизнеутверждающей или разрушительной силой.

¹³² П е р л з Ф., Гуд мен П., Хефферлин Р. Практикум по гештальттерапии. С.292-293.

¹³³ Там же. С. 322.

Сравнивая идеи Хаксли с концепциями профессиональных психологов, мы отнюдь не стремились показать, что они лишены оригинальности. Скорее, мы хотели подчеркнуть их синкретичность и холистичность. Каждая из рассмотренных школ психологии и психотерапии в тот или иной период сыграла роль стимула, реакцией на который было изменение научных или эзотерических представлений писателя о сознании. Как мы уже говорили, его заботили не только проблемы излечения. Его моральная философия в итоге включила в себя мысль о необходимости всесторонней терапии личности для восстановления способности к полноценной внутренней и социальной жизни. Это естественным образом связало психологические рассуждения Хаксли с его педагогическими размышлениями и религиозными поисками. Свидетельством тому является письмо, адресованное Джулиану Хаксли:

«Разумная и реалистическая религия должна основываться на ряде психофизиологических операций, цель которых состоит в том, чтобы помочь индивидуумам как можно более полно использовать свои потенциальные возможности (обычно мы живем в четверть силы), глубже осознать себя для того, чтобы осознать Бессознательное (таково определение просветления у Судзуки) и, в то же время, чтобы осознать других людей <...>» (Letters. P. 827).

Эти слова являются своеобразным итогом психологических размышлений О. Хаксли и свидетельствуют о глубоких изменениях, произошедших в его личности. Трудно угадать в их авторе человека, заявлявшего когда-то, что у него нет «никаких идей относительно самого себя», и не желавшего, чтобы они у него были.

К концу жизни в результате многообразных, упорных и целенаправленных усилий Олдос Хаксли обрел целостное видение самого себя, душевную свободу от диктата разнообразных физических расстройств, научился неплохо контролировать состояние тела-сознания. Более того, даже мучительный смертельный недуг и изнуряющая противораковая терапия нисколько не ослабили интерес писателя ни к науке, ни к литературе, о чем свидетельствуют как его последний роман, так и публицистика, блестяще объединившие обе сферы культуры.

Глава 2
УТОПИЯ РАСШИРЕННОГО СОЗНАНИЯ: ОЛДОС ХАКСЛИ. ПСИХОФАРМАКОЛОГИЯ. МИСТИЦИЗМ

Олдос Хаксли немало лет готовился пуститься в психоделический путь и отправился в это опасное странствие без каких-либо страхов и сомнений сразу же, как представился случай. В чем же писатель усматривал смысл этого маняще-рискованного эксперимента? Или то было простым любопытством?

Ответ, а точнее, ряд ответов на эти вопросы предоставил сам писатель. Прежде всего, конечно, в двух своих центральных визионерских сочинениях — «Двери восприятия» («The Doors of Perception», 1954) и «Рай и ад» («Heaven and Hell», 1956). Но кроме этих «документов» существуют многочисленные статьи и доклады Хаксли на психофармакологические темы. Отдельные главы посвящены психоделикам в сборнике эссе «Снова в Дивном Новом Мире» («Brave New World Revisited», 1958) и в «Положении человека» («The Human Situation») — посмертно опубликованном сборнике лекций, которые писатель прочитал в университете Санта-Барбары в 1959 г. Сохранилась и богатая переписка писателя с ведущими психологами, психотерапевтами и фармакологами. Бесценны воспоминания его друзей, коллег, и в особенности «Мгновение вечности: Личный взгляд на Олдоса Хаксли» («This Timeless Moment: A Personal View of Aldous Huxley», 1968) — книга мемуаров его второй жены, Лауры Арчеры Хаксли, которая во всем поддерживала мужа и разделяла даже его самые экзотические увлечения. Лаура, будучи с 1950-х практикующим психотерапевтом, по свидетельству друзей семьи, успешно использовала психоделические препараты в работе с пациентами. До конца дней Лаура Хаксли проявляла энтузиазм по поводу слухов о возможном возобновлении ЛСД-терапии для лечения алкоголизма и невроза и расценивала (по крайней мере, так она высказалась во время нашего разговора в 2004 г.) закрытие проектов по исследованию терапевтических свойств психоделических препаратов как серьезную ошибку. Очевидно, в ее личной практике отсутствовали примеры индуцированной наркотиком шизофрении.

Литераторы и дурман

Поэты и прозаики, повествовавшие о наркотиках, начиная с Томаса Де Квинси и его «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» («Confessions of an English Opium-Eater», 1822), не скрывали, что наркотик-средство обострения восприятия. Но ни опиум Томаса Де Квинси и Тео-филя Готье, ни гашиш Шарля Бодлера и Эдгара По не стали толчком к появлению новых эстетических и философских идей.¹ Лишь в XX в. движение культуры показалось немыслимым без наркотиков. Первым культовым текстом радикальных интеллектуалов как раз и стали «Двери восприятия» (1954) Хаксли, а затем, пять лет спустя, и героиновый «Голый завтрак» («The Naked Lunch», 1959) апостола бит-поколения Уильяма Берроуза. Справедливости ради отметим, что еще в 1953 г. Берроуз, под псевдонимом Уильям Ли, написал «Нарк: Исповедь неисправимого наркомана» («Junkie: Confessions of an Unredeemed Drug Addict», 1953) — полуавтобиографический отчет о жизни наркомана, любителя «йеджа» (яга или аюахуаски, Bannisteria caapi) — индейского галлюциногенного снадобья. В 1953 г. Берроуз и битник Аллен Гинзберг вели переписку, лишь десять лет спустя превратив ее в эпистолярный роман «Письма о яге» («The Yage Letters», 1963). Однако известность этих текстов не шла ни в какое сравнение с популярностью «Дверей восприятия».

У. Берроуз, А. Гинзберг, Дж. Керуак и др. призывали своими текстами полноценно проживать каждое мгновение жизни. Битники, как известно, стремились обрести истину и свободу внутри себя, «выпадая» из системы контроля, общественных норм и обязательств, из банальности усредненного бытия. То, что они обратились к наркотикам (Берроуз — к героину), было вполне объяснимо, ибо это представлялось им кратчайшим путем к бессознательному, к полноте переживания как жизненной дороги, так и сиюминутного, преходящего.

Битники предварили появление хиппи с их психоделической революцией 1960-х, цель которой, в сущности, состояла в том, чтобы пе-

¹ См. исключительно глубокую работу: Н а у е г A. Opium and the Romantic Imagination. Berkeley; Los Angeles: University of California Press, 1970 (особенно заключение — «The Buried Temple»: P. 331-341).

редать всему миру восторженное отношение к жизни. Хиппи предпочли иные вещества, ставшие культовыми в новом десятилетии: ЛСД и его аналоги постепенно сформировали образ жизни представителей Ныо Эйдж. Этот исторический момент подробно описан в «Электропрохладительном кислотном тесте» («The Electric Cool-Acid Test», 1968) Тома Вулфа, главного представителя «нового журнализма», добровольно выполнившего роль «секретаря американского общества».² Документальный роман Т. Вулфа — удивительный текст, где смешались ирония и восторг от увиденного им во время путешествия 1964 г. так называемых Веселых Проказников под предводительством знаменитого Кена Кизи на старом школьном автобусе, за рулем которого сидел заслуженный битник Нил Кэсседи (последний, как известно, был ранее выведен в образе Дина Мориарти в самом знаменитом битниковском романе «На дороге» («On the Road», 1957) Джека Керуака). Проказники везли с собой значительные запасы того, что «расширяло» их сознание. «Электропрохладительный кислотный тест» — очередное свидетельство того, насколько популярны были «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Пространные пассажи вулфовского «Теста», особенно глава «Не-высказанная вещь», доказывают, что уроки «Дверей» были хорошо усвоены новым поколением. Но все же от тою, что делали и писали Хаксли и его друзья, «тесты» отличались кардинально, ибо были не просто коллективными действиями, а принципиально массовыми, демонстративными, эпатажными и перформативными: «Кислотные Тесты были из разряда тех возмутительных событий, тех скандальных происшествий, которые приводят к новой моде, к новому взгляду на жизнь. Все кудахчут, кипят от злости, скрежещут зубами по поводу безвкусицы, распущенности, наглости, вульгарности, ребячества, безумия, жестокости, безответственности, а сами при этом приходят в такое возбуждение, в такой эпитасис, так бессмысленно брызжут слюной, что избавиться от

² Подробнее об истории психоделического движения см., например: Watts A. The Joyous Cosmology. New York: Pantheon, 1962; Lee M., S h 1 a i n B. Acid Dreams: The Complete Social History of LSD: The CIA, the Sixties, and Beyond. New York: Grove Press, 1985; The Varieties of Psychedelic Experience / Ed. R. E. L. Masters, J. Houston. New York: Holt, Ri-nehart & Winston, 1966; Stevens J. Storming Heaven: LSD and the American Dream. New York: Atlantic Monthly l'ress, 1987 (или: Boston: Harper & Row; Houghton Mifflin, 1987, — далее указывается именно это издание), — также в: http://www.druglibrary.org/schaffer/lsd/stevensl.htm.

этого состояния уже не в силах. Оно превращается в форменное наваждение».³

Карнавалы — именно так следует определить суть фестивалей, организованных Проказниками, — были выражением особой перформативной энергетики Нового Века, посвященного экстазу беспрерывного познания-ощущения «здесь и сейчас». Все было направлено на восприятие (это было ключевое слово) фронтира сознания и — вслед за Хаксли — устремлено к Иному Миру. Проказники и их сподвижники, в отличие от Хаксли, действительно хотели познакомить с кислотой всех обитателей земного шара. Бесплатная раздача в бумажных стаканчиках «электропрохладительного напитка» с изрядной долей ЛСД была, как ни странно, не только провокацией (большинство гостей не подозревало о наличии особого ингредиента в коктейле), но и широким жестом Проказников, добродушно приглашавших любого проверить себя на возможность раскрепоститься и разделить с ними восторг единения. Так они надеялись изменить мир, изменив его восприятие наибольшим количеством людей. ЛСД-полеты были очередной утопией Золотого века или всеобщего рая. Город-Порог хиппи — это перцептивный, не умозрительный Новый Иерусалим, где небезопасно, но каждый житель — полноценный человек, где я равно оно, где капрос, а если повезет, то и сатори достигается суррогатным западным способом, на бегу, без того, что они называли «тухлой духовной отрешенностью», т. е. вопреки всему тому, что проповедовали в те годы мастера дзен на Западе. Вместо мечтательного «когда-нибудь» хиппи предложили Америке «здесь и сейчас». До Города-Порога можно было добраться разными способами: по дзену, по Перлзу, по Хаксли, а можно и по Кизи — в автобусе с американскими флагами, или в концертном зале, на стадионе под кислотный рок.

Когда Кизи выдвинул теорию «выхода за Пределы Кислоты», предложив то же самое, о чем за 10 лет до него говорил Олдос Хаксли — научиться открывать двери без помощи химического ключа, — ничего уже нельзя было остановить. Ему возражали: толпы молодых людей «открыли двери своего разума, о существовании которых и не подозревали, и это прекраснейшая вещь, а потом они читают в газетах, что

³Вулф Т. Электропрохладительный кислотный тест. СПб.: Азбука — Терра, 1996. С. 297.

человек, которого они всегда уважали, вдруг велит им остановиться».⁴ ЛСД стала для целого поколения образом жизни, психоделическая утопия осознавалась как экзистенциальная необходимость. Кислота стала основой контркультуры эпатажного коммунального жизнестроитель-ства и карнавализации индуцированного безумия. Впрочем, Кизи впоследствии заявил в книге «Кизи распродает имущество» («Garage Sale», 1973), что психоделическая революция так и не достигла поставленных целей, оставшись развлечением, своего рода студенческими каникулами.

Истоки интереса

С чего началось это массовое помешательство? Какова мера личной ответственности Олдоса Хаксли?

Обратимся к истокам. Рассуждая о роли Хаксли в становлении психоделического культа, следует иметь в виду, что писатель и в данном своем увлечении исходил, прежде всего, из научных интересов, в частности, стремясь совместить искусство и науку в едином пространстве художественного текста. В произведениях энциклопедически образованного автора мы сталкиваемся с невероятным количеством естественнонаучных гипотез и фактов. Что входило в круг чтения Хаксли по этой теме?

Первое «теоретическое» знакомство О. Хаксли с наркотиками состоялось в 1931 г., когда он прочитал книгу «Фантастика: Классический обзор употребления и злоупотребления медикаментами, изменяющими сознание» («Phantastica: Classic Survey of the Use and Abuse of Mind-Altering Drugs», 1924) немецкого фармаколога Луиса Левина.⁵ В «Фантастике», которую Хаксли назвал энциклопедией наркотиков, и в самом деле содержался исчерпывающий на тот момент обзор фактов и историй, связанных с опиумом и его современными производными. В написан-

⁴ Там же. С. 40.

⁵ В «Фантастике» говорилось о морфии и героине, кокаине и мексиканском пейот-ле, дальневосточном и индийском гашише, сибирском мухоморе, полинезийской каве и прочих одурманивающих средствах. Двадцать два года спустя имя Левина будет первым упомянуто в «Дверях восприятия»: Хаксли указывает на некую работу Левина 1888 г., посвященную конкретно пейотлю. Мы не знаем точно, какую из двух статей Левина имеет в виду писатель — «liber Anhalonium Lcwinii und andere Cactcn» или «Anhalotiium Lewinii», обе вышли в 1888 г.

ном по свежим впечатлениям кратком «Трактате о наркотиках» (1931) Хаксли признавался, что особенно его заинтересовали физиологические и психологические изменения, вызываемые этими «сладостными ядами»:

«Люди с их помощью создают посреди враждебного мира свой мимолетный и непрочный рай. <...> Все существующие наркотики предательски опасны, а рай, в который они приглашают свои жертвы, быстро оборачивается адом недуга и моральной деградации. Они вначале убивают душу, а затем и тело».⁶

Однако человек столь неудержимо стремится хотя бы время от времени отключиться от утомительной реальности, что готов на что угодно, дабы расчистить путь к побегу. Писатель уже тогда понимал: простым запретом ничего не добиться, и полагал, что задача науки — дать эффективный, но здоровый заменитель этих «восхитительных» и в данном несовершенном мире необходимых ядов.

«Тот, кто изобретет подобное вещество, будет считаться величайшим благодетелем страждущего человечества».⁷

⁶ Huxley A. A Treatise on Drugs // Chicago Herald and Examiner. 1931. October 10; — переиздано под заглавием «Drugs» в: Nash's Pall Mall Magazine. 1932. March. P. 54. — Интересен взгляд на психоделическую проблему А. Г. Данилина как врача нарколога, описавшего, в частности, историю культа мескалина и ЛСД в подробном исследовании: Д а -н и л и н А. Г. LSD: Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости. М.: Центрпо-лиграф, 2001.

⁷ Н и х 1 е у A. A Treatise on Drugs. P. 54.

В том же 1931 г. Хаксли параллельно с работой над «Дивным Новым Миром» пишет эссе «Требуется: Новое удовольствие» («Wanted, a New Pleasure»), в котором замечает, что, будь он миллионером, он нанял бы группу ученых для создания идеального наркотика. Такое вещество могло бы на пять-шесть часов в день избавлять человека от одиночества, объединять людей в радостном приятии друг друга и делать жизнь сказочно прекрасной и более значительной:

«Если бы к тому же это божественное, изменяющее мир снадобье позволило нам проснуться на следующее утро с ясной головой и в полном здравии — тогда, как мне думается, все наши проблемы (а не только скромная проблема поиска нового удовольствия) были бы решены, и земной мир стал бы раем»."

В момент создания своей первой литературной утопии «Дивный Новый Мир», изображая в ней, в частности, наркотическую утопию, он не подозревал, что она хотя бы частично осуществима.

Впрочем, неизменно ироничный Хаксли видел и оборотную сторону будущего фармакологического чуда. «Сома», выдаваемая жителям Мирового Государства в «Дивном Новом Мире», стала такой пилюлей счастья.

«Сома» у Хаксли — отнюдь не случайное название наркотика. Этим санскритским словом обозначался ритуальный напиток у индоиранцев. Сома фигурирует также в ведической и древнеперсидской культурах. Бодрящие и опьяняющие качества этого напитка упоминаются в «Ригведе». Есть предположения, что сому приготавливали из красного горного мухомора, конопли или эфедры.

Нельзя не заметить, что по сравнению с мифическим первоисточником образ таинственного священного снадобья намеренно опошлен. Мы узнаем, что к 178 г. эры Форда собрали две тысячи (!!!) фармакологов и биохимиков и через шесть лет получили идеальный наркотик, который «успокаивает, дает радостный настрой, вызывает приятные галлюцинации».⁹ Как прямо заявлено в позднем авторском предисловии, предпосланном роману в 1946 г., новомирская «сома» как заменитель алкоголя и других наркотиков может быть пригодна только для того, чтобы привить людям любовь к рабству. «К чему весь тарарам, прими-ка сомы грамм», «сомы грамм — и нету драм» {ДИМ. С. 347-348) — так гласила народная мудрость, сформированная новомирским обусловливанием. Спустя три десятилетия примерно так и стала относиться к дешевым и широкодоступным наркотикам Америка.

Лишь в конце жизни (в «Парижском интервью» 1963 г., равно как и в многочисленных лекциях, прочитанных в университетах на обоих побережьях США) Хаксли стал обращать внимание увлекшихся психоделикой слушателей на то, что «сома» в «Дивном Новом Мире» —

⁸ Huxley A. Wanted, a New Pleasure // Huxley A. Music at Night, and Other Essays. London: Chatto & Windus, 1931. P. 248-257.

⁹Хаксли О. О Дивный новый мир / Пер. О. Сороки // О Дивный Новый Мир: Английская антиутопи: Романы. М., 1990. С. 347. — Далее ДНМ.

выдумка, не имеющая никакого аналога в реальности. Невольный автор «соматического культа» в конце жизненного пути разъяснял, что придуманная им «сома», хоть и желанна, но совершенно невозможна с точки зрения здравого смысла. В самом деле, каким образом психофармакологический препарат, описанный в «Дивном Новом Мире», может одновременно стимулировать, успокаивать и расширять сознание? Придуманная писателем таблетка счастья — метафора небывальщины: седативное средство, стимулятор и психоделик «в одном флаконе» выглядят не менее абсурдно, чем скатерть-самобранка, заодно выступающая в роли ковра-самолета и молодильного яблока. Едкая ирония Хаксли так и осталась не замеченной большинством читателей. В конце 1950-х производители галлюциногенов, экспериментаторы и высоколобые апологеты удивительных снадобий столь многое обещали наивным потребителям, что вера в чудо постепенно превратилась в тотальное наваждение. Доверчивые творцы решили, что «сома» даст им вдохновение, истерики возлагали надежды на ее седатив-ный эффект, а страдающие депрессией — на эйфорию.

Но вернемся в 1930-е годы. Еще тогда, в эссе «Писатели и читатели» (1931), Хаксли предсказывает, что в будущем мастерами пропаганды, скорее всего, будут химики и физиологи.¹⁰ Уже придуманная к тому времени техника суггестии в сочетании с хлоралом или скополамином, по его сведениям, продемонстрировала невероятные возможности изменять поведение испытуемого. Однако очевидно, что автор ошибался: главными пропагандистами «чудо-вещи» стали отнюдь не ученые, а писатели вроде него самого. Именно последние направили творческую энергию на то, чтобы передать «сокровенный смысл» и очарование благодати, дарованной природой (кактусы или грибы) или фармакологией (мескалин и ЛСД).

Радикальные перемены во взглядах Хаксли наступили вследствие его эзотерических занятий и увлечения мистицизмом. Писатель решает, что наркотик может сыграть роль посредника между миром людей и миром Божественной Сущности, стать одним из способов слияния с бесконечностью путем преодоления границ эго. Однако он все же полагает, что возможность подобного краткого духовного преображения,

¹⁰ Н и х 1 е у A. Writers and Readers // Huxley A. The Olive Tree and Other Essays. London: Chatto & Windus, 1936. P. 29-30.

мимолетной трансценденции, происходящей химическим образом, не должна рассматриваться как подлинное богоявление (теофания). Пока еще Хаксли рассуждает, основываясь на умозаключениях, а не на личном опыте.

Мечтая об экстазе, о выходе за «врата восприятия», Хаксли надеялся, что мескалин пустит его во внутренний мир, описанный Блейком. Пытаясь разобраться в том, что происходит с сознанием под воздействием галлюциногенных препаратов, он стал собирать сведения о роли галлюциногенов в ритуалах, практиковавшихся в разных религиях в разные эпохи.¹¹ Кроме трудов писателей, повествовавших о своих путешествиях в искусственный рай или ад, ему были хорошо известны мнения таких философов и психологов, как У. Джеймс, А. Бергсон, Ф. Майерс, Э. Герни, 3. Фрейд и К. Г. Юнг, о пограничных или измененных состояниях сознания, в том числе тех, что вызываются наркотическими веществами. Предложенные ими трактовки предопределили ожидания не только ученых, которые «по долгу службы» проводили эксперименты с веществами, расширяющими сознание, но и Олдоса Хаксли, волею судьбы ставшего одним из главных подопытных в сфере исследований психоделиков.

В отличие от У. Берроуза, Хаксли нисколько не интересовался собственно наркотиками. Известно, что автор «Голого завтрака» сам был наркоманом и подробно описал психофармакологические свойства многих групп наркотиков, в особенности опиатов. Роман Берроуза, в отличие от трактатов Хаксли, потрясает глубиной чудовищного наркотического опыта, описаниями, по словам Норманна Мейлера, «того исключительно тяжкого испытания, которое выпало на долю этого человека. <...> Это просто изображение преисподней. Да, это Ад. <...> При чтении "Голого завтрака" возникает ощущение умерщвления духа <...>».¹²

Что касается О. Хаксли, то значительная часть его визуального психоделического опыта была предопределена и обусловлена конкретным содержанием прочитанных им ранее отчетов об аналогичных пережи-

¹¹ В 1935 г. Хаксли, п частности, публикует небольшую, но богато иллюстрированную статью антропологического характера про религиозные практики в Центральной Америке. См.: Huxley A. Religious Practices in Central America // The Geographical Magazine. 1935. October. P. 435-449.

¹² M e й л e p H. «Голый завтрак» в суде // Берроуз У. С. Голый завтрак: Роман; Электронная революция: Статьи. М.: Глагол, 2000. С. 236-237.

ваниях. Хаксли читал и специальные труды о наркотических веществах. Сведения о воздействии кактуса Anhalonium Lewini он почерпнул как из вышеупомянутой работы Л. Левина, так и из статей Вира Митчелла «Мескалин» (1896) и Хэвелока Эллиса «Мескаль: Новый искусственный рай» (1897).¹³ Читатель психоделических трактатов Хаксли, знакомый также со специальными работами Эллиса и Митчелла, не может не заметить определенного сходства между ними. Подробные описания цветовых изменений, происходящих с предметами, сверкающими восхитительными красками, на которые у Хаксли сделан главный акцент, фигурируют как в отчете Митчелла, так и в статье Эллиса. Ясно, что последние, в отличие от Хаксли, испытавшего воздействие того же препарата полвека спустя, вовсе не стремились к какой-либо художественной убедительности. Однако и в их статьях, как и у Хаксли, описаны удивительные художественные озарения, возникающие при разглядывании самых обычных предметов и материалов во время сеанса. Эллис воспроизводит визуальные метаморфозы, апеллируя к известным полотнам: во время мескалинового сеанса тени, отбрасываемые предметами, напомнили ему картины Клода Моне. В свою очередь, Хаксли, сознательно или подсознательно подражая Эллису в «Дверях восприятия», использовал живописную парадигму, бесспорно, гораздо более тщательно выстроенную и подробную. Хаксли отсылает нас ко многим знаменитым полотнам, обнаружившим в его видениях «визионерские» качества.

X. Эллис не ограничился наблюдениями за простыми предметами обстановки. Он также экспериментировал с музыкой и с произведениями искусства, задействованными во время сеансов. Все эти обстоятельства, как нам кажется, указывают на то, что детали его экспериментов были учтены в опытах, в которых в 1950-х участвовал О. Хаксли. Но важнее другое — скорее всего, именно из отчетов Эллиса писатель узнал, что во время мескалиновой галлюцинации ум «остается идеально ясным», «проницательным», что тело воспринимается как объект наблюдений. Самым главным для Хаксли, по-видимому, было утверж-

¹³ Mitchell W. S. Mescaline // British Medical Journal. 1896. N 2. P. 1625; Ellis H. Mescal: A New Artificial Paradise // Annual Reports: Smithsonian Institute. 1897. Vol. I. P. 537 (далее цит. это издание), — а затем в: Contemporary Review. 1898. Vol. LXXI1I. P. 130-141. — Данные ссылки сразу помещают текст «Дверей восприятия» в рамки научного дискурса.

дение Эллиса, что человек, принявший мескалин, способен пережить «объективное осознание собственной личности», «освобождение сознания», «божественность собственной внеличностной природы».¹⁴ Не менее важным для Хаксли, очевидно, был и тезис Эллиса о фундаментальном отличии мескалинового рая от алкогольного и опиумного: человек, принявший мескалин, якобы остается спокойным и собранным. Именно X. Эллис после испытанных им визионерских метаморфоз решил, что неплохо было бы посмотреть, какое воздействие окажет препарат на художников. Привлеченный к его опытам живописец испытал острую боль в сердце и приступ страха смерти, а затем увидел, как все предметы «озарились» ярчайшим светом: фиолетовая пачка сигарет засверкала словно аметист, спинка полированного стула — как рубин. (В «Дверях восприятия» О. Хаксли подробно описывает, в каком виде предстали перед его измененным взором книги, стоящие вдоль стен его кабинета:

«<...> красные книги, словно рубины; изумрудные книги, книги с переплетами из белого нефрита, книги из агата, аквамарина, желтого топаза; книги из ляпис-лазури».¹⁵)

Одним из тех, кто принял мескалиновое причастие от Эллиса, был поэт Уильям Батлер Йетс, который увидел великолепных драконов, выпускающих струи пара.¹⁶ Заметим, что испытуемый, привлеченный к опытам X. Эллиса, налюбовавшись на трансформированные чудесным образом предметы, пережил затем агонию: ему казалось, что он умирает от нехватки воздуха и невозможности пошевелиться. (Олдосу Хаксли повезло гораздо больше: ему не довелось пережить подобный ужас. Ему было даровано исключительное по своей силе эстетическое переживание. Почти ни один из неприятных и опасных симптомов, подробно описанных у Эллиса, у Хаксли не проявился.)

И, наконец, Эллис писал, что мескалин вряд ли способен вызвать привыкание, что он не уводит от реальности в забытье и потому, скорее всего, безопасен для физически здорового человека в качестве пре-

¹⁴ Ellis H. Mescal. P. 537.

¹⁵ X а к с л и О. Двери восприятия; Рай и ад: Трактаты. СПб.: Азбука-Классика, 2002. С. 16. — Далее Двери и Рай.

¹⁶ Об этом подробнее см.: Stevens J. Storming Heaven. P. 11.

парата, чья ценность состоит в том, что он вызывает эстетическое удовольствие и приводит к религиозному переживанию.

Заметим, что в его 59 лет Олдосу Хаксли были не нужны наркотики, притупляющие сознание. Не нужны ему были и галлюциногенные препараты, вызывающие зависимость, — например, опиаты. В погоне за сверхреальными видениями, неуловимыми вспышками Божественного Света, которые он изучал в трудах мистиков предыдущие пятнадцать лет и которые сам описывал в двух биографиях «Серое преосвященство» («Grey Eminence», 1941) и «Луденские бесы» («The Devils of Loudun», 1952), писатель был готов принять галлюциноген, вызывающий состояние, похожее на безумие. Мог ли Хаксли, искавший мистического озарения, но не отказавшийся от амбиций естествоиспытателя, направленных на разгадку тайн сознания, пропустить шанс, обещавший ему визионерский и психологический, а возможно, и мистический опыт? Очевидно, характер Хаксли и общая нацеленность его исканий не оставляла никаких шансов для отказа от такой возможности.

Хаксли и Осмонд:
Биохимическая концепция шизофрении

За несколько лет до «химического причастия» Олдоса Хаксли медики стали использовать с терапевтической целью мескалин, а также заново открытую ЛСД — кислоту, синтезированную Альбертом Хофманном в базельской лаборатории «Сандоз» еще в 1938 г., но до середины 1940-х не проходившую клинических испытаний. Результаты такой терапии были опубликованы в многочисленных статьях как в Европе, так и в Америке.¹⁷

¹⁷ Тогда же были созданы Европейская и Американо-канадская ассоциации психолитической терапии. Во многих публикациях говорилось о производимом психолитиками эффекте абреакции, т. е. снятия эмоционального напряжения путем организованного определенным образом повторного переживания травмы, что позволяло, в частности, успешно лечить военные психотравмы и посттравматические неврозы. Наиболее впечатляющих результатов добилась группа Хоффера в Канаде. Из канадских публикаций Хаксли узнал, что выведенная незадолго до того формула лизергиновой кислоты, содержащейся в мес-калине, обнаружила поразительное сходство с формулой адреналина. Между тем адренохром — продукт разложения адреналина — способен вызывать симптомы, наблюдаемые как при шизофрении, так и при интоксикации мескалином, активным компонентом кактуса пейотль, используемого индейцами Северной Америки для религиозных церемоний.

В начале 1950-х Хаксли оказался среди тех немногих, кто заинтересовался биохимической концепцией шизофрении, авторами которой были канадцы Абрам Хоффер, Джон Смизис и Хамфри Осмонд. Еще во время работы в лондонской Больнице Св. Георгия психиатр Осмонд высказал предположение, что причиной шизофрении является самоотравление организма, по какой-то причине вырабатывающего галлюциногенные соединения. Британское медицинское сообщество сочло эту гипотезу ошибочной. Тогда Осмонд переехал в Канаду, где продолжил исследования в том же направлении в группе Хоффера в Университете Саскетчеваны. Подтверждением осведомленности Хаксли об их работах является библиография трудов этих психиатров на психоделическую тему, приведенная им на второй странице «Дверей восприятия». Не удивительно, что Хаксли, всегда пристально следивший за развитием наук о человеке, проявил столь сильную заинтересованность этими новыми исследованиями. Эксперименты группы Хоффера, а также ряда других биохимиков, психиатров и психологов, обещали химическое объяснение шизофрении — болезни, причины которой во многом остаются загадочными. А писателю всегда «хотелось понять хоть что-нибудь о природе того мира, в который мы попадаем в снах, в видениях, в шизофрении».¹⁸

Людям, заинтересованным биохимической концепцией шизофрении, очевидно, было совсем не трудно получить доступ к нужной медицинской информации. Так, «Голым завтрак» выдает знакомство с ней У. Берроуза, утверждавшего, что джанки (опиумисты) никогда не страдают шизофренией: «В своей практике я никогда не встречал джанки-шизофреников, а ведь для большинства джанки характерен как раз шизоидный физический тип. <...> А почему у наркотов не бывает шизофрении? Пока не знаю. <...> Мескалин, ЛСД-6, испорченный адреналин, хармалин могут вызывать состояние, близкое к шизофрении. <...> Не исключено, что шизофрения — это наркотический психоз. Можно сказать, Человек Внутри, то есть шизофрения и наркомания, метаболически связаны».¹⁹

Идея моделируемого психоза предопределила появление терминов «психотомиметики» (соединения, стимулирующие психотические

¹⁸ Н и х 1 е у A. Letters / Ed. G. Smith. New York; Evanston: Harper & Row, 1969. P. 687. — Далее Letters.

¹⁹ Б е р р о у з У. С. Голый завтрак. С. 57-58.

состояния) или «психодислептики» (препараты, нарушающие нормальное функционирование психики). Как и психиатры, убежденные в справедливости «психотомиметической» гипотезы, Хаксли надеялся, что опыты с лизергиносодержащими препаратами позволят объяснить феномен шизофрении, а заодно, как он полагал, и феномены гениальности и одаренности. Перспектива победить шизофрению с помощью мескалина представлялась ему не только весьма заманчивой, но и вполне вероятной.

С первых же страниц «Дверей восприятия» очевидно, что вопрос об этиологии душевного расстройства был одним из главных вопросов, волновавших Хаксли в период написания трактата:

«Неужели душевный хаос обусловлен хаосом химическим? И обусловлен ли химический хаос, в свою очередь, психологическим недомоганием, поражающим надпочечник?» (Двери. С. 9).

Нельзя не заметить, что и этот частный, хотя и исключительно важный, вопрос рассматривается им в рамках телесно-ментальной парадигмы: что первично при зарождении заболевания — материя или сознание?

Писатель также усматривал и более общий смысл в экспериментах с мескалином: собрав информацию о самых разнообразных переживаниях, можно попытаться найти механизмы развития эмпатии (вчувствования), преодоления границ личного сознания. Это дало бы возможность ощутить, «как именно видят нас другие». По мнению Хаксли, это был путь к победе над одиночеством. Вопросы, задаваемые им в то время, — те же самые, что волновали и продолжают волновать любого из нас: что происходит в моей голове? что происходит в голове другого человека? есть ли возможность получить об этом более или менее достоверные сведения? является ли то, что мы воспринимаем, внешним или внутренним? попадает ли человек под воздействием галлюциногенов в некую область пространства сознания? получает ли он при этом допуск к каким-то сферам коллективного бессознательного? чем отличается и отличается ли химический экстаз от мистического? является ли визионерский опыт мистическим?

Хаксли прекрасно осознавал исключительную сложность этой психофармакологической и — шире — философской проблематики. Ответы на эти вопросы, как будет подробнее рассмотрено ниже, зависели и по-прежнему зависят не только от правильного построения опыта и объективности оценки полученных результатов, но и от позиций наблюдателя и испытуемого.

Хамфри Осмонд считал исключительно важным изучение психопатологических состояний, справедливо полагая, что без таких исследований и последующей их оценки психологи не могут претендовать на точность и полноту картины функционирования сознания. Так как участники группы Хоффера стремились получить как можно более точные ответы на выдвинутые ими вопросы, они исследовали воздействие препарата не только на своих пациентах, страдающих умственными расстройствами, но и на многих специально подготовленных испытуемых, не имевших психических отклонений. Итак, познакомившись со статьей Осмонда и Смизиса «Шизофрения: Новый подход» (1952),²⁰ Хаксли оценил революционность новой концепции, согласно которой причиной шизофрении является нарушение адреналинового метаболизма, и первым написал Осмонду, приглашая его к себе в Калифорнию. С этого момента начались их многолетние переписка, дружба и сотрудничество.

²⁰ Osmond H., Smythies J. Schizophrenia: A New Approach // Journal of Mental Science. 1952. N 98. April. P. 309-315.

Их корреспонденция с самого начала представляла собой обмен идеями. Так, в письме к Осмонду от 10 апреля 1953 г. Хаксли говорит о бергсоновской модели нормального сознания, которое функционирует подобно клапану, пропуская лишь ту информацию, что необходима для биологической адаптации. Через год бергсоновская идея, в поддержку которой неоднократно высказывался писатель (Хаксли апеллирует не только к авторитету Анри Бергсона, но и к схожей концепции философа-парапсихолога Ч. Брода), нашла отражение в его «Дверях восприятия»:

«<...>Функция мозга и нервной системы состоит в защите нас от переполнения <...> массой <...> ненужного знания. <...> Каждый из нас в потенции является Всемирным Разумом. Но поскольку мы суть животные, наше дело — любой ценой выжить. Чтобы сделать возможным биологическое выживание, Мировой Разум приходится пропускать через редукционный клапан мозга. То, что на языке религии называется "сим миром", есть вселенная редуцированного знания. <...> Однако некоторые люди, по-видимому, рождаются со своего рода байпасом, обходящим редукционный клапан. Другие же временные байпасы могут приобретаться или спонтанно, или в результате обдуманных "духовных упражнений", или посредством гипноза, или с помощью наркотиков» (Двери. С. 19-20).

В упомянутом уже письме от 10 апреля 1953 г. Хаксли впервые выдвигает программу необходимой реформы воспитания и образования, практическая и духовная цель которых должна состоять в том, чтобы научить извлекать «все лучшее из обоих миров — из мира биологических потребностей и из мира безграничного опыта, лежащего в основе всего сущего» (Letters. Р. 668-669). При существующей системе воспитания человек утрачивает способность ощущать целостность мира. Считая, что такая цена биологической адаптации неоправданно высока, Хаксли делает следующее предположение: мескалин иди его аналог мог бы предоставить молодым людям возможность ощутить и увидеть то, о чем они знают лишь из священных книг. Вторым, более мягким средством трансценденции, по его мнению, мог бы стать гипноз, о котором писатель тоже знал не понаслышке, ибо читал публикации на эту тему в ведущих медицинских журналах и был знаком со многими психиатрами, использовавшими гипноз в своей практике.

Первоначальный план О. Хаксли состоял в том, чтобы к приезду Осмонда, направлявшегося в Лос-Анджелес на научную конференцию, заказать мескалин из Швейцарии. Но 19 апреля 1953 г. в очередном письме он пожаловался Осмонду, что придется слишком долго ждать доставки, и потому просил его «прихватить с собой немного».²¹ Писатель ничуть не скрывал своего нетерпения:

«Я очень хочу поставить эксперимент, и был бы особенно счастлив проделать его под руководством такого опытного экспериментатора, как Вы» (Utters. Р. 670).

В мае 1953 г. Хамфри Осмонд приехал в дом Олдоса и Марии Хаксли в окрестностях Лос-Анджелеса и привез 0,4 г мескалина. Именно он стал проводником писателя в мире под- и сверхсознательных явлений. В тот знаменательный день, 6 мая 1953 г., Хаксли убедился, что

²¹ Хаксли мот и не знать, что продажа и ввоз в Калифорнию кактуса пейотль, из которого получают мескалин, были незаконны. Однако Осмонд был, наверно, прекрасно осведомлен: в случае задержания с поличным ему грозило уголовное преследование.

мескалин — не только средство выхода, как он любил говорить, «за пределы душного, потного эго», но и ключ к технике своего рода «прикладного мистицизма». По завершении опыта Хаксли решил заставить мир поверить в невероятные возможности этого священного снадобья, которое способно принести облегчение, а возможно, и духовное спасение человечеству, задавленному цивилизацией. Вскоре объединив свои усилия, ученые группы Хоффера и писатель вообразили себя храбрыми естествоиспытателями, героями психофармакологического фронтира.

Раздумывая о роли мескалина, Хаксли счел наиболее адекватной метафору «очищенного сознания», выбрав в качестве эпиграфа своей будущей книги слова из «Бракосочетания рая и ада» Уильяма Блейка, поэта, художника и визионера: «Если бы двери восприятия были чисты, всё предстало бы человеку таким, как оно есть — бесконечным».²² Название второго трактата Хаксли «Рай и ад» заимствовано, как мы видим, из того же источника.

Уже в июне О. Хаксли стал думать о спонсорах для группы Хоффера. Первое, что он посоветовал Осмонду, это обратиться в Фонд Рокфеллера. Он пообещал лично поговорить с Робертом Хатчинсом, возглавлявшим тогда этот фонд. Для большей убедительности Хаксли попросил Осмонда написать проект, в котором подчеркивались бы важные медицинские аспекты изучения мескалина. Писатель полагал, что в проекте должна учитываться роль мескалина для исследований в области психологии, в философии и даже в развитии «теории знания» (Letters. P. 677).

Несколько фондов, в том числе и Фонд Форда, отказали Осмонду в финансировании. Хаксли подбадривал его, говоря, что «рано или поздно кто-нибудь спонсирует изучение Иных Миров» (Letters. P. 703).

Наркотики (точнее, мескалин, псилоцибин и ЛСД) и вызываемые ими измененные состояния сознания, как уже говорилось, представлялись Хаксли интересными с психологической точки зрения. Осмонд и Хаксли упражнялись в словотворчестве, опробуя разные изобретаемые ими термины для обозначения галлюциногенных веществ, расширяющих сознание. Сначала Осмонд предложил название «психотомимети-

²² «If the doors of perception were cleansed everything would appear to man as it is, infinite» (см.: Blake W. The Marriage of Heaven and Hell // Complete Writings of William Blake / Ed. G. Keynes. London: Gollancz, 1957. P. 1793 (plate 14, "A Memorable Fancy").

ки», подчеркивая сходство их воздействия с психотическими состояниями. Затем они договорились, что придуманное Осмондом «психЕделики» звучит гораздо лучше, ибо этот термин лучше передает связанную с ними широкую проблематику. Хаксли упорно писал «психОделики». Последний вариант, как известно, стал широко употребляться в русском языке.

Значение психоделиков, по мнению Хаксли, состояло в том, чтобы, не вызывая привыкания, расширять и изменять сознание с высшей целью, а именно — с целью достичь визионерского восприятия, и самое главное — получить представление о трансцендентальном Чистом Свете.

Одним из первых комментариев, сделанных Хаксли в тот памятный майский день, когда он находился под воздействием мескалина, было, как это ни странно, следующее восклицание:

«Хамфри, ну не поразительно ли все это в такой марксистской стране!..»²³

Вероятно, Хаксли испытал ошеломляющее чувство свободы, когда прорвался в пространство чистого духа из параноидальной реальности страны, одержимой маккартистской «охотой на ведьм».

Впоследствии стало ясно, что писатель подвергал себя значительному риску. Был ли он достаточно осведомлен о некоторых возможных отрицательных эффектах мескалина?²⁴ Хамфри Осмонд впоследствии вспоминал: «Меня вовсе не радовала перспектива — пускай сколь угодно малая — стать тем, кто свел с ума Олдоса Хаксли».²⁵ Осмонд, должно быть, благодарил судьбу за то, что в данном случае психика испытуемого оказалась вполне устойчивой. В то время ученые еще не обладали достаточными данными о том, что под влиянием наркотика могут наступить серьезные, порой необратимые изменения психики.

²³ Aldous Huxley, 1894-1963: A Memorial Volume / Ed. J. Huxley. New York: Harper & Row, 1965. P. 116.

²⁴ В отличие от Хаксли, Уильям Берроуз, например, прекрасно знал, что мескалии вызывает сильную тошноту и что его передозировка может привести к дыхательному параличу и смерти (см. его «Приложение» к «Голому завтраку»). Хаксли понятия не имел и о том, что интересовавший его другой галлюциноген, аюахуаска (яг), родственный ЛСД-6 и также способный вызвать смоделированный экспериментальный психоз, при высокой дозировке высокотоксичен и может вызвать конвульсии. Хаксли, конечно, читал специальные труды о наркотических веществах, однако, как мы видим, не собрал исчерпывающих данных.

²⁵ Aldous Huxley, 1894-1963: A Memorial Volume. P. 118.

Хаксли же полагал, что имеет достаточно веские основания для постановки такого эксперимента над собой. Между тем Осмонд сообщал ему, какое патологическое влияние препарат может иметь на людей с нездоровой печенью. Но Хаксли считал, что великолепные психотомиметические перспективы перевешивают любые контраргументы. Так, в одном из писем, отправленных вскоре после первого мескалинового опыта, Хаксли восторженно заявляет:

«Эти молодые канадцы вот-вот обнаружат нечто исключительно важное — биохимический элемент, вызывающий шизофрению. <...> Возможно, они близки к тому, чтобы найти способ излечения или профилактики этой чумы нашего времени. Кто знает?» (Letters. P. 678).

Надо заметить, что Осмонд понимал, что психотомиметики, несмотря на широту открывающихся горизонтов, не самые удобные инструменты. Они порождают больше вопросов, чем ответов.²⁶ Следовательно, полагал ученый, нужно изменить сам стиль размышлений над этими вопросами, изобрести новый язык описаний. Не логичным ли в свете такой проблематики было прибегнуть к помощи профессионала, чье назначение как раз и состоит в том, чтобы изобретать новые языки, новые способы описания неизведанного? Но в таком случае нам не стоит удивляться тому, насколько ценным «сотрудником» показался Осмонду увлекшийся психофармакологическими открытиями профессиональный литератор.

Хаксли, как и битники, стал первопроходцем, проводником на неведомых территориях сознания. Географическая метафора стала с его легкой руки определяющей в описаниях «поездок». Писатель не пошел обычным путем, избежав изображения исключительно фантастиче-

²⁶ Осмонд, общаясь с Хаксли, стремился учитывать точку зрения «неашажированного» (той или иной научной школой) интеллектуала. Вероятно, именно в этой целью он присылал Хаксли свои работы. Так, например, Осмонд прислал писателю доклад «Вдохновение и метод в исследовании шизофрении» («Inspiration and Method in Schizophrenic Research»), прочитанный в декабре 1952 г. в Монреале, перед тем, как опубликовать его. Из заглавия ясно, что ученый защищал нетрадиционные методы, учитывающие интуицию и чувствительность исследователя. Хаксли отвечает ему: «<...> Вчера вечером мы вслух читали Вашу статью. Мне кажется, она очень хороша — текст ясный, полный, хорошо выстроенный. Я не думаю, что в нем нужно что-либо менять, не знаю, что бы еще можно было добавить» (Letters. Р. 687).

ских пейзажей. Из «Дверей восприятия» очевидно, что Хаксли не стремился специально одухотворить, опоэтизировать природу. Впервые попав в иное «пространство-время» сознания, он обратил внимание на тривиальное, бытовое. Так, попав в иное психическое состояние, вместо того, чтобы предложить Осмонду и Марии отправиться с ним в пустыню Мохаве, на океанский берег, в живописные горы и долины, до которых рукой подать из Голливуда, он предпочел посмотреть на вопиюще банальное сооружение — Самую Большую Аптеку в Мире. Почему? Исходя из особой логики измененного сознания, мы найдем лишь один ответ: выбор не имеет значения. В самом деле, не все ли равно, на что взирать с открытым сознанием? Оно неизбирательно и способно расцветить все, что угодно.

Последовавшие за этим первым визитом Осмонда многолетняя дружба и интенсивная переписка дали толчок к их дальнейшим индивидуальным и совместным экспериментам в этой области. Первые мескалиновые опыты писателя привели к появлению двух психоделических трактатов — сначала «Дверей восприятия» (гораздо адекватнее, на наш взгляд, был бы перевод «Врата восприятия»), а затем и «Рая и ада», написанных с промежутком в три года.

Надежды Осмонда на то, что профессиональный художник слова сможет найти яркий понятный язык описания и объяснения поразительных видений, полностью оправдались. В самом деле, возьмем для примера метафору, которую Хаксли употребляет для описания индивидуальных психологических миров, — «островные вселенные». Писатель представляет наш разум в качестве «определенного места в пространстве». Места, населенные душевнобольными и гениями, он называет «отдаленными материками» или «островами», о которых у обычных здравомыслящих людей нет сколько-либо адекватного представления: все это в корне чуждые друг другу миры. Лишь литератор и психиатр (наравне с врожденным визионером) способны проникнуть в миры сумасшествия, гениальности или, хотя бы, — и это для большинства людей гораздо актуальней — в миры представителей других соматотипов (как еще эктоморф — Хаксли использует термины из классификации У. Шелдона — сможет понять мезоморфа?)

Осмонд снабжал писателя мескалином для совместных опытов. Не без его участия Хаксли впоследствии примет и ЛСД. Писатель обнаружил в Осмонде идеальный тип ученого, который порождает революционные теории, открывающие, как им тогда обоим казалось, новые горизонты для эволюции человечества:

«Осмонд — очень талантливый и энергичный человек с прекрасным воображением и широким кругозором, способный одновременно воспринимать гораздо больше, чем большинство медиков и академических психологов» (Letters. P. 718).

Критика традиционной медицины и академической психологии, вероятнее всего, в данном случае обусловлена тем, что, как мы уже говорили, главными методами психиатрического лечения были в то время лоботомия и электрошок.

Психохирургия и электрошок в литературе

Психохирургия представлена в художественной литературе тех лет в довольно мрачном свете.²⁷ Так, например, префронтальную лоботомию, в ходе которой удаляются кусочки лобных долей в обоих полушариях мозга, делает Адам Стентон, персонаж романа Р. П. Уоррена «Вся королевская рать» («All the King's Men», 1946). Журналист Джек Бердон, друг хирурга, интересуется, переживет ли пациент столь радикальное хирургическое вмешательство: «Он сказал, что ручаться нельзя, по если останется, то станет другим. Я спросил, что значит — другим. — Другой личностью, — ответил он. — Вроде как после обращения в христианскую веру? — Это не создает новой личности, — ответил он. — После обращения твоя личность остается прежней. Просто она функционирует на основе другой системы ценностей. — А личность этого человека станет другой? — Да, — сказал Адам. <...> После операции решительно все меняется. Напряженность уходит, он становится веселым и дружелюбным. Его лоб разглаживается. Он будет хорошо спать, хорошо есть, с удовольствием стоять у изгороди и делать соседям комплименты по поводу их настурций или капусты. Он будет совершенно счастлив. <...> — А что будет, если все получится не по учебникам? — Ну, — сказал он, — бывали такие случаи — не у меня, слава богу, — когда

²⁷ Лоботомия довольно широко практиковалась с 1940-х годон. Одним из пионеров такого радикального подхода был Уолтер Фримен, президент Американской ассоциации невропатологов, который начал делать операции по фронтальной (префронтальной) лоботомии в 1936 г. Об этом см., например: Robinson M., Walter F. Psychosurgery and the Self. New York: Grune and Stratton, 1954.

субъект становится не жизнерадостным и общительным, но жизнерадостным и совершенно аморальным».²⁸

Таким образом, вмешательство в структуру личности в случае лоботомии и ее последствия для поведения гораздо радикальней того, что случилось с Савлом по пути в Дамаск, — по крайней мере, так это воспринимал Р. П. Уоррен, судя по приведенному эпизоду романа.

Об электрошоковой терапии²⁹ как об альтернативе префронтальной лоботомии речь идет в одном из эпизодов главы 11 «Человека-невидимки» («Invisible Man», 1952) Ральфа Эллисона. Как и в романе Уоррена, здесь очевиден мотив манипуляции сознанием. В «Человеке-невидимке» лечение имеет явно исправительный характер. Дискутируются и альтернативные практики, как то: «кастрация» и префронтальная лоботомия. При этом электрошок (не без горькой иронии) показан как более гуманный, бескровный метод, позволяющий сохранить гештальт, целостность сознания.

Не остается сомнений относительно резко отрицательной оценки электрошока и Кеном Кизи, автором романа «Пролетая над гнездом кукушки» («One Flew Over the Cockoo's Nest», 1962), о котором еще пойдет речь. В этом произведении электрошок однозначно изображен как метод усмирения непокорного, а не как терапевтический метод.

Очевидно, что по сравнению с вышеописанными процедурами мескалин и ЛСД представлялись невинными средствами, гипотетически способными восстановить химический баланс и привести к психическому выздоровлению.

²⁸ Уоррен Р. П. Вся королевская pan. // Уоррен Р. П. Вся королевская рать; Приди в зеленый дол. М.: Художественная литература, 1983. С. 368.

²⁹ С 1938 г. У. Черлетти и Л. Бини стали использоиать электросудорожную терапию для лечения психических заболеваний. До сих пор не существует теории, удовлетворительно объясняющей терапевтическое воздействие данной процедуры. Наибольших результатов удалось достичь в лечении депрессий (депрессивной фазы МДП — маниакально-депрессивного психоза). Что до шизофрении, то такой метод оказался продуктивен при лечении ранних стадий острой шизофрении, особенно при кататоническом возбуждении. (См.: N о у е s А., К о i b L. Shock and Other Physical Therapies // Modern Clinical Psychiatry. 6^lh ed. Philadelphia: W. B. Saunders Co., 1963. P. 538-542.)

Оправдания риска

Осмонд не скрывал от Хаксли, что часть испытуемых после принятия мескалина или ЛСД попадала отнюдь не в райское пространство сознания, переживая адские муки вместо ожидаемого состояния блаженства. Писатель, как мог, пытался найти логическое объяснение подобному попаданию мимо цели:

«Поскольку шизофреник исходит из страха и поскольку он не знает, когда и как ему предстоит выйти из этого измененного состояния сознания, то его страх, как правило, усиливается, и он обычно воспринимает Иной мир не как рай, а как ад или чистилище» (Letters. P. 678).

Как известно, первый же мескалиновый опыт Хаксли позволил ему приблизиться к субъективному пониманию шизофрении. Так, следя за трансформацией совершенно тривиальных предметов, таких, например, как стул, он осознал, что при определенных состояниях сознания объект не только «поглощает концепт», но и может быть увиден как Страшный суд. Это переживание вызвало у Хаксли столь невыразимый ужас, что он легко представил себе, что должен испытывать шизофреник, попадая в свой субъективный ад. Писатель стал понимать шизофрению как неспособность найти убежище в тривиальном бытии, как длящийся кошмар, перемежающийся краткими паузами блаженства. И все же он настаивает:

«<...> большинство принимающих мескалин переживает только райскую составляющую шизофрении» (Двери. С. 47).

Хаксли полагал, что людям с удовлетворительным состоянием печени ничего не угрожает. По его логике, если бы мескалин был токсичен, то он наверняка вызывал бы нервное расстройство. Между тем одно вовсе не следует из другого. Столь же непонятна его логика, когда он, с одной стороны, настаивает на том, что мескалин безопасен, с другой — обращает наше внимание на то, что препарат способен перенести в ад или чистилище того, кто «страдает от периодических депрессий или хронических нервных расстройств» (Двери. С. 48). Но разве сам О. Хаксли не страдал частыми нервными расстройствами? Мы уже говорили в предыдущей главе о том, что он был склонен к невротическим психосоматическим нарушениям, а значит, вполне мог оказаться жертвой своего добровольного психофармакологического эксперимента.

В «Дверях восприятия» обращает на себя внимание рассуждение Хаксли о структуре сознания. Напомним, что писатель выделял сознательное эго, способное лишь формулировать желания и управляющее нами в весьма малой степени, и физиологический рассудок, который прекрасно управляет телом, если сознательное эго не вмешивается. В пассаже, посвященном этой модели, Хаксли называет свое сознательное аго «надоедливым невротиком» (!), уступившим во время мескалиновой сессии дорогу гораздо более важному, но редко осознаваемому физиологическому рассудку. Писатель, очевидно, искал подтверждения своей концепции сознания, различные слои которого, как ему показалось, предстали перед ним объективно (Двери. С. 46). Между тем нам следует обратить внимание именно на то, что автор явно наделил свое эго определением «надоедливый невротик». Не означает ли это определение, что Хаксли вполне отдавал себе отчет в существовавших у него проблемах?

Несколькими годами спустя мысль о потенциальной опасности мескалинового и лизергинового опытов для невротиков будет высказана им в «Рае и аде». В Приложении VI к этому второму психоделическому трактату Хаксли пишет:

«То, что верно в отношении шизофреников, в меньшей степени верно и в отношении некоторых невротиков <...>. Недавно было обнаружено, что можно вызывать такое состояние призрачного существования (в сером мире фантомов. — И. Г.), приняв незначительное количество одного из производных адреналина. <...> Туманный мир, в котором обитают некоторые шизофреники и невротики, сильно напоминает мир умерших, каким он был описан в некоторых древних религиозных традициях» (Рай. С. 152-153).

Откуда же в 1953 г. Хаксли черпал уверенность в благополучном исходе своих небезопасных экспериментов? Писатель сам предоставил нам ответ. Во-первых, он утверждал, что человеку, который предупрежден о безвредности мескалина и о конечности психоделического пути, ничего не грозит, и он может смело отправляться в «путешествие». Иными словами, многое могло зависеть от мудрого наставника. Но, спрашивается, кто может с уверенностью оценить, не сломается ли психика испытуемого от переживаемого им во время сеанса страха распада личности, «под давлением реальности более огромной, чем может вынести разум, привыкший жить большую часть времени в уютном мире символов» (Двери. С. 48)? Неужели писатель был настолько уверен в гибкости своей психики, в том, что химическое воздействие не принесет вреда его душе?

Во-вторых, мы находим объяснение бесстрашия или безрассудства Хаксли в его рассуждениях о сходстве пережитого им страха распада психики с теми описаниями, которые он читал в трудах теологов и мистиков, изобилующих ссылками на ужас встречи человеческого эго с Божественной Чистотой, Божественным Светом (с Чистым Светом Пустоты «Тибетской книги мертвых»). Видимо, эти примеры убедили писателя в том, что человек способен пережить подобный священный опыт без ущерба для психического здоровья. И вновь Хаксли говорит, что условием положительного опыта является непременное присутствие и участие «проводника» — того, кто рассказал бы «путешественнику», что к чему, не допуская расстройства разума.

Шизофреник же, полагал писатель, если исходит из страха и ненависти, непременно скатывается в бездну отчаяния. Рассуждая об огромной роли наставлений (подобных тем, которые дают буддистские монахи, денно и нощно инструктирующие душу умершего в ее путешествии по загробному миру), Хаксли предлагает современным психиатрам делать нечто подобное для душевнобольных:

«Пусть будет голос, заверяющий их днем, и даже когда они спят, что, несмотря па весь ужас, все смятение и недоумение, предельная Реальность непоколебимо остается сама собой и состоит из той же субстанции, что и внутренний свет наиболее жестоко терзаемого разума. С помощью таких устройств, как магнитофоны <...> и встроенные в подушки громкоговорители, было бы очень легко постоянно напоминать обитателям лечебною заведения, даже страдающего от нехватки персонала, об этом изначальном факте» (Двери. С. 51).

И вновь возникают вопросы. Во-первых, откуда «проводник» в мескалиновый рай может знать, из чего конкретно будет исходить шизофреник во время опыта? Во-вторых, если испытатель осознает, насколько рискованно отправить душевнобольного по опасному пути (т. е. в мескалиновый ад), то каковы основания для его решения использовать психотомиметическую терапию в лечении шизофрении? Странно не то, что Хаксли, не будучи профессиональным ученым, не увидел противоречия в психотомиметической проблематике. Удивительно то, что сами авторы методики явно игнорировали данный парадокс.

Третье объяснение риска, на который сознательно пошел писатель, принимая мескалин, состоит в изученном им религиозном культе пейотлизма. Священный кактус пейотль использовался индейскими племенами и «перешел по наследству» из традиционной, языческой религии в Исконную американскую церковь (Native American Church), возникшую в результате контакта с христианством. Хаксли почерпнул нужную ему информацию, в частности, из монографии Дж. С. Слоткина «Пейотлизм у индейцев меномини» (1952).³⁰ Труд Слоткина, должно быть, успокоил Хаксли. Писатель руководствовался тем соображением, что пейотль, а также другие токсичные вещества, широко употребляемые в религиозных практиках различных цивилизаций, очевидно, не вызывают у участников церемоний серьезных и стойких психических расстройств.³¹

* * *

Напомним, что больше всего писателя занимал когнитивный и эпистемологический аспекты психоделического опыта:

«Кто изобретает эти поразительные образы? И почему же Не-я, которое их изобретает, выбирает именно их?» (Letters. P. 687).

Письма Хаксли конца 1953 — начала 1954 г. демонстрируют метания от одной теории к другой. Так, он сначала заявляет, что тот мир, в который мы попадаем в снах, видениях и при шизофрении:

«<...> существует объективно вне нас, огромные области этого мира не имеют ничего общего с интересами зго шли с биологическими потребностями животного» (Letters. P. 687).

Однако всего лишь через месяц он говорит о том, что мескалиновые рай и ад являются разными областями сознания, игнорируя при этом во-

³⁰ S 1 о t k i n J. S. Menomini Peyotism // Transactions of the American Philosophical Society. 1952. Vol. 42. Part 4. December. P. 565-699.

³¹ Правда, у нас есть основания усомниться в методике и тщательности исследований как Слоткина, так и Филиппа Де Фелиса. Монография последнего также упомянута как в письмах Хаксли, так и в «Дверях» (D e Felice Ph. Poisons Sacres, Ivresses Divine. Paris: Editions Albin, 1936. — Хаксли также читал: Reti L. Cactus Alkaloids and Some Related Compounds. Wien: Springer, 1950). В самом деле, кто и как проводил полевые исследования психического здоровья, в частности, «коренных американцев», практикующих пейотлизм с целью достичь состояния экстаза в церемониях Исконной американской церкви?

прос об их объективности. Описывая опыты Осмонда своему приятелю, крупнейшему специалисту в области парапсихологии Дж. Б. Райну из Университета Дыок,³² Хаксли без каких-либо сомнений заявляет, что каждое из психоделических веществ:

«<...> создает другой тип "смоделированного психоза" и открывает иную сферу сознания. Он (Осмонд. — И. Г.) собирается изучить таким образом необъятные районы плохо картографированной территории сознания <...>» (Letters. P. 718).

Довольно скоро, однако, и группа Хоффера и Олдос Хаксли были вынуждены признать концепцию «смоделированного психоза» ошибочной. Надежды ученых не оправдались. Им не удалось добиться выраженных клинических результатов, откорректировав, как ожидалось, адреналиновый баланс и тем самым убрав или смягчив симптомы заболевания. Однако, потерпев неудачу на одном фронте, группа Хоффера нашла другое применение галлюциногенам, решив, что эти препараты позволят медицинскому персоналу, семьям пациентов и всем, кто интересуется проблематикой психических расстройств, проникнуть в сознание душевнобольного и таким образом уменьшить его страдания. Их эксперименты способствовали ряду открытий в области нейропсихологии и психиатрии.³³

* * *

То, что далеко не все ученые отвергли идею использовать психото-миметики в психофармакологических исследованиях, подтверждается

³² Джозеф Б. Райи (Joseph Rhine, 1895-1980) — известный американский ученый, отец парапсихологии, впервые предпринявший научные эксперименты, описанные в его знаменитой монографии 1934 г. «Экстрасенсорное восприятие» («Extra Sensory Perception») (Рамп был автором этого термина). Оснонал лабораторию при Университете Дыок для исследования телекинеза, психокинеза, предсказания и пр. По настоящий момент исследования продолжаются в Даремском Центре им. Райна (The Rhine Research Center in Durham).

³³ Невзирая на отказ медицинского сообщества от данной теории, немало психиатров и прочих работников психиатрических клиник вплоть до середины 1960-х продолжали прибегать к ЛСД для экспериментов над собой, надеясь откорректировать собственное понимание природы психозов. История ЛСД-терапии наиболее полно изложена в: G rof S. LSD Psychotherapy. Alameda (Ca.): Hunter House, 1980, — а также в: The Uses and Implications of Hallucinogenic Drugs / Ed. B. Aaronson, H. Osmond. Garden City; New York: Doubleday, 1970.

важнейшим эпизодом одной литературной биографии. Без научных опытов, на которые согласился Кен Кизи, его знаменитый роман «Пролетая над гнездом кукушки» (1962), скорее всего, представлял бы собой совершенно другое произведение. Известно, что в первоначальном варианте первые страницы романа, т. е. монолог Вождя Бромдена, представляли собой стенограмму спонтанного потока сознания, записанного Кизи после принятия большой дозы пейотля. В 1960-1961 гг. стэн-фордский друг Кизи аспирант Вик Лоуэлл, работавший тогда в Госпитале ветеранов войны (Менло-Парк), привлек писателя в качестве добровольного участника к экспериментам с галлюциногенами. Суть экспериментов заключалась в том, чтобы искусственно вызвать у подопытных состояние острого психоза и узнать о внутренних переживаниях душевнобольных «из первых рук». Заметим, что все испытуемые были психически нормальны. Самого Кизи, по его словам, привлекала возможность расширить рамки собственного сознания. Так состоялось знакомство Кизи с «драконами». В посвящении к «Пролетая над гнездом кукушки» написано: «Вику Ловеллу, который сказал мне, что драконов не бывает, а потом привел в их логово».³⁴

«Распахивание дверей»: за и против

К моменту завершения работы над трактатом «Двери восприятия» Хаксли все больше был склонен приравнивать психоделическое переживание к художественным прозрениям гениальных живописцев, полагая, что оба типа переживаний имеют сходную психофизическую природу. Немаловажно и то, что Хаксли полагал, что мистический экстаз — следствие химических и метаболических изменений в организме мистика и визионера. Раз мистического экстаза, по мнению писателя, можно добиться постом, продолжительными молитвами, истязанием плоти и пр., следовательно, можно избрать более короткий путь, химически изменив психофизику организма, и таким образом достичь экстатического (а быть может, и религиозно-экстатического) состояния. Нетрудно заметить путаницу в терминологии писателя: он, похоже, избегает четкого различения экстазов, ибо и сам пока не разобрался, в чем же заключается разница между ними.

⁴⁴ К е s е у К. One Flew Over the Cuckoo's Nest: Text and Criticism / Ed. J. С Pratt. New York: The Viking Critical Library, 1973. P. XX.

Вскоре Хаксли поделился своими идеями по поводу психоделиков с Джеральдом Хердом.³⁵

Хаксли привлек Херда к своим экспериментам. Херд воспринял опыты с еще большим энтузиазмом, чем его друг, сочтя психоделические переживания едва ли не первым этапом грядущей «психологической стадии» эволюции, о которой он писал уже более двух десятилетий. Херд, в свою очередь, посвятил в галлюциногенное таинство Билла Уилсона, основателя Общества анонимных алкоголиков, а также (совместно с О. Хаксли) Хьюстона Смита (р. 1919), в будущем и по настоящий день всемирно известного специалиста по сравнительному религиоведению. Смит стал сотрудничать с Тимоти Лири,³⁶ когда тот еще работал в Центре по изучению межличностной психологии. Впоследствии Смит принял участие в Гарвардском психоделическом проекте.³⁷

Влияние Херда может иметь то же самое объяснение, что и воздействие Хаксли. Херд (как и Хаксли), по общему мнению, имел обширнейшие познания в многочисленных областях науки и культуры, был великолепным оратором, обладавшим безусловным личным обаянием. Еще один пример «заразительности» Херда — Оскар Янигер (1918 — 2001). По свидетельству Янигера, знаменитого калифорнийского пси-

³⁵ Джеральд Херд (Gerald Heard, 1889-1971) — британский философ, историк, популяризатор пауки, первый ведущий научно-популярных передач на радио Би-Би-Си, автор более 35 книг. Начиная с 1930-х годов пропагандировал теорию осмысленной эволюции, направленной па развитие сверхсознания (см., например: Heard G. The Ascent of Humanity: An Essay on the Evolution of Civilization from Group Consciousness Through Individuality to Super-Consciousness. New York: Harcourt, Brace & Co, 1929). Основал Трабуко Колледж (Калифорния), где проводились сравнительные исследования религий и практиковались разнообразные духовные упражнения. Один из лидеров Общества Веданты Южной Калифорнии. Можно утверждать, что Херд ответственен за «обращение» Хаксли-нигилиста, написавшего «Дивный Новый Мир», в мистика, создателя «Вечной философии»),

³⁶ То, что Тимоти Лири (1920-1996) впоследствии стал одним из гуру психоделической революции, подарив ей небезызвестный лозунг «Turn on, Tune in and Drop out» («Заведись, настройся, отключись!»), привело к тотальному забвению его прежних научных заслуг: пионерских исследований в области межперсопальной диагностики, теории личностного роста, коммуникативных игр и групповой психотерапии, т. е. тех областей психологии, которые позже стали ассоциироваться с именами К. Роджерса, Ф. Перлза, Э. Берна и др.

³⁷ Об этом X. Смит написал книгу «Очищение дверей восприятия» (Smith H. Cleansing the Doors of Perception: The Religious Significance of Entheogenic Plants and Chemicals. New York: Tarcher/Putnam, 2000).

холога, прославившегося впоследствии своей активной пропагандой психоделиков, Херд поведал ему в 1954 г. о чудесных возможностях психоделических препаратов, утверждая, в частности, что ЛСД — дар Божий и способ предотвратить Армагеддон.³⁸ В дальнейшем именно Яни-гер, кузен битника Аллена Гинзберга, убедил коллег расширить сферу психоделических экспериментов, и более того — по возможности попросту раздавать препараты добровольцам. Поразительно, что лаборатория «Сандоз» охотно снабдила Янигера психоделиками. Уже в конце 1950-х Янигер едва ли не ежедневно давал ЛСД 900 добровольцам, наблюдая их реакции и аккуратно фиксируя результаты. В результате голливудская богема постепенно и не без энтузиазма влилась в психоделическое движение.³⁹ Так и происходило «распахивание дверей». Посвящение, по существу, произошло по следующей схеме: «ученые → Хаксли и его друзья → ученые → богема → все прочие».

Сразу после публикации «Дверей восприятия» у Хаксли нашлись серьезные оппоненты, в числе которых были и близкие друзья, говорившие, в частности, что Хаксли скатывается в пучину дешевого мистицизма, а то, что он пережил в мескалиновых видениях, нереально и не имеет никакого отношения к жизни.⁴⁰

Томас Манн писал о безответственности «дилетантских высказываний» Хаксли. При этом он ссылался на известные ему медицинские источники, указывавшие на опасность не контролируемого профессионалами приема мескалина и ЛСД. В оправдание автора «Дверей» заметим, что трактат ни в коей мере не призывает к самостоятельным дилетантским экспериментам с психоделиками. Мы уже говорили о том, что Хаксли проводил свои опыты с участием специалистов. Нетрудно представить себе то, как легко было Хаксли впасть в заблуждение по поводу психоделиков, если даже профессиональные исследователи,

³⁸ См.: Sawyer D. Aldous Huxley: A Biography. New York: Crossroad, 2002. Ch. 10-11.

³⁹ Подробнее об истории психоделического движения см., например в: S t e v e n s J. Storming Heaven, — также в: www.druglibrary.org/schaffer/lsd/stevensl.htm.

⁴⁰ Об этом и о прочих перипетиях галлюциногенной страницы жизни О. Хаксли см., и частности, в подробной биографии: Dunaway D. К. Huxley in Hollywood. New York; London; Toronto: Anchor Books; Doubleday, 1989, — а также в: S a w у е г D. Aldous Huxley. Ch. 10-11; Woodcock G. Dawn and the Darkest Hour: A Study of Aldous Huxley. New York: Faber & Faber, 1972; Conrad P. Psychedelic America: Aldous Huxley in California // Imaging America. Oxford: Oxford University Press, 1988. P. 236-275.

вроде его приятеля Сидни Коэна, утверждали в серьезных научных изданиях вплоть до середины 1960-х, что, в частности, ЛСД во многих отношениях безопаснее аспирина и пенициллина, не говоря уже об алкоголе и табаке. И лишь в 1963 г. в «Анналах общей психиатрии», главном печатном органе Американской медицинской ассоциации, была опубликована редакционная статья, содержащая предупреждения об опасностях ЛСД.⁴¹

Т. Манн также обвиняет Хаксли в «скандальном эскапизме» и «бессовестном эстетическом самолюбовании». У Манна сложилось, на наш взгляд, неверное впечатление, что автор «Дверей» рекомендует «эстетическое самолюбование» всему миру в качестве средства от оглупления и страданий. Критикуя Хаксли, Манн отмечает: мистики давно продемонстрировали человечеству, что именно «страдание есть кратчайший путь к совершенству, чего не скажешь о наркотическом опьянении. Медитация о великолепии стула (намек на один из эпизодов «Дверей». — И. Г.) или о разнообразных разноцветных иллюзиях гораздо ближе к оглуплению». Автор «Волшебной горы», увы, оказался прав, предсказав, что «окрыленные убедительными рекомендациями знаменитого писателя, многие юные англичане, и, тем более, американцы, пойдут на эксперимент, ибо книга имеет большой спрос. Между тем она не то чтобы аморальна, но совершенно безответственна, потому и внесет свой вклад в оглупление мира, в неспособность разума справиться с жизненно важными проблемами нашего времени».⁴²

Трудно сказать, знал ли Хаксли о мнении Манна. Можно, однако, с уверенностью утверждать, что Хаксли был прекрасно осведомлен об аналогичной реакции критиков «Indian Review», «The Twentieth Century», а также, на наш взгляд своего самого серьезного оппонента, Р. Зэнера.⁴¹

⁴¹ См., например: Herman W. W. The Issue of the Consciousness-Expanding Drugs // Main Currents in Modern Thought. 1963. September-October. P. 103-104.

⁴² Mann Th. Letters 1948-1955. Frankfurt: Fischer, 1965. P. 332 (или: Aldous Huxley: Critical Heritage / Ed. D. Watt. London: Routledge & Kegan Paul, 1975. P. 394-395).

⁴³ M a i n i D. S. // Indian Review. 1953. July. P. 294; Sutherland A. Aldous Huxley's Mind at Large // The Twentieth Century. 1954. N 155. May. P. 446-447; Z a e h n e r R. С The Menace of Mescaline // Blackfriars. 1954. N 412. July. P. 323, — эти рецензии особенно интересны. См. также отзывы 1953 г. на «Двери восприятия» в «Saturday Review» (February 6), «Times Book Review» (February 7), «New Statesman and Nation» (February 20), «Listener» (February 25).

Впрочем, были и те, кто вполне оценил революционный труд Хаксли. Так, Джульетта Хаксли, жена его брата Джулиана, написала о первом трактате писателя о психоделиках: «Возможно, шестьдесят с лишним страниц "Дверей восприятия" гораздо больше говорят об ищущей, вопрошающей натуре Олдоса, чем все его книги, вместе взятые». Она полагала, что книга помогает уловить «непостижимую Тайну, которую он хотел разгадать всю свою жизнь».⁴⁴ Очевидно, что и Джулиан Хаксли не находил ничего опасного и ненаучного ни в исследованиях, проводившихся в этой области, ни в экспериментах брата.

Нельзя не увидеть, что Хаксли вложил не только громадные познания, талант наблюдателя и словотворца, но также и всю свою энергию убеждения в эту книгу. Отрицательные отзывы и прямые обвинения нисколько не повлияли на решимость Хаксли и дальше исследовать секреты психоделиков, участвуя в опытах и придумывая новые направления изысканий для своих друзей-профессионалов.

Хаксли познакомил Осмонда с Эйлин Гаррет, президентом Пара-психологического фонда, предложив провести опыты по применению психофармакологических препаратов для изучения паранормальных явлений. Писатель рассказал Осмонду и о том, что, как ему известно, А. Кицельман — у него Хаксли в свое время проходил э-терапию (терапию энтелехией) и обучался, в частности, самогипнозу — в ходе экспериментов с галлюциногеном ололикви обнаружил, что препарат каким-то образом позволяет присутствующим достичь своего рода телепатического раппорта.⁴⁵ Осмонд, очевидно, прислушался к рекомендациям Хаксли, ибо, как следует из письма последнего к Райну (Letters. Р. 828), также убедился в существовании телепатического раппорта между людьми, находящимися под воздействием ЛСД. Впрочем, им всем были очевидны трудности подобных экспериментов: проведение систематических тестов в таких случаях весьма затруднено хотя бы потому, что вопросы к испытуемым вызывают их неохотные и путаные от-

⁴⁴ Huxley J. Leaves of the Tulip Tree. London: John Murray, 1986. P. 225.

⁴⁵ Хаксли также напомнил Осмонду, что ололикви используется мексиканскими и кубинскими врачевателями для усиления собственных экстрасенсорных способностей и для облегчения болезней их пациентов. Однако он был вынужден признаться, что, когда он сам принял ололикви, то ничего подобного не испытал, если не считать «некоторой эйфории и общей расслабленности» (Letters. Р. 699, 713).

веты, которые, в свою очередь, требуют систематической объективной интерпретации.

В октябре 1954 г. Хаксли описал Осмонду экстрасенсорные опыты д-ра Генри Пухарича, который основал собственный фонд для изучения псилоцибина, активного компонента психоактивных грибов, а также проводил разнообразные парапсихологические эксперименты:⁴⁶

«Он (Пухарич. — И. Г.) собирался сократить дозу таким образом, чтобы испытуемый задержался на все время действия в зоне ясности, не уносясь за ее пределы в совершенно Иной Мир. Очевидно, что нам следует представлять себе сознание в виде слоеного неаполитанского мороженого, где каждый слой — совершенно особый вид сознания. Фармакология может позволить нам достичь именно того слоя, который нам нужен, и не далее» (letters. P. 714).

Как следует из этого письма, парапсихологи, а вместе с ними и Хаксли, надеялись, что психоделики станут надежным средством навигации в путешествиях по неизведанным территориям сознания. В письмах к Эйлин Гаррет Хаксли восторженно высказывался об опытах Пухарича, стремящегося, в частности, фармакологическими методами воспроизвести условия, создаваемые шаманами для того, чтобы добиться состояния транса. Хаксли полагал, что в случае удачи Пухарич сможет «препроводить других людей открывать Иной Мир» (Letters. P. 761).

⁴⁶ «Генри Пухарич (Henry Puharich, 1919-1995)-медик, один из первых академических исследователей парапсихологических явлений, с 1958 по 1960 г. жил и работал в Калифорнии. В 1960 г. организовал экспедицию в Оаксаку (Мексика), где стал первым, кого допустили к участию в религиозной церемонии индейского племени чатинос. Церемония, в которой использовались священные галлюциногенные грибы, была заснята на пленку. В 1959 г. выпустил работу «Священный гриб, ключ к дверям вечности» («The Sacred Mushroom, Key to the Door of Eternity»).

Писатель также представил X. Осмонда своему брату Джулиану. В письме к Осмонду от 16 октября 1954 г. Хаксли сообщает:

«Мой брат прочитал Вашу статью, счел ее очень интересной, хотя и длинноватой для "British Medical Journal", и посоветовал напечатать полную версию где-нибудь еще, а дайджест — в BMJ. <...> Я случайно узнал, что Национальный институт психиатрии (National Institute of Mental Health. — И. Г.) экспериментирует с лизергиновой кислотой — но мне не хватило времени выяснить, с какой целью. В Университете Дьюк много общался с д-ром Дж. Б. Райном и еще с одним молодым доктором медицины, которому было бы интересно сочетать в своей работе экстрасенсорику с фармакологией. До сих пор он использовал лишь бензедрин и барбитураты» (Letters. Р. 713).

В дальнейшем Джулиан Хаксли не утратил интереса к психоделической тематике, о чем, в частности, свидетельствует его публикация в «Psychedelic Review».⁴⁷

Хаксли неустанно сочинял все новые темы для их экспериментов. Например, он предложил выяснить, как именно мескалин воздействует на людей разной конституции и темперамента, визуального и невизуального типа, в чем будет разница видений у церебротоников, вис-церотоников и соматотоников:

«Шелдон очень интересуется Вашей теперешней работой и планами на будущее. Свяжитесь с ним, когда будете следующий раз в Нью Йорке. <.. > Позвоните ему и скажите, что я просил Вас с ним связаться. <...> Вы увидите <...>, что у него огромные знания, которые могуг Вам очень помочь в составлении плана общего психофармакологического исследования» (Letters. Р. 713).

О. Хаксли также приглашал Осмонда поразмыслить над тем, будут ли отличаться реакции математиков и философов, логических позитивистов от неотомистов. Вопрос отнюдь не праздный, ибо дальнейшие опыты показали, насколько важен предварительный опыт, а также, по всей видимости, система мировоззрения для содержания галлюцинаторных переживаний.

«Двери восприятия»

Начало дискуссии о роли искусства в познании Природы Вещей было положено еще в «Дверях восприятия». Там Хаксли утверждал, что изображенные на картинах вещи являются символами факта:

«Подобные символы являются источниками подлинного знания о Природе Вещей, и такое подлинное знание может служить для подготовки разума, который воспринимает это знание ради непосредственных прозрений, на свой страх и риск. Но это и все. Какими бы выразительными

⁴⁷ Н и х 1 е у J. Psychometabolism // Psychedelic Review. 1962. N 2. Fall. P. 183-204.

ни были символы, они никогда не станут вещами, которые они обозначают» (Двери. С. 25).

Для подтверждения этого тезиса Хаксли сравнивает искусство Ван Гога, Боттичелли, Эль Греко, Ватто и Энгра. При том, что Хаксли уверился в неспособности искусства передать великолепие и чудо «чистого бытия», он все же утверждает, что истинно гениальный живописец может смотреть на простые предметы преображенным и преображающим взглядом, прозревая их Istigkeit. Подлинный гений, которым он считает Вермеера, изображает так называемые безусловные формы. Пример таковых — нерепрезентативные элементы картины, например, фактура тканей, их складки, которые изображены исключительно ради них самих. Хаксли уверен: под влиянием психоделика обычный человек способен узреть то, что одаренный художник видит постоянно. Тем не менее даже гений, подобный Вермееру, обречен лишь приближать нас к истине, предъявляя «вещи без претензий», неэмблематичные:

«<...> (вещи. — И. Г.) самодостаточные в своей таковости, не играющие никакой роли» (Двери. С. 33).

Называя Вермеера живописцем «натюрмортов с людьми», писатель подчеркивал, что люди на полотнах великого голландца, точно так же, как и предметы обстановки, открывают нам свое «Не-я», однако выраженное лишь отчасти. Вермеер, по убеждению Хаксли, видел таковость во всей ее божественности, но даже он мог передать ее лишь в малой степени.

* * *

Здравомыслящий человек, которым, безусловно, был писатель, не мог не задаться вопросом, как жить тому, перед кем открылись «врата». Что делать испытавшим на себе очищенное восприятие с дальнейшей обыденной жизнью, а именно — с человеческими взаимоотношениями, с каждодневным и неизбежным трудом, с насущными заботами? Ответ, поначалу предложенный им в «Дверях восприятия», на первый взгляд, очень прост: следует считать людей гораздо более важными сущностями по сравнению с увиденными по-новому предметами, услышанными по-иному звуками. Понимая, что ответ этот имеет декларативный характер, писатель прибегает к известному библейскому примеру — притче о Марфе и Марии из Евангелия от Луки. Как известно, путь Марии — путь созерцателя, в отличие от пути действия, выбранного Марфой. Что имел в виду Хаксли, когда писал, что «путь Марии включает в себя путь Марфы» (Двери. С. 36), в то время как такое прочтение вовсе не следует из библейского текста? Ответ, в сущности, является целостной этической концепцией:

«Мескалин открывает путь Марии, но захлопывает дверь, ведущую на путь Марфы. Он допускает к созерцанию <...>, несовместимому с действием <...>. В сущности, это та же самая проблема, с которой сталкивается квиетист, архат <...>. Мескалину никогда не решить этой проблемы <...>. Полное и окончательное решение могут найти только те, кто способны проводить в жизнь надлежащее мировоззрение посредством надлежащего поведения и надлежащей постоянной и непринужденной бдительности» (Двери. С. 36).

Существует определенная вероятность того, что Хаксли обратился к тому толкованию притчи, которое в свое время было предложено Майстером Экхартом. В своей проповеди «Мария и Марфа» Экхарт говорил, что Мария способна узреть Бога, но пока не способна слиться с Ним. Марфа же настолько совершенна, что все ее дела направлены к Богу и, по существу, являются делами самого Бога. Таким образом, человек в идеале должен быть одновременно созерцателем и деятелем.⁴⁸

Так Хаксли подводит нас к важнейшей идее:

«Созерцатель, восприятие которого очищено, не должен оставаться дома» (Двери. С. 37).

Обратим, однако, внимание на оговоренное выше условие. Именно очищенное восприятие должно обеспечить адекватность и нравственность поступков созерцателя, ибо — здесь писатель приводит высказывание Паскаля — суммарное зло было бы значительно меньше, если бы люди научились смирно сидеть дома (Двери. С. 37).

Что писатель понимал под очищенным восприятием? Что, по его мнению, значило быть просветленным? Он полагал, что просветление-баланс между постоянным, ежесекундным знанием о таковости, об имманентной инаковости Вселенной и всех ее составляющих (внешнего и

⁴⁸ См., в частности: Комментарии //Хаксли О. Двери восприятия; Рай и ад. С. 164.

внутреннего ее миров), с одной стороны, и обычным психическим здоровьем, той нормальностью, что позволяет нам выживать как животное и здраво и систематически рассуждать как человек, с другой. Он, разумеется, осознавал сверхсложность такой задачи. Хаксли мог мечтать о подобном балансе, но, будучи реалистом, понимал, что существование в озарении вряд ли возможно, если не воспитать человека нового типа, обученного преимущественно невербальному познанию. Осознавая, что реформа воспитания — дело будущего, писатель пока рассуждает лишь о временном просветлении, подчеркивая, что краткосрочные проникновения в «химические двери» являются даровой или дарованной благодатью. Тем не менее Хаксли видел смысл и ценность такой благодати в том, что познавший ее человек уже никогда не будет точно таким же, как прежде:

«Он будет более мудрым, но менее самоуверенным, более счастливым, но менее удовлетворенным собой, он будет скромнее, признавая свое невежество <...>» (Двери. С. 70).

Цель просветления — научиться смотреть на мир непосредственно, освободившись от написанного и произнесенного слова. Здесь важно подчеркнуть, что писатель ни в коем случае не приравнивал мескали-новое «озарение» к истинно религиозному преображению. Он вновь и вновь подчеркивает, что мескалиновый опыт является даровой благодатью, не обязательной для спасения. Одно вовсе не приводит к другому.

Писатель полагал, что мескалиновый опыт особенно важен и актуален для интеллектуала, находящегося во власти слов и концепций и затрудняющегося от них освободиться. Разумеется, в «Дверях» проступают мечты и мучения самого О. Хаксли, мыслителя, обреченного вер-бализировать идеи, и писателя, стремящегося к адекватному и полнокровному словесному изображению. В стремлении О. Хаксли отойти от вербальности нельзя не заметить вопиющего парадокса, и даже больше — отчаянного порыва к свободе от всего того, что составляло суть его жизни. В самом деле, не странно ли, что профессиональный писатель столь упорно и постоянно декларировал свое желание не только выйти за пределы литературы как таковой (в науку или мистику), но и избавиться от гнета вербального осмысления?

Конференции и проекты

В 1954 г., работая над вторым трактатом о психоделиках «Рай и ад», Хаксли продолжал экспериментировать со многими психоделическими веществами. Параллельно старательно расширяя свои познания о сенсорной депривации, аскетизме, он выяснял, что именно в организме может приводить к девиантным (измененным) состояниям сознания.⁴⁹

В 1955 г., в последний год жизни Марии, его первой жены, писатель совершил поездку по Европе и Среднему Востоку, прочитал на Международном парапсихологическом конгрессе доклад «Далекие материки сознания»,⁵⁰ посвященный визионерскому опыту. По возвращении в Соединенные Штаты он выступил с лекцией на ту же тему в Университете Дьюк.

В том же году в Атлантик-Сити состоялся первый американский Симпозиум по психоделическим веществам. Хаксли был единственным гуманитарием среди психиатров и «психотерапевтов 57 видов», которых метко прозвал «электрошоковыми парнями, подателями хлор-пропазина» (Letters. P. 742). Нет ничего удивительного в том, что зачитанное им обращение к собравшимся медикам было едва ли не единственным, где речь шла о «норме», а не о психических отклонениях — в то время медики уже активно применяли галлюциногены в лечении неврозов и более серьезных психических заболеваний в благостной уверенности, что наконец-то обрели панацею от многих бед. Доклад Хаксли начинался словами:

«Сегодня моя цель состоит в том, чтобы поговорить об опыте приема мескалина не невротиками, а теми, кто, подобно мне, относительно психически здоров».⁵¹

⁴⁹ Опыты, связанные с сенсорной деприпацией, о которых Хаксли мог быть наслышан, проводились, в частности, в Госпитале Ветеранов в Оклахома-Сити, в Университете Мак-Гил в Монреале, в Бостонской городской больнице, в Национальном институте здоровья в Бетезде (Мериленд) и пр. Эксперименты показали, что испытуемые, полностью изолированные от внешних воздействий, переживают галлюцинации, сходные по характеру с ЛСД-видениями.

⁵⁰ Huxley A. The Far Continents of the Mind // Huxley A. Moksha: Writings on Psy-chedelics and the Visionary Experience (1931-1963) / Ed. M.Horowitz and С Palmer. New York: Stonehill, 1977. P. 58-60.

⁵¹ H u x 1 e у A. Mescaline and The Other World' // Proceedings of the Round Table on Lysergic Acid Diethylamide and Mescaline in Experimental Psychiatry, held at the Annual Meeting of the American Psychiatric Association, Atlantic City, N. ]., May 12, 1966. New York; London: Grune & Stratton, 1956. P. 46. — Материалы конференции были также опубликованы в сборнике: LSD and Mescaline in Experimental Psychiatry / Ed. I.. Cholden. New York: Grune & Stratton, 1956. — Хаксли в те годы приятельствовал с главным редактором сборника Л. Чолденом.

В своем обращении к участникам он обсуждал идеи, впоследствии составившие стержень «Рая и ада»: о ценности психоделических видений, об обретении визионерского опыта через гипноз и пр. В докладе Хаксли впервые упомянул об ЛСД, отметив, что сам его никогда не употреблял.

Уже на этом этапе исследования психоделиков ученые не ограничивались внутрицеховым и кулуарным обменом информацией. Так, например, в феврале 1955 г. X. Осмонд выступил по канадскому радио. Его выступление называлось «Однажды майским утром в Голливуде» («May Morning in Hollywood»). Расшифровку радиовыступления Осмонд отослал Олдосу Хаксли — герою своего рассказа. В ответ он получил письмо, из которого следует, что Хаксли не счел такого рода публичность избыточной. Более того, писатель предложил расширить сферу исследований, включив в нее проекты по изучению гениальности и одаренности, философии и религии — и все это с помощью мескалина и сходных препаратов (Letters. P. 723). Осмонд с коллегами вскоре вовсе забыли об осторожности: они привлекли примерно 500 канадцев к психоделическим опытам, получая при этом некоторую финансовую поддержку от государства.

Энтузиазм Осмонда подогревался письмами и трактатами Хаксли. Писатель прислал ему «Двери восприятия» на редактуру. Осмонд внес в текст незначительные уточнения и дал труду Хаксли высочайшую оценку.⁵²

За тот год Хаксли дважды принял мескалин. Первый раз — в компании Джеральда Херда и уранового магната Альберта М. Хаббарда, акционера компании «Сандоз», спонсировавшего работу исследовательского центра по изучению наркотиков в Ванкувере. В том же составе они поставили на себе опыт, применив карбоген — психоактивный газ, состоящий из двуокиси углерода и кислорода.

⁵² Подробнее о взаимном влиянии Хаксли и Осмонда см.: D e s h а у е J. Attention from Saskatchewan: Huxley, Osmond, and the Psychedelic History of the Doors of Perception and Island II Aldous Huxley Annual. 2002. Vol. II. P. 190.

Писателя особенно привлекла идея «групповой мескалинизации», которую весьма активно применял Хаббард — «наш замечательный Капитан», как его называл Хаксли. В январе 1955 г., испросив предварительно по телефону разрешения Осмонда, Хаксли сам принял участие в групповом эксперименте. Хаксли и Джеральд Херд, в отличие от других участников, нашли результат весьма плодотворным. Целью группового опыта было:

«<...> всколыхнуть старые переживания, чувство вины, травмы для того, чтобы каждый участник эксперимента примирился с собой» (Letters. Р. 722).

Эффект, называемый абреакцией, был направлен на то, чтобы восстановить утраченные воспоминания. Для Хаксли это имело совершенно особое значение:

«<...> Было бы любопытно понять, почему столь многое из моего детства скрыто от меня таким образом, что я не могу вспомнить такие большие отрезки первых лет моей жизни» (Letters. P. 769).

С этой целью Хаксли еще не раз пойдет на разнообразные ухищрения — например, гипноз, комбинацию из ЛСД и дианетических процедур и пр.

Капитан Хаббард вкладывал немало средств в психоделические исследования. Кроме того, используя значительные связи в мире крупного капитала и государственных структурах, он пытался и их привлечь к финансированию проекта. В письме к Осмонду от 12 января 1955 г. Хаксли полушутя выражает надежду на то, что:

«<...>добрый Капитан <...> возьмет штурмом ООН, прокатит Нельсона Рокфеллера до мескалинового Рая, откуда и вернется с миллионами долларов для дальнейших исследований» (Letters. P. 722).

В 1955 г. Хаксли активно обсуждает создание смешанной комиссии по изучению веществ, расширяющих сознание, в которую, как ему представлялось, должны были войти медики, психологи, философы и социальные работники. Вот как он определяет собственную роль:

«Как человек, чья книга вызвала такой интерес к мескалину и который несет за это большую ответственность, я надеюсь поучаствовать в работе этой комиссии» (Letters. P. 720).

Второй раз за 1955 г. Хаксли принял мескалин уже после смерти Марии, неизменной спутницы его психоделических путешествий. На этом сеансе присутствовала будущая вторая жена писателя.

Все эстетические, религиозные и любовные переживания этих и последующих психоделических сеансов писателя в дальнейшем легли в основу многих эпизодов романа «Остров». Лаура Хаксли признается в мемуарах, что даже представить себе тогда не могла, что их опыт станет почвой, на которой произрастет новая проза Хаксли: «Я была настолько далека от всего, что связано с процессом литературного творчества, что была потрясена, обнаружив, сколь многое из того, что составляло нашу жизнь, вошло в "Остров"».⁵³

Новый поворот

В 1955 г. размышления Хаксли о значении психоделического опыта получили неожиданный поворот. В одном из октябрьских писем к Осмонду, где он рассказывает о своем последнем эксперименте, содержатся два тезиса. Первый — об осознании главного космического факта — Любви:

«Любовь деобъективирует воспринимаемую вещь или человека. В то же время она деобъективирует воспринимающего, который более не смотрит на внешний мир с желанием или отвращением, не выносит бездумных суждений и не является эмоционально заряженным эго. Вместо того он обнаруживает, что сам стал элементом данной реальности, которая не является миром субъектов и объектов, а является космическим целым любви» (Letters. P. 770).

Второе откровение Хаксли: он больше не боится Смерти.

В связи с этими личными открытиями Хаксли задумывается о высшей ценности подобного опыта. Писатель заявляет, что он стоит выше любого сколь угодно «научного» эксперимента. Он предостерегает психологов от ошибочно-банальных истолкований мистических откровений испытуемых с точки зрения традиционной психиатрии. Очевидно, что в тот момент Хаксли не сомневался, что приобрел подлинно религиозный опыт.

⁵³ Huxley L. A. This Timeless Moment: A Personal View of Aldous Huxley. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1968. P. 146.

Из письма Хаксли к Осмонду от 29 декабря 1955 г. ясно, что писатель по-прежнему считал весьма любопытным и познавательным исследование разных сфер сознания или, если угодно, областей иных миров с помощью психоделических препаратов. Не менее любопытным полагал он и изучение юнгианских архетипов, в существовании которых он порой сомневался. Как и прежде, он считал перспективными психофармакологические опыты, способствовавшие прояснению природы экстрасенсорных феноменов.

И все же декабрьское письмо свидетельствует о том, что его интерес к психоделикам становится все более отчетливо религиозным. Он считает, что «продвижение к Чистому Свету» порой гораздо важнее экспериментов с «психическим уровнем»:

«<...> открывание дверей с помощью мескалина и ЛСД — слишком ценный шанс, слишком высокая привилегия, чтобы пренебречь ею ради эксперимента» (Letters. P. 772).

Однако обратим внимание на следующую фразу:

«Не следует все же забывать о заветах мистиков. Чудеса случаются. Но чудеса — это даровая, а не спасительная благодать. И потому даровая благодать не обладает никакой ценностью» (Letters. P. 772).

Писатель, как мы видим, отлично понимал разницу между визионерским опытом и подлинным религиозным преображением, указывая на то, что случайная благодать, дарованная в видении райской красоты и блаженства, не является истинным поворотом к Богу. Таким образом, по крайней мере, на данном этапе у нас нет оснований для обвинения Хаксли в профанации.

В том же году О. Хаксли, не утративший чисто научного любопытства в отношении психоделических феноменов, прочитал книгу У. Пенфилда и X. Джаспера «Эпилепсия и функциональная анатомия человеческого мозга» («Epilepsy and the Functional Anatomy of the Human Brain», 1954). Писатель объяснил свой интерес к данному исследованию тем, что хотел узнать, есть ли какая-нибудь зона в височной доле коры, в которой электрод мог бы вызвать нечто подобное мескалиновому видению. Вот что он понял из прочитанного:

«<...>Галлюцинации, вызываемые электродом, всегда характеризуются некоторой нереальностью. Они — полная противоположность мескалиновому видению, которое характеризуется суперреальностью. Кроме того, я заметил, что <...> эпилептики, похоже, рассказывают о сходном ощущении нереальности, сопровождающем их видения. Итак, кажется, есть мало общего <...> между видениями Блейка <...> или видениями принявшего мескалин, с одной стороны, и видением, вызванным с помощью электрода, или видением эпилептика, с другой. <...> Конечно, как пишет Пенфилд, отсутствие свидетельств на данном этапе развития нейрохирургии еще ничего не доказывает. Но в любом случае <...> пока никакая непосредственная стимуляция коры не может открывать двери» (Letters. P. 766-767).

Из этого письма, как минимум, следует, что Хаксли, во-первых, продолжает искать иные, нехимические возможности для очищения восприятия и расширения сознания. Во-вторых, он по-прежнему собирает подтверждения или опровержения того, что любое душевное расстройство обусловлено химическим хаосом, равно как и доказательства того, что существуют непознанные наукой различные материки и острова на «плохо картографированной территории сознания» (Letters. Р. 718). И, наконец, в-третьих, он подчеркивает отличия между галлюцинациями и видениями, возможно, для того, чтобы придать больше веса психоделическому опыту.

В декабре 1955 г. Хаксли, Херд и Хаббард впервые попробовали ЛСД. В письме к Осмонду Хаксли рассказывает о пережитых откровениях во время сессии. Участники слушали Баха. С помощью высокоорганизованной полифонии, воспринятой на совершенно новом уровне, писатель, как ему показалось, проник в природу реальности, явленной ему как множественность в единстве, как примирение противоположностей — объективного и субъективного, добра и зла, жизни и смерти (Letters. P. 779-780). Внутри тождественности заключены различия. Божественная благодать позволяет разглядеть Единое в единичном. В том же письме есть замечание, которое почти буквально будет воспроизведено в «Острове»:

«Как жаль, что старик Юнг так помешан на символах. Беда немцев в том, что они запомнили самую глупую строку из Гете "alles Vergangliche ist nur ein Gleichnis". Большую ложь еще не придумали. Все преходящие явления вечно равны самим себе и, будучи самими собой, являются проявлениями Единого, которое тотально присутствует в любом частном, если только мы способны это разглядеть» (Letters. P. 780).

Здесь просматривается влияние мистики Майстера Экхарта, говорившего, что, лишь отрешаясь от своего я, душа достигает единства с Божественной сущностью. Кроме того, Хаксли целиком принимал концепцию Упаншиад «тат твам аси» (Ты есть То), согласно которой человек должен видеть «себя во всем сущем и все сущее в себе». Эпистемология и этика «тат твам аси» положены в основу «Острова».

Разрешая видимые противоречия между экспериментом и экстазом, Хаксли пришел к мысли о том, что идеал — это чистая экспериментальная наука на одном конце спектра и чистый экспериментальный мистицизм на другом. Требуется непосредственный опыт переживания на каждом уровне с последующим ясным, рационалистическим истолкованием. Ему казалось, что таким образом соединятся интуиция, мистическое озарение и наука, разум, позитивизм.

«Рай и ад»

В 1956 г. выходит книга «Рай и ад», в которой настолько подробно обсуждается история и смысл изобразительных и зрелищных искусств, что она вполне может считаться своеобразным искусствоведческим трактатом.⁵⁴ Кроме того, в книге с научной педантичностью рассматривается «химический путь» к просветлению, предугадываются взлеты и падения научного психоделического проекта.

Рассказывая Осмонду о своей работе, О. Хаксли объясняет ее визуальную, можно сказать, искусствоведческую, направленность:

«<...>Я обратился к области визуальных искусств, оправдывая себя тем, что преподнесу этот материал в качестве лекции в Институте современного искусства в Вашингтоне в начале следующего месяца. Случайно, к большому своему удовольствию, я обнаружил, что мою теорию о культе драгоценных камней <...> предвидел Сократ. В "Федоне" он говорит о Другой Земле или об Идеальном Мире. Там все камни драгоценные; по существу, все наши драгоценности — лишь маленькие осколки тамошних камней, гальки и булыжников. Кроме того, я отмечаю тот факт, что один из стандартных способов гипноза — это заставить пациента пристально смотреть на сверкающий предмет. <...> Сверкающие предметы напоминают подсознанию о том, что находится в антиподах сознания, и, вспомнив о них, подсознание отвлекается от мира повседневности, обращается к визионерскому миру и постепенно впадает в транс» (Letters. P. 712).

⁵⁴ В марте 1956 г. выходят рецензии на «Рай и ад» в следующих изданиях: «Times Literary Supplement» (March 9), «Daily Worker» (March 15), «Spectator» (March 16), «Listener» (March 29). Апрельские рецензии: «Truth» (April 2), «New York Herald Tribune Book Review» (April 8), «Nation» (April 14), «Time ami Tide» (April 21).

По всей очевидности, писатель полагал, что область, населенная антиподами обыденного сознания, является вместилищем отражений некоего Идеального Мира, с которым сознание (душа?) некогда пребывало в единстве.

Кроме упомянутой в приведенном выше письме вашингтонской лекции Хаксли прочитал еще одну в Дареме на тему «Визионерский опыт, визионерское искусство и Иной Мир». Эти доклады и легли в основу «Рая и ада».

Действительно, вторая книга была задумана как размышление по поводу смысла визионерства. Рассуждения об изобразительном искусстве должны были стать не самоцелью, а вспомогательным аппаратом.

Во втором трактате не забыта и тема шизофрении и «смоделированного психоза». Однако основным объектом рассмотрения является все же визионерский опыт. Кроме визионерского рая, согласно описаниям, оставленным визионерами, и отчетам тех, кто принимал психоделики, существует и визионерский ад. Хаксли изображает его как мир, озаренный сверхъестественно-значимым, но отвратительным в своей значимости светом. Поскольку в одном и том же абзаце речь идет сначала о зримом аде визионеров, а затем — о «залитой светом стране» шизофреника,⁵⁵ то, очевидно, Хаксли продолжает настаивать на том, что принявший мескалин приобретет в некотором смысле шизофренический опыт. Последнее свидетельствует о том, что к моменту выхода в свет «Рая и ада» писатель все еще поддерживал гипотезу смоделированного психоза.

Хаксли утверждает, что любое видение, представляющееся райским блаженством здоровому сознанию, может в любой момент породить у шизофреника страх и кошмарное ощущение нереальности. То же касается и переживания бесконечности, у одних ощущающееся как откровение божественной имманентности, у других — как «огромный

⁵⁵ Хаксли ссылается на книгу: Sechehaye M. A. Journal d'une schizophrene: Auto-observation d'une schizophrene pendant le traitement psychotherapique. Paris: PUF, 1950.

космический механизм, существующий для вытачивания вины и наказания, одиночества и нереальности» (Рай. С. 118).

Хаксли настаивает на том, что психическое здоровье относительно, что оно — вопрос степени. Переживающий инфернальное видение вовсе не обязательно душевнобольной или стоит на грани безумия. Автор «Рая» вновь обращается к концепции мозга как редукционного клапана, сосредоточивающего разум на проблемах насущной жизни. Писатель приводит в качестве примеров описания пограничных ментальных явлений в художественной литературе. Так, с его точки зрения, Ф. Кафка, Р. Браунинг и Ч. Вильямс изобразили негативно-психотически преображенный мир. Особенно Хаксли отмечает трактат Т. Карлейля «Sartor Resartus», рассмотренный, в свою очередь, сквозь призму другого текста — труда Джеймса Холлидея, психобиографа Карлейля («Рай и ад», Приложение VIII). Хаксли приводит пространную цитату из «Sartor Resartus» с единственной целью: дать читателю представление о внутренней жизни психотика, пребывающего в постоянном неопределенном, томительном страхе, в дурных предчувствиях того, что все сущее на небесах и на земле желает причинить ему вред. Хаксли отыскивает то общее, что присутствует в описаниях мучений, испытываемых душевнобольными, и делает вывод о том, что общей для них является бессмысленность любого события, нереальность каждого предмета, искусственность и бездушие любого человеческого существа.

Кроме того, Хаксли верит (по крайней мере, таков был, по-видимому, его собственный опыт), что блаженные видения связаны с ощущением деиндивидуации, а отрицательные видения — с усилением индивидуации:

«<...> Негативный визионер обнаруживает себя связанным с телом, которое начинает казаться ему все более твердым, более плотным, пока он наконец не обнаруживает себя сведенным до истерзанного сознания некоего сгустка материи — не больше камушка, который можно зажать в кулаке» (Рай. С. 119).

Как и в переписке 1953-1954 гг., во втором психоделическом трактате «Рай и ад» писатель вновь задается вопросом о природе негативного психоделического опыта. Он, как и прежде, выделяет две возможные причины: физиологическую и психическую. Последняя способна выдвигать страх и ненависть на передний план. Писатель вновь апеллирует к опыту душевнобольных: трагедия шизофреника состоит в том, что, даже попав в область просветляющего опыта, он, в отличие от психически здорового человека, принявшего мескалин, не знает, будет ли ему разрешено вернуться в тихую гавань успокоительной повседневности. Это, в свою очередь, порождает у шизофреника страх и отчаяние, «преграждающие путь к небесному Иному Миру». Но подобно шизофренику, тот, кто примет мескалин, если в его сознании доминирует страх и отчаяние, также может погрузиться в ад (Рай. С. 120). По сравнению с «Дверями», в «Рае» есть принципиально новое пожелание к участнику психоделической сессии — наличие спасительной веры и доверительной любви. Только люди, искренне верующие в добродетельность всего сущего, защищены от ужасов адских видений. Нельзя не заметить, что указанное условие блаженного визионерского переживания не может быть соблюдено намеренно. Более того, очевидно, что оно выполняется лишь в исключительных случаях. Но ведь это означает, что блаженное психоделическое переживание гарантировано лишь единицам, а остальные экспериментаторы должны быть готовы к худшему. Судя по всему, большинство тех почитателей Хаксли, что видело в нем, прежде всего, зачинщика психоделической революции, проигнорировало этот его важнейший тезис. Кроме того, возникает и следующий вопрос: зачем человеку, верующему в добродетельность всего сущего, может потребоваться психоделическое причащение? Подобным вопросом, надо думать, не задавались последователи Хаксли, не видевшие никаких этических преград в построении психоделической утопии, которая и стала жизненной программой целого поколения шестидесятников в Соединенных Штатах.

* * *

Мы уже говорили, что центральной темой «Рая и ада» стало именно визионерское восприятие и переживание. Как нам представляется, тому есть два объяснения. С одной стороны, визуализация, по собственному признанию писателя, была его слабой стороной. Ему всегда было затруднительно вспоминать или представлять себе что-либо в виде картины или фильма. Возможно, поэтому он испытывал такие затруднения, когда писал сценарии для голливудских кинокомпаний. По той же причине он и стремился, прежде всего, к визуальному опыту, надеясь, что посредством психоделиков он сможет компенсировать свой недостаток. С другой стороны, Хаксли, как мы отмечали, был далеко не первым испытателем, отметившим, что именно цвета и формы оказываются выразителями Иной Реальности, «нечеловеческих фактов». «Несимволические обитатели антиподов разума» окрашены гораздо ярче, чем внешняя данность. Каково же объяснение, предлагаемое писателем? Оно настолько же нетривиально, насколько и логично, в том смысле, что согласуется с его психологическими теориями:

«<...>Наше восприятие внешнего мира обычно затенено вербальными понятиями, которыми мы мыслим. Мы вечно пытаемся превратить вещи в знаки для вразумительных абстракций собственного изобретения. <...> В стране антиподов разума мы более или менее полностью свободны от языка <...>. Как следствие, наше восприятие визионерских объектов обладает всей свежестью, всей обнаженной насыщенностью переживаний <...>, которые никогда не уподоблялись безжизненным абстракциям» {Рай. С. 82-83).

Надо заметить, что Хаксли сделал весьма оригинальные, неожиданные выводы из публикаций группы Хоффера. Так, Джон Смизис писал, что психоделические переживания — результат работы отдела сознания, отличающегося от того, который отвечает за целеполагание, волю и эмоции человека.⁵⁶ Хаксли, в свою очередь, объясняет красочность и фантастичность психоделической образности тем, что она суть результат деятельности Не-я. На первый взгляд, этот тезис ничем не противоречит тому, о чем писал Смизис. Однако писатель подчеркивает, что Не-я — это кто-то, «кто изначально имел эти переживания, и кто позднее вспоминал и размышлял о них» (Рай. С. 87). Скорее всего, Хаксли говорит о той части сознания, что хранит архетипы, т. е. не о личном подсознании или бессознательном, а о юнгианском коллективном бессознательном. Наше предположение подкрепляется тем, что уже на следующей странице «Рая и ада» автор говорит о сходстве мес-калиновых видений и «сказочных стран фольклора и религии». Писатель подчеркивает, что это сходство подтверждается многочисленными рассказами о психоделических переживаниях. Подобно сказочным странам, подобно райским областям, описанным во многих религиоз-

⁵⁶ S m у t h i e s J. The Mescalin Phenomena // British Journal for the Philosophy of Science. 1953. Vol. 3. February. P. 339-347.

ных традициях, психоделические образы расцвечены драгоценными камнями. До Хаксли никто не задавался вопросом «почему?» Отчего люди имеют ничем не объяснимую и неутилитарную страсть к самоцветам? Автор «Рая и ада» предлагает оригинальное психологическое и одновременно теологическое объяснение:

«Драгоценные камни драгоценны потому, что имеют слабое сходство со светящимися чудесами, видимыми духовным глазом визионера» (Рай. С. 92).

То есть, созерцая самоцветы, люди способны вознестись к Иным Мирам. Но то же самое, согласно Хаксли, может произойти, если суметь правильно созерцать любую гальку, стеклянные и металлические предметы, раковины, перья птиц, цветы, орнаменты и т. п. В таком случае, по логике Хаксли, практически все в природе гипотетически способно в той или иной мере вызывать визионерское переживание или хотя бы транс.

Напоминая нам о том, что светящиеся или сверкающие предметы используются в гипнозе, Хаксли перебирает возможные физиологические, психологические и прочие объяснения того, что происходит с участником опыта. Важно, однако, что писатель останавливается на следующей гипотезе: визионерский опыт, равно как и гипноз, позволяет нам пережить «нечто из того, что подсознательно всегда с нами» (Двери. С. 94). Он полагает, что таким образом мы способны вспомнить или почувствовать то, чем мы наслаждались в «стране антиподов разума». Обратим внимание на то, что Хаксли употребляет прошедшее время, подчеркивая, что сознание способно вспоминать нечто из другой реальности или из прошлой жизни, из того, что всегда с нами, но не всегда дано нам в ощущениях.

То же самое происходит, когда мы смотрим на живописные полотна, на которых «освещение обладает напряженностью», где «тьма обладает потенциями». Эта недосказанность, своего рода неполнота, позволяет Высшей Реальности просвечивать из любого изображенного на них частного явления. В любом из разнообразных предметов на таких картинах неизменно присутствует Единое. Таковы, по мнению Хаксли, фрески Фра Анджелико и Андреа Дель Кастаньо, офорты Гойи, магические полотна Караваджо и Жоржа де Ла Тура.

Ла Туру посвящено специальное, хоть и небольшое, но весьма оригинальное Приложение IV к «Раю и аду». Хаксли считает, что хотя искусство Ла Тура полностью лишено религиозности, оно, по существу, является глубоко религиозным, ибо открывает «с несравненной силой божественную вездесущность» (Рай. С. 149). Большинство искусствоведов приписывает этому художнику страсть к грандиозным театральным эффектам. Что же до Хаксли, то он уверяет нас, что персонажи Ла Тура ничего не делают, а просто безмятежно существуют, проявляя таким образом живую тайну невыразимого чуда чистого безличностного существования.

Приложение VII посвящено Жерико, которого Хаксли называет «негативным визионером», преображавшим природу в худшую сторону. Хаксли нашел объяснение озадачивающего демонизма живописи Жерико в отзывах друзей художника, говоривших, что тот был склонен видеть окружающий мир апокалиптически.

Как мы видим, в «Рае и аде», по сравнению с «Дверями восприятия», расширен список гениальных живописцев, способных передать визионерскую напряженность и странную инаковость изображаемого ими мира, способных вызывать видения у зрителя или напоминать о них. И вновь Хаксли предлагает оригинальное объяснение того воздействия, которое оказывают их произведения:

«Восхищающую силу многих произведений искусства можно приписать тому факту, что их творцы писали местности, людей, предметы, напоминающие созерцающему их о том, что он — сознательно или бессознательно — знает об Ином Мире на другом краю своего разума» (Рай. С. 105-106).

Совершенно особое место в его иерархии живописцев занимают пейзажисты. Но не всякие пейзажисты, а лишь те, которые, подобно китайским художникам, изображают либо очень удаленные от зрителя предметы, либо максимально к нему приближенные. Бескрайние равнины и светящиеся небеса рассказывают о стране антиподов разума, об их «неотъемлемой чуждости и неописуемости» (Рай. С. 112). Максимально крупный план, выявляющий бесконечно разнообразные узоры природы, изображает нечто, по словам писателя, «находящееся за границами искусства» (Рай. С. 113). И то и другое демонстрирует нам «нечеловеческую точку зрения» или то, что видит нетривиальный, необыденный, очищенный взор. Это откровение дикой самодостаточной природы, имеющей «странное сходство с тем внутренним миром, где не берутся в расчет наши личные желания и даже постоянные заботы человека» (Рай. С. 113). При таком взгляде на природу и на ее изображение человек становится частью огромной безличной Вселенной, а человеческое теряет свою важность.

В Приложении V говорится о Вюйаре, который приглашает зрителя одновременно брать все лучшее из телескопического и микроскопического миров. Данному художнику удается предоставить нам такую редкую возможность, ибо он изображает крупный и дальний планы на одном и том же полотне. В качестве образцов пейзажей с крупными планами Хаксли выделяет лишь по одной картине Ван Гога, Констебля и Делакруа, подчеркивая редкость такого качества, как визионерство в живописи.

* * *

Мы уже говорили, что названия обоих визионерских сочинений Хаксли заимствованы из поэзии Блейка. Но существует и более важный источник образов, описанных Хаксли в его психоделических трактатах, а именно «Тибетская книга мертвых» («Бардо Тхедол») — священный буддистский текст наставлений, предназначенных умирающим или умершим. «Бардо Тхедол» была переведена на английский язык в 1927 г. и вызвала настоящую сенсацию. По словам К. Г. Юнга, «в основу этой удивительной книги положено не скудное европейское "или — или", а величественное и утверждающее "и — и"».⁵⁷ «Книга мертвых» открывает умирающему истину, согласно которой даже боги есть не что иное, как сияние и отражение его собственной души. «Книга мертвых» говорит о первичности души, что крайне важно, ибо это единственное, в чем жизнь нас не убеждает. Умерший освобождается от мира «данностей»; цель поучений «Книги мертвых» — помочь его освобождению. «Если при чтении книги нам удастся поставить себя на место умершего, нас ожидает не меньшая, чем его, награда».⁵⁸

Немало идей, высказанных автором в «Дверях восприятия», «Рае и аде» и других текстах Хаксли на ту же тему, непосредственно заимствовано из «Тибетской книги мертвых». Своим личным опытом Хаксли — писатель, мистик и визионер подтверждает следующее предположение Юнга: освобождение, приятие Извечного Света Пустоты, Сияния

⁵⁷ Ю н г К. Г. Психологический комментарий к «Тибетской книге мертвых» // Тибетская книга мертвых. СПб.: Изд-во Чернышева, 1992. С. 10-11.

⁵⁸ Там же. С. 13.

Чистого Света Совершенной Реальности и понимание Всеблагости, т. е. переворот в восприятии мира и избавление от мрака и неведения, — все это возможно лишь вследствие процесса жизни как все возрастающего совершенства и все возрастающей полноты восприятия.

Напомним, что приемы религиозно-психологической помощи, почерпнутые Хаксли из священной книги, были впервые использованы им в 1955 г., когда умирала его первая жена Мария, которой посвящены «Двери восприятия». Вторая жена, Лаура (ей посвящен «Остров»), оказала такую же помощь ему самому, читая «Бардо Тхедол» над умирающим.

Хаксли о природе визионерского и мистического опыта

В «Рае и аде» Олдос Хаксли впервые дает ответ на вопрос, в чем состоит разница между визионерским и мистическим экстазами, выделяя для этого три ментальных уровня. Первый — уровень мистического переживания, второй — уровень блаженного визионерского переживания и третий — уровень повседневного индивидуального бытия (Рай. С. 121). Рай и ад — два варианта визионерского переживания. Любопытно, что Хак-сли не делает между ними принципиального отличия, считая, что оба они суть лишь разные позиции, из которых рай — более удобная, ибо с нее лучше просматривается Божественная Область. Разница между раем и адом заключается лишь в знаке, однако как блаженное, так и инфернальное переживания равно протекают внутри мира противоположностей:

«Визионерское переживание и мистическое — не одно и то же. Мистическое переживание находится вне границ царства противоположностей» (Раи. С. 121).

Эта сложная мысль, заключающая трактат «Рай и ад», получила в дальнейшем блестящее объяснение, воплотившись в художественную образность романа «Остров», в котором мокша-опыт Уилла Фарнеби продемонстрировал ему божественную игру противоположностей, в итоге слившихся в Единое, в Чистый Свет. Пережив в видениях низвержение в ад, грязь, пошлость, бесконечные страдания, Уилл сумел (благодаря Сыозиле, опытному проводнику) увидеть Божественную Любовь, несмотря ни на что присутствующую во всем. Новое зрение позволило увидеть «ослепительное сверкание зари вечности» рядом со «зловещим, пошлым блистанием невидимой тьмы»:

«Ныне он созерцал парадоксальное сочетание противоположностей: свет, лучащийся из тьмы, и тьму, гнездящуюся в сердцевине света. Это не солнце и не Шартр. И, благодарение Богу, не инфернальная дешевка. Но это — все вместе взятое».⁵⁹

Окончание «Рая и ада» переводит дискуссию о природе визионерского опыта в философско-религиозный план. Хаксли выдвигает гипотезу, согласно которой — если мы примем за возможное «жизнь после смерти» — сознание сохраняется на всех трех вышеперечисленных ментальных уровнях. Он обрисовывает возможности, открывающиеся перед душой в момент и сразу после смерти. Без сомнения, писатель не только цитирует «Бардо Тхедол», но и, в частности, апеллирует к традиции Сведенборга, Ф. Майерса и современного ему спиритуализма.

Однако Хаксли продолжает отыскивать причинно-следственные связи, обращаясь к многочисленным и разносторонним исследованиям, которые помогли бы прояснить природу взаимоотношений между визионерскими переживаниями и мозгом:

«Если, как я считаю, визионерские переживания входят в наше сознание откуда-то "извне", из бесконечности Всемирного Разума, какого рода специальная неврологическая модель создается для них принимающим и передающим мозгом?» (Pait. C.I 27).

В Приложении II к «Раю и аду» Хаксли подвергает остроумной критике современную неопозитивистскую картину мира, в которой не оставлено места для «здорового трансцендентального переживания» (Рай. С. 127). Разумеется, современное мировоззрение исключительно неблагоприятно для визионера и для мистика. Однако, рассуждает писатель, восприимчивость мозга, как показали известные ему опыты, можно изменить химически. Значит, продолжает он, вновь обращаясь к идее мозга как предохранительного клапана, сознание способно стать открытым для восприятия Единого. Через открытые двери в сознание может проникнуть «трансцендентальный мир Бытия, Знания и Блаженства» (Рай. С. 129). Настаивая на различении визионерского и мис-

⁵⁹ X а к с л и О. Остров. СПб.: Академический проект, 2000. С. 350. — Далее Остров.

тического переживания, Хаксли на сей раз, хотя и вскользь, поясняет, что мистическое переживание будет доступно лишь тому, кто философски и этически к нему подготовлен (Рай. С. 131). Ясно, однако, что лишь ничтожно малое количество участников психоделической революции имело такую подготовку.

Рассуждая о природе мистического переживания, Хаксли исходит из того, что, согласно известным ему многочисленным историческим источникам, большинство визионеров и мистиков так или иначе изменяло химию тела (самоистязаниями, постом, специальными дыхательными практиками и пр.), что помогало им «снизить эффективность церебрального редукционного клапана». Так почему бы — спрашивает писатель — в наши дни «честолюбивому мистику» (!) не обратиться за «технической помощью к специалистам — по фармакологии, биохимии, по физиологии и нейрологии, по психологии, биохимии и парапсихологии» (Рай. С. 133)? Как видим, Хаксли не считает подобную «техпомощь для мистиков» профанацией.

Хаксли, разумеется, не был первым писателем, желавшим понять суть измененных состояний психики, почувствовать, на что похоже сознание шизофреника, и попытаться представить шизоидные состояния в текстах. Подобные состояния сознания привлекали множество писателей и художников, как, например, Достоевского, Кафку, Беккета и пр.

В этой связи вовсе не кажется абсурдным совет Хаксли, объявившего в конце Приложения II, что «подлинные ученые», в свою очередь, должны обратиться к «художнику, сивилле, визионеру и мистику <...>, всем тем, кто испытал переживание Иного Мира и кто по-своему знает, как поступить с этим переживанием» {Рай. С. 133). Психологи, и в самом деле, все чаще апеллировали к художественным изображениям измененных состояний сознания. В этом смысле поистине революционной работой, написанной в том же десятилетии, стала знаменитая книга Роберта Лэйнга «Разделенное Я» {«The Devided Self», 1959). Пример Лэйнга, одного из основателей движения антипсихиатрии, здесь не случаен, ибо, подобно Осмонду, Лири и др., он воспользовался ЛСД для своих экспериментов по развитию эмпатии и расширению сознания.⁶⁰

⁶⁰ Движение антипсихиатрии, так или иначе, нашло отражение в двух основных «антипсихиатрических» литературных текстах — «Пролетая над гнездом кукушки» (1962) К. Кизи и «Заводной апельсин» (1962) Э. Берджесса.

Лэйнг предполагал, что через двери психотического состояния в переживание входит трансцендентный или религиозный опыт. Как показывает этот пример, философские и психологические вопросы, более всего интересовавшие Хаксли в 1950-е годы, совпадали с рядом новаторских направлениями профессиональной психологии тех лет.

Хаксли не был единственным или даже первым писателем, пустившимся в психоделическое путешествие вместе с ученым. Так, например, в 1951 г. создатель ЛСД, швейцарский химик Альберт Хоф-манн (1906-2008) совершил такую «поездку» с Эрнстом Юнгером, о чем рассказывает в своих воспоминаниях.⁶¹ Цель ученого состояла в том, чтобы увидеть в немедицинской обстановке, как ЛСД действует на творческую личность, тем более что Юнгер был уже знаком с воздействием наркотиков, как ясно из его романа «Гелиополис» (1949).⁶²

Проекты, эксперименты

В 1956 г. году писатель опубликовал «Снова в Дивном Новом Мире: Пролептические медитации в День Матери, эйфория и песик Павлова» — одну из своих ежемесячных статей в журнале «Эсквайр»,⁶³ где пересмотрел собственные прогнозы, сделанные двадцать пять лет назад в «Дивном Новом Мире». В числе прочих тем автор написал и о «соме», которая может быть как благодатью, так и проклятием. В сравнении с гашишем, эфиром, хлоралом, вероналом, бензедрином, барбитуратами — Хаксли остроумно называет их «опиум — религия для народа» — еще не придуманная химиками «сома», конечно, предпочти-

⁶¹ См.: Hofmann A. LSD, My Problem child // www.lycaeum.org/books/books/my_ problem_child/chapter8.html. — Одна из глав посвящена Эрнсту Юнгеру. В ней приводится его переписка с Хофманпом. В одном из писем (от 17 декабря 1961 г.) Юнгер отмечает, что не согласен с мыслью Хаксли, что трансценденцию можно с помощью наркотиков нести массам. Глава 8 книги Хофмапиа целиком посвящена Олдосу Хаксли. В ней исследователь признается, что, прочитав «Двери восприятия» и «Рай и ад», «приобрел более глубокое понимание сноих собственных экспериментов с ЛСД». Таким образом, и в данном случае перед нами пример «взаимной индукции» ученого и писателя.

⁶² См. главы «Беседы в вольере» и «Ночь лавра» (Ю н г е р Э. Гелиополис // Гелиополис: Немецкая антиутопия: Романы. М: Прогресс, 1992), где говорится об Антонии Пери, обладателе некоего наркотического эликсира, потребление которого усиливает как интуитивные, так и суггестивные силы.

⁶³ Н и х 1 е у A. Brave New World Revisited: Proleptic Meditations on Mother's Day, Euphoria and Pavlov's Pooch // Esquire. 1956. July. P. 31-32.

тельней. Впрочем, отмечал хорошо осведомленный писатель, успехи фармакологии уже налицо. «Сома» почти создана: уже существует «таблетка счастья», известная под названием милтаун, или экванил. (Писатель был лично знаком с Ф. Бергером, создавшим милтаун, равно как и с Барбарой Браун, одной из создателей френквела.) Хаксли, всегда осторожный в своих прогнозах, напомнил, что дорога в ад вымощена добрыми намерениями и что:

«Вселенная не склонна раздавать подарки даром».^м

Опасения оказались резонными.

1956 г. был весьма плодотворным: вышла книга «Рай и ад», начата одна из лучших и смелых литературных утопий XX в. — «Остров». В одном из писем Хаксли так назвал будущий роман:

«<...> фантазия о воображаемом обществе, цель которого привести своих членов к осознанию собственных огромных возможностей» (Letters. P. 779).

В письмах 1956 г. к Осмоиду Хаксли много и подробно рассуждает о различных наркотиках, в том числе и о Psylobe mexicana — мексиканском галлюциногенном грибе. Одним из авторов работ, посвященных грибам, был Говард Фэйбинг, входивший в группу создателей френквела, новейшего транквилизатора. С ним Хаксли встречался и переписывался.⁶⁵

⁶⁴ Huxley A. Brave New World Revisited: Proleptic Meditations... P. 32.

⁶⁵ F a b i n g H. On Going Berserk: A Neurochemical Inquiry // Scientific Monthly. 1956. N83. November. P. 232. — Статья посвящена викингам, как известно, употреблявшим галлюциногенные грибы.

В одном из писем к Г. Фэйбингу Хаксли предлагает очередной эксперимент: использовать три разных подхода, сочетая гипноз и психоделики. Первый подход состоит в том, чтобы предварить прием препарата легким гипнотическим трансом, во время которого следует предупредить всевозможные страхи подопытного. Такая суггестия, по его предположениям, предотвратит панику, столь частую и вполне объяснимую необычностью переживаемого опыта. Хаксли был убежден, что испытуемым следует объяснять нижеследующее:

«То, что мы обычно называем реальностью, — всего лишь слой всеобъемлющего факта, который нам позволяют воспринять наша биология, наше языковое наследие (см. Бенджамин Уорф) и наши социальные конвенции мышления и чувств. (В этом контексте фундаментальны идеи, содержащиеся в классической книге фон Юкскюлля об Umweltlehre или о "внешнем мире" (environmentology) <...>.) Биологически, социально и лингвистически обусловленный мир человека много богаче мира прочих животных, однако он — всего лишь тонкий срез арбуза. Мескалнн и ЛСД позволяют нам сделать еще один срез — срез, который нам не особенно полезен как тварям, вынужденным бороться за выживание, но может быть исключительно полезен, поскольку мы являемся созданиями, способными и стремящимися к пониманию» (Letters. P. 785-786).

Хаксли предлагает и другой вариант: гипнотизировать человека, уже находящегося под воздействием наркотика. Нельзя ли, спрашивает он, попробовать предложить испытуемому «посмотреть» какой-нибудь сюжет из Писания или «Тысячи и одной ночи»? Может быть, попросить его совершить путешествие в область мифов или архетипических символов? Как видно, таким образом Хаксли хотел испытать состоятельность юнгианских построений.

И, наконец, рассуждает он, не стоит ли подвергнуть гипнозу того, кто только что завершил психоделическое путешествие? Так можно попытаться вызвать и продлить его переживания иной реальности. Можно также повторить гипнотический сеанс на следующий день, чтобы выяснить, не вызовет ли гипноз не только воспоминания о пережитом, по и полноценное психоделическое переживание.

«Было бы интересно узнать, может ли человек, обычно не способный войти в "иной мир" спонтанно или с помощью гипноза, если он уже однажды открыл двери химическим способом, отбросить химический ключ от дверей и попасть в то же самое мескалиновое место чисто психологическим способом (что бы это ни значило!)» (Letters. P. 786).

Тогда же он рекомендует всем участникам лос-анджелесского проекта по синтезированию психоделических препаратов быть сдержанными и печатать результаты своих исследований исключительно в специальных научных журналах. Увы, ящик Пандоры был уже открыт, и мало кто из участников проекта понимал, какой берет на себя грех.

А. Хоффер и X. Осмонд еще в начале их сотрудничества с писателем осознали, что популярность Хаксли и его вес в обществе могли бы обеспечить поддержку их исследованиям. И действительно, Хаксли стремился привлечь как можно больше известных ему профессионалов к опытам с психоделиками, порой жалуясь, что, по сравнению с канадцами, лос-анджелесские врачи весьма неохотно применяют эти препараты в «работе с невротиками и психотиками, а психоаналитики и вовсе их игнорируют» (Letters. P. 799).

Однако, когда в июне 1956 г. Хаксли и Осмонду предложили принять участие в съемках (или хотя бы написать сценарий) телефильма про галлюциногены, Хаксли ответил, что опасается нежелательной известности:

«Будь у меня сколько угодно свободного времени, я бы скорей всего, как следует подумав, отказался от проекта. Мескалин <...> и оранные аспекты сознания — это темы, о которых стоит писать для небольшой аудитории, а не обсуждать это на телевидении в присутствии огромного количества баптистов, методистов и простых граждан, и вдобавок огромного количества сумасшедших маргиналов, жаждущих поведать тебе об Их откровениях, а заодно и, если удастся, достать дозу» (Letters. P. 801).

Всяческого рода безумцы, и в самом деле, забрасывали его письмами, прося рекомендательных писем, жизненных советов, делясь де-лириозными откровениями. Были корреспонденты, заявлявшие, например, что мескалин помогает им при экземе. Количество одержимых возрастало, и именно поэтому Хаксли старался держаться подальше от СМИ. Свою сдержанность он объяснял еще и тем, что люди склонны слышать то, к чему они больше всего предрасположены, а вовсе не то, что на самом деле произносится:

«Все, что может сделать телевидение, так это увеличить спектр непонимания, ибо оно не предъявляет объективного текста, к которому мог бы впоследствии обратиться желающий просвещения профан. Littera scripta manet, volat irrevocable verbum» (Letters. P. 801).

To, что произошло дальше, демонстрирует действие небезызвестного механизма суггестии: для профанации всегда найдется благодарная некритическая масса.

* * *

В 1956 г. во время единственной мескалиновой сессии Олдосу Хаксли открылись очередные тайны, которыми он спешил поделиться со своими корреспондентами:

«Как странно, — замечает писатель, — это чувство незначительности смерти в сочетании с осознанием огромной важности жизни» (Letters. Р. 813).

Едва ли не более потрясающим откровением стала идея, точнее, чувственное переживание сострадания. Он описывает его как сострадание к тому, кто слишком нарочито добродетелен или несгибаемо интеллектуален, кто живет в домашнем мирке собственной нравственной системы:

«<...> со своими излюбленными представлениями о том, "что есть что"; сострадание к тому, кто ослеплен избыточным эгоизмом, кто одурманен алкоголем, вечеринками и телевидением» (Letters. P. 812).

Как известно, состраданию суждено было стать одной из центральных тем и ключевым словом «Острова». «Каруна, каруна» («сострадание, сострадание»), — распевают райские птички на придуманном им острове Пала. Состраданию и благодарности учат несчастного Уилла Фарнеби, пришельца-невротика, просветленные островитяне.

Еще одним мескалиновым открытием Хаксли явилось понимание Правильности Мироустройства.

***

В марте 1956 г. писатель получает приглашение из Понка-Сити (Оклахома) принять пейотль на индейской церемонии. В тот год дела не позволили ему удовлетворить свое любопытство, подогреваемое тем, что рассказывал ему X. Осмонд о так называемой Церкви Красного Фазана в Саскетчеване. Члены этой конгрегации принимали некий особый эликсир, достигая на церемонии уникального совместного переживания религиозных откровений.

Хаксли продолжает следить за всем, что было связано с изучением и применением наркотиков в науке, практической медицине и психологии. Он сравнивает относительно скромные попытки применения психоделиков в Лос-Анджелесе с той «масштабной работой», которую осуществляет в Ванкувере группа, возглавляемая Капитаном Хаббардом. Америке понадобится целое десятилетие, чтобы оценить и ужаснуться поистине трагическим последствиям этих «скромных» попыток.

В том же году, в сентябре, Хаксли начал писать доклад «История напряженности» («History of Tension», 1956) для конференции, посвященной мепробамату и прочим веществам, используемым в терапии психических расстройств, и организованной Нью-Йоркской Академией наук. Нью-йоркский доклад, состоявшийся в октябре и впоследствии напечатанный в «Анналах» Академии,⁶⁶ также касается наркотиков, хотя посвящен не только им. Мы уже говорили, что в нем Хаксли рассуждает о причинах возникновения нервного напряжения и тревожности. По его мнению, они являются следствием неспособности справиться со стрессом. В докладе дается подробный исторический обзор тех способов расслабления, к которым прибегали люди разных культур. Хаксли выражает надежду, что когда-нибудь, когда психология действительно станет наукой, все эти традиционные (не только наркотические) методы трансценденции с их плюсами и минусами будут систематически изучены, а лучшие из них использованы. Полностью избавиться от зажатости и тревожности, конечно, можно лишь в идеальном обществе. Пока же следует искать промежуточные способы. Самое важное, по мнению Хаксли, — это изменение существующего образования и воспитания. Доклад о нервном напряжении заканчивался пророчеством о фармакологической революции, которая по своему значению много радикальней и важней для индивидуума, чем открытия ядерной физики:

«В нашем распоряжении уже имеются галлюциногены и транквилизаторы, отрицательные последствия которых для организма поистине ничтожны, и у нас есть все основания полагать, что изобретенные в будущем модификаторы сознания и расслабляющие препараты будут действовать еще эффективней и еще безобидней. Будет ли это хорошо для человека и общества? Будет ли это плохо? На эти вопросы у меня ответа нет».⁶⁷

Удивительно, но писатель, который в свое время нисколько не сомневался в порочности и поддельности «химического счастья», больше не отвергает этот путь как профанирующий.

«Анналы Нью-Йоркской Академии наук» параллельно с докладом Хаксли напечатали и статью X. Осмонда «Обзор клинических эффектов психотомиметических средств» («A Review of Clinical Effects of Psychotomi-metic Agents») — оба приятеля участвовали в Нью-Йоркской конферен-

⁶⁶ Huxley A. History of Tension // Annals of the New York Academy of Sciences. 1957. N 67. May. P. 675-684.

⁶⁷ Huxley A. History of Tension // Huxley A. Moksha. P. 128.

ции. Осмонд оказался гораздо радикальней. Его сентенции, скажем прямо, далеки от традиционно сдержанных выступлений ученых на подобного рода мероприятиях. Однако, по всей видимости, сообщество психофармакологов не только переживало своего рода эйфорию, но и — рискнем предположить — подверглось гипнотическому воздействию статей и обоих трактатов Хаксли. Точнее, перед нами случай взаимной индукции. В самом деле, Осмонд говорит то же, что Хаксли: психоделики помогают нам исследовать и измерить нашу собственную природу, о том, что, мы «часть главного», часть процесса творения, манифестация Атмана и Брахмана, проявление вечного и трансцендентного Бога в нас и вне нас. И более того: Осмонд полагает, «что эти вещества сыграют свою роль в выживании нашего биологического вида, ибо это выживание зависит от нашего восприятия наших собратьев и нашего самовосприятия».⁶⁸

Впрочем, ученый, призывавший коллег к самым смелым действиям, все же указывал им на то, какая на них лежит ответственность, сколь многое будет зависеть от глубины их таланта и этики.

В 1957 г. Хаксли ни разу не принял психоделики. Он пишет пьесу на основе своего небольшого романа «Гений и богиня» («The Genius and the Goddess»), а также начинает работу над публицистической книгой «Снова в Дивном Новом Мире» («Brave New World Revisited»). В мае он встречается с Л. Дж. Уэстом, профессором медицинского факультета Университета Оклахомы, который в результате проведенных опытов пришел к выводу, что находящиеся под воздействием мескалина испытуемые практически не подвержены воздействию гипноза. Хаксли советует применить предварительный или последующий гипноз. Он снова говорит о том, что многократное постгипнотическое внушение помогает «открывать дверь без химических ключей». Писатель и в дальнейшем будет настаивать на том, что конечная цель — добиться мескалинового или ЛСД-переживания, применяя «чисто психологические средства» (Letters. P. 845).

Тогда же Хаксли начал переписываться с коллегой Уэста Филиппом Смитом, изучавшим воздействие на психику малых доз анестетиков, таких, как эфир, веселящий газ и пр.

⁶⁸ Osmond H. A Review of Clinical Effects of Psychotomimetic Agents // Annals of the New York Academy of Sciences. 1957. March 14., — см. также: http://www.druglibrary.org/schaffer/lsd/osmond2.htm.

В 1957 г. писатель встретился со знаменитым буддологом Дайсэцу Судзуки. Хаксли читал почти все его книги и полагал, что дальневосточный буддизм, особенно дзен, предложил миру наиболее совершенные концепции психологии.

«Восточные учителя знают все об "экзистенциальном опыте" и об ужасах человеческого бытия, как они описаны Камю, Сартром и пр. Они знают, как оказаться по другую сторону реальности, там, где всякое относительное проявляет абсолютную самость, где самость — это махакаруна, Великое сострадание <...>» (Letters. P. 825).

Мы уже говорили в главе 1, что Хаксли прекрасно осознавал, что постижение абсолютной самости дзенским путем требует колоссальных временных и ментальных затрат, многолетних упражнений, вовсе не гарантирующих просветление. Как всякому западному человеку, ему хотелось — не для себя одного — достичь иной реальности кратчайшим путем. Именно поэтому он ухватился за психофармакологию, как за соломинку. Он наивно полагал, что человеку, хотя бы раз — пускай даже с помощью таблетки — соприкоснувшемуся с тайной бытия, достаточно этого опыта, чтобы осознать, как именно следует жить.

В 1958 г. Хаксли заканчивает книгу «Снова в Дивном Новом Мире», одна из глав которой называется «Химическое убеждение» («Chemical Persuasion»). В ней впервые открыто говорится о так называемом Отчете Ла Гвардиа.⁶⁹

В той же главе книги Хаксли анализирует сравнительные достоинства и недостатки мепробамата (милтауна),⁷⁰ хлорпромазина и барбитуратов, амфетамина, ипрониазида, ЛСД и нового аминоалкоголя ди-нера. Писатель предупреждает о возможности использования этих ве-

⁶⁹ Отчет Ла Гвардиа — результат деятельности специальной комиссии, созданной в 1944 г. мэром Нью-Йорка для изучения марихуаны. Комиссия пришла к выводу, что Cannabis sativa не представляет серьезной опасности ни для того, кто ее принимает, ни для окружающих. Отчет, к счастью, не получил широкой огласки. Хаксли, со своей стороны, полагал, что марихуана — вполне невинное средство.

⁷⁰ Транквилизаторы милтаун и либриум называли в Америке «чудесными таблетками». Они, в самом деле, позволяли психиатрам творить чудеса, вдвое сократив пребывание больных в стационаре. Доктора стали ежегодно выписывать свыше 500 тонн транквилизаторов. Спрос на успокоительное в те годы, очевидно, определил ближайшее будущее фармакологии.

ществ для более эффективного манипулирования толпой. Имея дешевые транквилизаторы, галлюциногены и стимуляторы, можно успокаивать возбужденных, стимулировать безразличных, отвлекать недовольных от их проблем и страданий. Хаксли упоминает и «сыворотку правды» — пентозал, использовавшийся для получения признаний от упрямых заключенных.

Вспоминая в книге «Снова в Дивном Новом Мире» Нью-Йоркский психофармакологический симпозиум, Хаксли рассказывает, как один из участников в шутку предложил правительству Соединенных Штатов подарить Советскому Союзу 50 миллионов доз милтауна. Писатель иронизирует над такой «гуманитарной помощью», которая, по его мнению, вполне могла бы поменять расстановку сил в холодной войне.

«Кто, — спрашивает Хаксли, — вероятнее всего победит в борьбе двух народов, одного из которых постоянно подогревают угрозами и обещаниями, постоянно направляют односторонней пропагандой, в то время как другого столь же постоянно развлекают телевидением и расслабляют с помощью милтауна?»'*'

В прогнозах писателя относительно практического применения новых лекарственных препаратов не было ничего утопического, ибо он рассуждал так: раз чистая наука «божественно объективна», то ее открытия в области фармакологии способны как порабощать, так и освобождать, как исцелять, так и калечить. Надо признать такую оценку науки не только остроумной, но и объективной, ибо свойство некоторых новых препаратов калечить, к сожалению, очень скоро получило подтверждение.⁷²

⁷¹ Huxley A. Brave New World Revisited // Huxley A. Brave New World and Brave New World Revisited. New York: Harper Perennial, 1965. P. 61 (глава «Chemical Persuasion»).

⁷² Изобретенный в начале 1960-х транквилизатор талидjмид, впоследствии запрещенный, привел к патологии плода у 8000 женщин. Но, несмотря па ошибки фармакологов, общественные ожидания диктовали необходимость изобретать новые транквилизаторы и аптидепрессанты. Вера и химическое чудо отныне стала неистребимой. Модификаторы настроения ежегодно прописывались в США па общую сумму почти н два миллиарда долларов. Расцвел черный рынок амфетаминов и барбитуратов — гак называемых мягких наркотиков. Из восьми миллиардов амфетаминовых «бодрящих таблеток» четыре миллиарда были проданы нелегально. Что до корректирующих поведение средств, то и в настоящее время Америка остается одной из стран, где наиболее активно прописываются такие «всепобеждающие» препараты, как прозак.

Параллельно с работой над «Островом», своей «топической фантазией», писатель придумывает руководство для путешествующих в психоделическом мире. Хаксли полагал, что несколько десятков вопросов, построенных по типу дзенских коанов, предъявленных испытуемому во время сеансов, «при условии, что он настроит на них свое сознание, смогут неожиданно открыть проходы в дотоле неведомые области» (Letters. P. 843-844).

Тогда же О. Хаксли активно общается с Сидни Коэном, лос-анджелесским психиатром, исследователем ЛСД, задумавшим серию экспериментов с художниками. Интересует писателя и другая перспектива — применять ЛСД для облегчения моральных страданий умирающих от рака с надеждой, что:

«<...>умирание станет более духовным, нежели просто физиологическим процессом» (Letters. Р. 845).⁷³

Его письма пестрят перечнями других старых и новых придуманных им проектов. Как и раньше, он предлагает:

«Дать препарат группе тщательно отобранных людей, представляющих крайние типы по шелдоновской классификации, наряду с группой наиболее типичных ее представителей» {Letters. Р. 845);

изучить влияние ЛСД на людей, как правило, не имеющих визуальных галлюцинаций, и пр.

О. Хаксли начинает переписываться с Альбертом Хофманном. По всей видимости, именно от него писатель узнал о том, что ученому только что удалось синтезировать псилоцибин. Во время путешествия по Перу, «стране самого опасного наркотика — коки», Хаксли пишет Хофманну:

«То, что Вы говорите о псиллоцибине (писатель полагал, что это слово должно писаться с удвоением «л». — И. Г.), весьма меня заинтересовало. Надеюсь, что у меня будет возможность узнать побольше об этих новых дверях, открывающих Иной Мир сознания, этой осенью в Европе» (Letters. Р. 853).

⁷³ См. подробнее, например, в уже упомянутой книге: Stevens J. Storming Heaven, -также в: http://www.druglibrary.org/schaffer/lsd/stevensl.htm

Он надеялся встретить Хофманна на Римском фармакологическом конгрессе в сентябре 1958 г. Однако в Рим Хаксли не поехал, и встреча не состоялась. Впервые они встретились лишь в 1961 г.

В 1958 г. Хаксли пишет статью «Вещества, формирующие сознание» по заказу «Saturday Evening Post» (1958. October 18), где развивает уже высказанные им ранее концепции. Есть в ней и новые идеи. Говоря о манипуляторных возможностях модификаторов сознания, он впервые рассуждает об их роли в расширении интеллектуальных возможностей:

«Возможно ли, в самом деле, получить высокоразвитую личность с помощью биохимических средств?»⁷⁴

Он напоминает о положительном влиянии на умственную деятельность никотиновой и аскорбиновой кислот и рассказывает о поисках новых, более мощных стимуляторов. От практических проблем Хаксли переходит к религиозно-философским, в очередной раз подчеркивая важность религиозного прозрения, пускай даже оно будет достигнуто химическим путем. Теперь, презрев ранее принимавшиеся им во внимание опасности, такие, например, как возможное развитие острого психоза, писатель декларирует самоценность любого (!!!) мистического опыта, даже если, стремясь к нему, человек под влиянием наркотика вместо рая попадает в ад:

«Есть множество людей, для которых несколько часов в аду — в аду, созданном во многом их собственными стараниями, — могут стать бесценными».⁷⁵

Хаксли отводит галлюциногенным наркотикам роль широкодоступного средства просветления, очищения от бремени эго. Тем, кого оскорбляет тот факт, что подобного озарения можно достичь, просто проглотив таблетку, Хаксли напоминает о других средствах, практиковавшихся мистиками всех времен и религий. Упрямо возводя пирамиду доказательств и продолжая аргументацию «Рая и ада», писатель утверждает, что посты, умерщвление плоти, отшельничество, дыхательные техники и т. п. также изменяли химические процессы в организме.

⁷⁴ Н и х 1 е у A. Drugs That Shape Men's Mind // Adventures of the Mind. New York: Alfred A. Knopf, 1959. P. 93.

⁷⁵ Ibid. P. 100.

При этом он ссылается на то, что в свое время об этом же писали У. Джеймс и А. Бергсон:

«Церковным властям придется примириться с существованием модификаторов сознания. "Возрождение религии", о котором столько времени говорят, произойдет не в результате евангелических массовых сборищ или выступлений фотогеничных проповедников по телевидению. Оно будет следствием открытий биохимиков, которые дадут возможность большому числу людей достичь радикальной трансценденции и понимания природы вещей».⁷⁶

Правда, за несколько месяцев до написания статьи «Вещества, формирующие сознание» Хаксли весьма иронично высказывался об одном ревностном католике, собравшемся использовать ЛСД как орудие, с помощью которого можно было «подтвердить верность католических доктрин и дать новую жизнь католическим символам» (Letters. P. 843). Писатель, очевидно, осознавал, что подобное подтверждение существования, например, Царствия Небесного не будет приниматься всерьез ни церковью, ни наукой.

Мертон, Зэнер и Кришнамурти vs Ханспи

В ноябре 1958 г. после публикации «Веществ, формирующих сознание» Хаксли получил письмо от католического священника Томаса Мертона,⁷⁷ прямо объявившего, что сомневается в ценности подобного религиозного опыта. Мертон говорил о необходимости различать мистический и эстетический опыты.

Мертон, безусловно, имел все основания для критики позиции Хаксли. У непредвзятого читателя также возникает целый ряд вопросов. Что, в самом деле, представляют собой видения, эти мистические озарения и экстазы? Можно ли считать их подлинной трансценденцией, или это всего лишь химически индуцированные фантазмы? Почему один участник попадает в то, что воспринимается как психоделический Рай, а другой — в Ад? Имеет ли все это какое-либо отношение к высшим сущностям? Вступает ли принявший препарат в контакт с вечностью или всего лишь открывает тайны, осваивая необъятные просторы

⁷⁶ Н и х 1 е у A. Drugs That Shape Men's Mind. P. 101-102.

⁷⁷ Еще в 1941-1942 гг. они обменялись несколькими письмами о романе Хаксли «Серое преосвященство» {«Grey Eminence») и в целом о феномене святости.

собственного сознания? Есть ли разница между тем и другим? Если мистический экстаз — всего лишь химический фокус, то не следует ли изменить наше представление о религии? Какие есть основания полагать, что психоделический контакт с божественным не более чем иллюзия? Будет ли вера новообращенного с помощью ЛСД отличаться от веры того, кто обрел ее с помощью другого препарата? Каким образом может быть достигнута хотя бы минимальная объективность в сравнении этих переживаний? Как быть с достоверностью самой передачи такого рода опыта? Каким образом, не обладая поэтическим даром Данте и колоссальной эрудицией Хаксли, испытуемый может адекватно увиденному описать суперреальные пейзажи, архитектурные чудеса, меняющиеся орнаменты и пережитые эмоции?

Лишь 10 января 1959 г. Хаксли написал Мертону ответное письмо. По всей видимости, ему понадобилось время — около двух месяцев — для обдумывания поставленных Мертоном вопросов. Писатель признает исключительную сложность затронутой корреспондентом темы. Он убежден, что поиск решения должен вестись на практике и с помощью фактов. Решив оперировать фактами, он сразу переходит к конкретным примерам положительного эффекта психоделиков. Первый пример касается группы ученых, применяющих ЛСД в работе с алкоголиками в Британской Колумбии. Хаксли поясняет, что ЛСД при этом используется в теологической, точнее, в католической парадигме, что следует понимать как систему координат, обусловленную католическими догматами. Доктора, как сообщает Мертону Хаксли, достигают значительных успехов в основном потому, что их пациенты в результате осознают, что:

«Вселенная сущностно отлична от того, что <...> они знали о ней па уровне обыденного восприятия» (Letters. Р. 862-863).

Хаксли приводит и статистику: около 70% тех, кто принял препарат, имели положительные переживания, остальные — отрицательные, возможно, действительно инфернальные.⁷⁸

⁷⁸ «Природа этих видений зачастую небесная; нельзя не увидеть, что описания видений напоминают описание Нового Иерусалима в Апокалипсисе или Эдема у Иезекииля, а также описания рая в других религиях. И, наконец, есть другие, имевшие, кажется, опыт, который гораздо шире эстетического, его можно обозначить как предмистический или даже, полагаю, мистический» (Letters. P. 863).

В полемике с Мертоном Хаксли использует и личный опыт, поясняя, что и сам он вначале имел чисто эстетические переживания, на смену которым пришли совершенно иные ощущения, прояснившие ему суть множества таинственных высказываний как христианских, так и восточных мистиков. Далее он приводит перечень своих переживаний, которые, с его точки зрения, следует расценивать не иначе, как составляющие мистического опыта. Итак, перечислим, следуя за Хаксли, эти «ингредиенты»: (1) «райское» чувство огромной благодарности за предоставленную возможность жить; (2) трансценденция субъектно-объ-ектных отношений; (3) ощущение победы над смертью; (4) чувство единения со всем миром живых существ; (5) убеждение в правильности мироустройства, несмотря на присущую жизни грязь, боль и страдания; и, наконец, (6) понимание того, что Бог есть Любовь. Хаксли утверждает, что человек, переживший подобное, получает религиозный опыт, преображающий его существо совершенно и фундаментально:

«Есть ощущение, что это переживание имеет такое глубокое трансцендентальное значение, что ни при каких обстоятельствах на это нельзя идти по легкомыслию или ради развлечения» (Letters. Р. 843-864).

Писатель так никогда и не изменил своего отношения к психоделическим экспериментам, что явственно следует из его последнего романа «Остров». На острове Пала прием «мокша-препарата» приравнен по значимости к религиозной церемонии, к таинству.

Отвечая Мертону, Хаксли стремился быть максимально искренним. Так, например, он не забывает упомянуть об опасности: у тех, кто испытал мистическое чувство во время психоделического сеанса, будет желание постоянно вызывать химико-мистический экстаз. Писатель с необычайной легкостью отгоняет от себя эти страхи, говоря, что на практике «подобные желания вроде бы не проявляются». Он даже «выписывает рецепт»: препарат можно применять ежегодно или каждые шесть месяцев. Как известно, деятелям психоделического движения эта схема показалась неоправданно умеренной.⁷⁹

⁷⁹ Поразительную самоуверенность продемонстрировали Веселые Проказники, ничуть не задумывавшиеся о возможных фатальных последствиях передозировок ЛСД. Они увеличивали как общий объем, так и частоту приемов. Вот как описывает это Том Вулф: «Кизи нередко принимал ударные дозы кислоты — вместо положенных по норме 100 — 250 микрограммов он поглощал 500, 1000, 1500. Раньше он всегда был противником по-

Письмо Хаксли к Мертону дает основания предполагать, что писателю казалось, что приведенных «доказательств» недостаточно. Потому он привел пример своего приятеля-алкоголика, которому, по словам Хаксли, «была дарована теофания» и в результате мгновенная трансформация, подобная преображению Савла. Оставшийся неназванным приятель писателя, получив в дальнейшем возможность сравнить пережитое в тот момент преображение с последующими ЛСД-опытами, «убедился», что химико-религиозный экстаз идентичен пережитому им ранее нехимическому. А разница состоит лишь в том, что первый длителен, а второй моментален. Вывод писателя таков:

«Вот, очевидно, поле для серьезных и благоговейных экспериментов» (Letters. Р. 865).

Разумеется, Мертон не был единственным, кто критиковал Хаксли. Многие справедливо усмотрели в таком подходе к экстазам профани-рование религиозных тайн. Впрочем, Хаксли отвергал подобные нападки, парируя: мистические тайны могут познаваться научно, экспериментально, подобно тому, как изучаются религиозные символы глубинной психологией в ходе практической работы с пациентами. Писатель подчеркивал неуместность абстрактного морализаторства в анализе психоделического опыта, настаивая на том, что главным критерием является «непосредственный опыт». Вероятно, стремясь доказать свою правоту, Хаксли предпочел игнорировать зыбкость понятия «непосредственный опыт», замалчивая тот факт, что он сам подчеркивал важность предшествующего жизненного опыта и предварительных инструкций, чтения и прочей подготовки к психоделической сессии.

добных вещей. Кислотным выпендрежникам, прикольщикам, которые устраивали состязание, кто сможет принять больше кислоты, всем подобным типам явно грозило размягчение мозгов. Однако настал, похоже, момент, когда нельзя было оставить без внимания ни одного эксперимента. Как-то вечером Кизи проглотил около 1500 микрограммов, некоторые другие Проказники довольствовались дозами поменьше, они улеглись на пол и затеяли передачи Гуманоидного Радио <...>. В их намерения входила попытка попасть в тот диапазон, в тот режим, который позволил бы выйти на связь с обитателями других планет, других галактик <...>» (Вулф Т. Электропрохладительный кислотный тест. С. 232-233). Самый страшный эпизод романа (см. главу VI) посвящен Красотке Колдунье, впоследствии прозванной Совершенно Голой. Эта девушка, явно «перебравшая наркоты», «закончила свой полет», окончательно лишившись рассудка и превратившись в буйно-помешанную.

Р. Зэнер, оксфордский профессор, специалист по восточной мистике, наиболее серьезный обвинитель писателя, в очередной раз объявил, что Хаксли выдает желаемое за действительное. Позиция Зэнера состояла в следующем: непременной составляющей подлинного мистического опыта является личный контакт с Богом. В качестве аргумента против химического способа озарения автор книги «Священный и мирской мистицизм: Исследование разновидностей сверхъестественного опыта» («Mysticism Sacred and Profane: An Inquiry into Some Varieties of Preternatural Experience», 1957) привел результат собственного психоделического путешествия, в конце которого он оказался в мире полной бессмыслицы.⁸⁰ И вновь возникает вопрос: разве противоположность этих «отчетов» не является лишним доказательством крайней субъективности галлюциногенного опыта?

Зэнер настаивал на том, что было бы большой ошибкой объявить химический путь кратчайшей дорогой к постижению Священного, напоминая, что и сам Хаксли периодически говорит о необходимости научиться познавать реальность «без волшебной палочки и книги заклинаний».⁸¹

Вполне очевидно, как нам представляется, что восприятие психоделического опыта и его интерпретация зависят от изначальной установки испытуемого и исследователя. Если полагать a priori, что предстоящие во время психоделического сеанса переживания будут иметь отношение к миру высших истин, то трактовка самого опыта будет происходить в заданной системе координат примерно по следующей схеме.

Договоримся, что психоделики могут вызывать религиозное преображение личности; в таком случае, если во время психоделического сеанса будет пережито некое «преображение личности», то это преображение должно быть истолковано как религиозное.

⁸⁰ Впервые Р. Зэнер выступил с критикой «Дверей восприятия» в статье: Zaehner R. С. Mescalin and Mr. Aldous Huxley // Listener. 1956. April 26. P. 506-507, — в ней он приводит пример собственной отвратительной и бессмысленной мескалиновой «поездки», предпринятой им в одном из колледжей Оксфордского университета. Вскоре Зэнер более подробно изложил свое отношение к подобным экспериментам, которые, с его точки зрения, не имеют никакого отношения к обретению веры через трансценденцию: Zaehner R. С. Mysticism Sacred and Profane: An Inquiry into Some Varieties of Preternatural Experience. Oxford: Clarendon Press, 1957.

"'Huxley L. A. This Timeless Moment. P. 289-290.

С другой стороны, поняв биохимический механизм психоделического воздействия, казалось бы, можно объяснить биохимический механизм религиозного экстаза. Последний оказывается целиком вписан в систему психофизических процессов. Однако, как известно, человек отличается от прочих тварей волей. Если предположить, что химическое или механическое преобразование может вызывать не зависящее от воли человека изменение (возникновение) веры, не доказывает ли это, что такого рода трансфигурация находится за пределами собственно человеческой, а значит, и религиозной системы координат?

Не менее очевидным нам представляется и то, что о действительности и действенности религиозного преображения можно судить лишь по его устойчивым последствиям для субъекта.

* * *

Особую позицию занял в отношении психоделических экспериментов писателя Дж. Кришнамурти.⁸² Посвященный в новую сферу увлечений Хаксли, Кришнамурти отказывался признавать религиозную ценность психоделических экспериментов. Кришнамурти справедливо отмечал, что большинство людей, прибегающих к наркотикам, стремится забыться и получить удовольствие. Напомним, однако, что наркотические эксперименты Хаксли не были направлены ни па то, ни на другое. Он не стремился к удовольствию, не желал стать неуязвимым для страданий.

Писатель, как уже говорилось, хотел лишь ясности и объемности видения. Но — возражал ему Кришнамурти — о какой ясности видения

⁸² Джидду Кришнамурти (Jiddu Krishnamurti, 1895-1986) — всемирно известный британско-индийский философ, публицист, провозгласивший себя анти-гуру, проповедник интегральной, неизбирательной и неконцентрированной медитации, направленной на деидеологизировапное и не обусловленное готовыми формулами понимание мира и самовосприятия. Кришнамурти много лет провел в Охай (Калифорния), где тесно общался с О. Хаксли, К. Ишервудом и Дж. Хердом. Там же открыл небольшую среднюю школу совместного обучения, получившую название Школы Счастливой Долины (Happy Valley School). Школа финансировалась Ассоциацией Счастливой Долины. Среди первых попечителей был Хаксли. Под влиянием Хаксли он начал записывать и публиковать свои лекции и беседы. Наиболее известными являются книги «Первая и последняя свобода» с «Предисловием» Олдоса Хаксли (Huxley A. Foreword // Krishnamurti J. The First and Last Freedom. New York: Harper, 1954), а также «Свобода от известною» (1969) и «Единственная революция» (1970).

может идти речь, если «видящий» подвергается воздействию химически индуцированного психоза? Никто и ничто не может гарантировать, что галлюциногенный наркотик даст эффект спокойного умиротворенного сознания. Кришнамурти полагал, что под воздействием психоделика происходит не расширение сознания, а, напротив, сужение его вокруг некоего центра, что это, скорее всего, лишь проникновение, углубление в подсознание, где ум находит лишь то, что соответствует его собственным искажениям. «Тотальная революция», к которой он призывал, требует ничего не исключающего внимания, целостности: «Дверь может отвориться для нас только благодаря постоянному осознанию и вниманию».⁸³ Но подобное целостное восприятие в наркотическом трансе невозможно, ибо сознание произвольно выхватывает фрагмент реальности и сосредоточивается на нем.

Относительно необходимости предварительных наставлений, инструкций тому, кто собирается предпринять путешествие, Кришнамурти возражал: разве нет противоречия в том, чтобы предъявлять инструкции тому, кто хочет стать свободным? Получив напутствие, путешественник устремится к реальности, обещанной кем-то другим. Вот что говорил философ по поводу «получения опыта нового восприятия» с помощью психоделиков: «Это старый трюк, который существует с незапамятных времен: жевание каких-то листьев, экспериментирование с новейшими химическими составами, чтобы вызвать временное изменение структуры мозговых клеток, достичь более высокой сен-ситивности и восприимчивости и, тем самым, получить некую видимость реальности. Эта жажда все больших и больших впечатлений говорит о внутренней бедности человека. Мы думаем, что с помощью этих впечатлений мы можем убежать от самих себя, но ведь эти впечатления обусловлены тем, чем являемся мы сами. Если ум мелок, завистлив, охвачен тревогой, то какие бы наркотики человек ни принимал, включая самые новейшие их виды, он по-прежнему будет воспринимать лишь убогие творения своего собственного ума, его собственные ничтожные проекции, обусловленные самой его основой».⁸⁴

Что до молодежной психоделической контркультуры, то, по убеждению Кришнамурти, она не может вести к свободе по той причине,

⁸³ Кришнамурти Дж. Свобода от известного. Киев: София, 1991. С. 21.

⁸⁴ Там же. С. 78-79.

что мятеж против принятых ценностей есть не свобода, а лишь реакция на то, что кажется устаревшим. Кроме того, свобода не может быть коллективной.

Общение с Кришнамурти, обмен идеями, хоть и не сказались конкретно на психоделических изысканиях Хаксли, но — и это намного важнее — повлияли на его жизненную философию в целом, сыграв значительную роль в идеологии «Острова».⁸⁵

* * *

Хаксли продолжал считать, что для высокой цели все средства хороши — будь то голодание, мантры, повторенные бесчисленное количество раз, или таблетка галлюциногенного вещества. Он вновь и вновь подкреплял свой тезис примерами галлюциногенных практик в ряде традиционных религий. Он, например, опирался на известный труд супругов Р. Г. и В. Вассонов «Грибы, Россия и история» {«Mushrooms, Russia and History», 1957) о веществах (в частности, о мухоморах), употребляемых во время священных церемоний.⁸⁶ Хаксли лично общался с Гордоном Вассоном в Нью-Йорке. Подбирая таким образом доказательства, Хаксли подводит нас к следующей мысли: «факты» не позволяют нам исключать химически индуцированный религиозный опыт.

Один из современных биографов Хаксли Дана Сойер, специалист по восточным религиям, обратил внимание в уже упоминавшейся книге на то, что писатель, скорее всего действительно переживший духовное преображение, интерпретировал свой опыт в буддистских и индуистских терминах. Однако другие исследователи полагают, что Хаксли никак не мог обнаружить в индийской философии и буддистских практиках оснований для поиска «синтетической святости» и что в этом смысле в традиционном индуизме у него не могло быть никаких предшественников, на чей авторитет можно было бы опереться.⁸⁷ Буддизм

⁸⁵ Следует признать, что среди всех сочинений Кришнамурти наибольшее воздействие на позднее творчество Хаксли оказала книга «Обучение и важность жизни» (К г i s h -namurti J. Education and the Significance of Life. New York: Harperfe Row, 1953).

⁸⁶ См. также: W a s s о n R. G. An Inquiry into the Origins of the Religious Idea among the Primitive Peoples // Botanical Museum Leaflets. S. I.: Harvard University Press, 1961. P. 19.

⁸⁷ См. следующие работы, интерпретирующие психоделические опыты Хаксли в связи с его увлечением восточными религиями: Kulwart S. G. Aldous Huxley: The Quest for Synthetic Sainthood // Critical Essays on Aldous Huxley / Ed. ]. Meckier. New York: G. K. Hall, 1996. P. 209-219; W e z 1 e r A. "Psychedelic" Drugs as a Means to Mystical Experience // Aldous Huxley: Between East and West / Ed. С. С. Barfoot. Amsterdam; New York: Editions Rodopi B. V., 2001. P. 190-220; H a 1 b f a s s W. Mescaline and Indian Philosophy: Aldous Huxley and the Mythology of Experience // Ibid. P. 221-235.

и индуизм, в отличие от религий индейцев Северной и Южной Америк, не входят в число тех религий, где практиковались психоделики.

К идее химически индуцированного религиозного экстаза намного благосклонней прочих отнесся Уолтер Кларк, психолог и религиовед, написавший об этом в книге «Психология религии» («The Psychology of Religion», 1958).⁸⁸ Кларк не подвергает сомнению «религиозность» испытанного под воздействием галлюциногенов переживания. Именно такое воздействие, с его точки зрения, объясняет устойчивый интерес к психоделикам на протяжении двух десятилетий. На вопрос о соотношении психоделиков и религии он дает следующий ответ: «Препараты не способны вызывать религиозное чувство <...>. Насколько мы можем судить, инъекция ЛСД, сделанная крысе, не вызывает у последней религиозного чувства, являющегося исключительно человеческим переживанием. Однако нет сомнения, что религиозное переживание может быть высвобождено и возбуждено с помощью психоделических препаратов <...>. Сейчас модно <...> фыркать, клеймя такого рода опыт как псевдорелигиозный, как своего рода суррогат. Пусть так, но следует признать, что зачастую суррогат эффективней, чем некоторого вида реальности».⁸⁹

Кларк имеет в виду эффект, который наблюдался под воздействием психолитической терапии у некоторых людей, до того проявлявших устойчивые патологические реакции или криминальные склонности.

Ученые-экспериментаторы в основном придерживались точки зрения О. Хаксли, полагая, что психоделики бесценны в познании Божественного и трансцендентного, в трансформации личности, осознающей себя как проявление вечного.⁹⁰

⁸⁸ См. также: Clark W. H. 1) Chemical Ecstasy. New York: Sheed and Ward, 1969. P. 77-80; 2) Drugs and Utopia//Dystopia // Utopia/Dystopia. Cambridge (MA): Schenkman Publishing, 1975. P. 111-123.

⁸⁹ Clark W. H. Chemical Ecstasy. P. 113-114.

⁹⁰ Так, например, Х. Осмонд писал в 1957 г.: «Я полагаю, что психоделики дают злобному, безжалостному, тупому, гоняющемуся за удовольствиями homo faber шанс, пускай ничтожный, превратиться в создание, чье присутствие мы угадываем, — в мудрого, понимающего, сочувствующего homo sapiens, в чьем стереоскопическом видении искусство, политика, наука и религия слиты воедино. Конечно, нельзя не ухватиться за этот шанс <.. .>» (цит. по: Osmond H., Aaronson В. Psychedelics and the Future // Psychedelics: The Uses and Implications of Hallucinogenic Drugs / Ed. B. Aaronson, H. Osmond. London: The Hogarth Press, 1971. P. 510, — см. также: http://www.druglibrary.org/schaffer/lsd/future.htm.

Даровая благодать

В 1959 г. О. Хаксли делает, на наш взгляд, важнейшее дополнение к размышлениям о визионерском и религиозном экстазах. Описывая химико-мистический опыт в одном из писем и специально подчеркивая, что это бесполезная и даровая благодать, он говорит:

«Требуются этические и когнитивные усилия для того, чтобы испытавший ее продвинулся от разового опыта к постоянной просветленности» (Letters. P. 874).

Эта сентенция впоследствии будет озвучена в «Острове», в главе, повествующей о «причащении» подростков мокша-препаратом. Вот что говорит им проводник, сопровождающий их в психоделическом путешествии:

«Освобождение, <...> конец страданиям, конец вашему невежественному представлению о себе <...>. Но, как и все прочее, это состояние преходяще. И когда оно закончится, как вы распорядитесь своим опытом? ...Превратитесь ли вы снова в глупых правонарушителей, какими вы себя воображаете? Или, увидев свое истинное "я", вы посвятите жизнь тому, чтобы пребывать в этом качестве? <...> Вам решать, как вы обойдетесь с этим опытом <...>» (Остров. С. 217-218).

В «Острове» совсем не случайно подробно приводится спор доктора Роберта и Муругана, юного наследника трона, единственного, кто активно сопротивляется специфическому образованию, принятому на Пале. Их дискуссия почти дословно воспроизводит те дебаты, что разгорались не без помощи и непосредственного участия писателя в середине 1950-х:

«Муруган: <...> Я не нуждаюсь в вашем фальшивом самадхи.

 — А откуда тебе известно, что оно фальшивое? — спросил доктор Роберт.

 — Потому что по-настоящему люди достигают этого состояния после долгих лет медитации <...>.

 — <...> (Слова доктора Роберта. — И. Г.) Его возмущает, что четыреста миллиграммов мокша-препарата даже начинающим <...> позволяют увидеть мир таким, каким он предстает свободному от оков "эго" взору.

 — Но то, что они видят, — нереально, — настаивал Муруган.

 — Нереально! — повторил доктор Роберт. — Опыт собственных чувств также можно назвать нереальным» (Остров. С. 178).

Атакованный со всех сторон критиками, Хаксли должен был найти ответ на вопрос о реальности опыта «в отношении внутреннего раздражителя, безотносительно к внешнему» (Остров. С. 178) — такую он дал формулировку проблеме, вложив ее в уста героя «Острова». Ответ, понятно, лежит в области экспериментальной и теоретической психологии, когнитивных наук и в философии.

Данный им в романе ответ сводится к следующему: мы не знаем, как именно психоделики стимулируют «молчащие области мозга». Важно то, что препарат их стимулирует, порой выводя сознание за пределы зрительных, слуховых и прочих галлюцинаций и парапсихологиче-ских явлений, и предоставляет нам возможность получить (ни больше, ни меньше!) «полнокровный мистический опыт» (Остров. С. 179).

Как бы то ни было, читателю и критику не миновать следующих вопросов: на чем основывался Хаксли, никогда, насколько нам известно, не имевший чистого мистического (нехимического) откровения, приравнивая химико-мистический экстаз к подлинному мистическому опыту? каким образом, в принципе, кто бы то ни было может оценить собственное переживание как мистическое, и может ли это качество быть удостоверено кем-либо другим как таковое? как сознание (разум) может оценивать опыт, при котором, по словам писателя, «бытие стало сознанием, а сознание бытием» (Остров. С. 333)?

И вновь решение этой дилеммы оказывается зависимым от точки отсчета — от того, будем ли мы считать, что мозг производит сознание, или что транслирует его. Либо психоделики производят субъективные впечатления, которые можно считать «мистическим опытом», либо препараты лишь открывают бергсоновский предохранительный клапан, который в обычном состоянии не допускает поступление информации мистического, космического характера.

Однако, по мнению Хаксли, все гипотезы стоят друг друга. Неважность, второстепенность теоретической системы координат в данном вопросе Хаксли объясняет следующими словами доктора Роберта — надо заметить, что это самый внятный ответ, который нам предоставил писатель:

«Духовный опыт, как и музыка, ни с чем не сопоставим. Обращение к нему способно исцелить и преобразить вас. И все это, возможно, происходит только у вас в мозгу. Сугубо частное явление, которое объясняется не через нечто привходящее, но в пределах физиологии личности. Какая нам разница? (курсив мой. — И. Г.) Мы должны просто считаться с фактом, что определенный опыт заставляет человека прозреть и делает его жизнь благословенной» (Остров. С. 180).

Выделенная нами фраза указывает на то, что некогда расчерченная писателем система координат «целей и средств» в данном случае нарушена. В самом деле, если не важно, чем именно будет вызвано «духовное преображение» человека, то получается, что для такой цели все средства хороши.

Заметим, однако, что в «Острове» мокша-терапия все же не является лишь религиозной церемонией. Действие препарата изучается в курсах дисциплин, преподаваемых на Пале: фармакологии, социологии, физиологии, аутологии, нейротеологиии, метахимии, микомис-тицизме. Как следует из этого перечня, палийцы осознавали, что проблема взаимоотношения религии и психофармакологии должна решаться в рамках междисциплинарных исследований. Эта идея писателя получила развитие в главном медийном органе сторонников изучения и использования психоделиков «Psychedelic Review», один из номеров которого был в 1964 г. посвящен памяти Хаксли.⁹¹ Писатель, несмотря ни на что, до самого конца остался жарким сторонником применения ЛСД в психиатрии и психотерапии.

Лекции, проекты

В 1959 г. Хаксли читает первый курс лекций в Университете Санта-Барбары (Калифорния), принимает участие в Медицинском симпозиуме, посвященном фармакологическому подходу к изучению сознания

⁹¹ Psychedelic Review. 1964. Vol. 1. N 3: Aldous Huxley Memorial Issue. — В этом номере опубликованы статьи Лж. Херда, Т. Лири, X. Смита, Г. Вассона, А. Хофмана и др. Там же Лири провозглашает: «Многовековая проблема "выхода за пределы себя" наконец-то решена. Биохимический мистицизм — продемонстрированный факт» (Р. 270).

(Сан-Франциско, медицинский факультет Калифорнийского университета, 26 января 1959 г.). На симпозиуме он выступает с докладом «Окончательная революция» («The Final Revolution») о значении литературы в описании галлюциногенного опыта и о новых методах пропаганды.⁹² В этом докладе Хаксли особо отмечает необходимость найти адекватное выражение психоделического опыта:

«В идеале <...> мы должны суметь рассказывать о мистическом опыте с точки зрения теологии, психологии и биохимии одновременно».⁹³

Эта задача, как он, вероятно, справедливо полагал, под силу лишь профессиональным литераторам, но литераторам особого сорта — высокообразованным.

Далее в докладе писатель подчеркивает, что психофармакология открывает колоссальные возможности безболезненной и даже приятной манипуляции толпой, в связи с чем обращается к профессионалам, участникам симпозиума с призывом озаботиться безопасностью человечества, оказавшегося перед потенциальной угрозой психофармакологического «промывания мозгов».

Не предложив, со своей стороны, никакой «страховки», Хаксли незаметно уходит от этой темы и приступает к обсуждению своего любимого предмета — освобождения личности от оков «заорганизованного» общества путем тренировки спонтанности. Психоделики, как ему представлялось, предназначены показать человеку, как быть спонтанным, как видеть глубину в повседневности, как развить восприимчивость к новому и чудесному и, наконец, как разорвать оковы узкодисциплинарного знания. Хаксли полагал, что ученые совместно с гуманитариями должны обозначить новые пути развития системы образования и воспитания, способной научить человека использовать все лучшее, что дает миру техника, не становясь ее рабом, а, напротив, с ее помощью обретая все большую степень свободы.

В 1959 г. Американская Академия искусств и литературы присуждает Хаксли награду как лучшему романисту (до него этой премии

⁹² См. материалы конференции: A Pharmacological Approach to the Study of the Mind / Ed. R. M. Feartherstone, A. Simon. Springfield (III.): Charles С Thomas, 1959. P. 216-228. — Этот же текст в: Contact: The San Francisco Journal of New Writing, Art, and Ideas. 1959. N 2. P. 5-18 (далее цит. по этому изданию), — и в: Н и х 1 е у A. Moksha. P. 163-173.

⁹³ Н и х 1 е у A. The Final Revolution. P. 9.

удостоились Эрнест Хемингуэй, Томас Манн и Теодор Драйзер). В том же году он очередной раз получает ЛСД от основного тогда производителя наркотика — лаборатории «Сандоз» (Базель).

В ноябре Хаксли впервые высказывает серьезные опасения по поводу злоупотребления ЛСД психиатрами и психотерапевтами:

«Что поделаешь? Психиатрия — искусство, основанное на все еще несовершенной науке, — и, как в любом искусстве, в ней больше дурных и безразличных ремесленников, чем хороших мастеров. Как убережешься от дурных? От плохих мастеров мало вреда в литературе и искусстве, но очень много — в терапии и образовании, ведь от их ошибок зависят жизни и судьбы» (Letters. P. 881-882).

В январе 1960 г. на симпозиуме, посвященном ЛСД-терапии, в Имоле (Калифорния) доктор Дональд Джексон, рассуждая о перспективах психоделической терапии, о необходимости психотерапевтической работы, следующей за сессией ЛСД, подчеркивал, как много зависит от наблюдателя-терапевта.⁹⁴ Обращает на себя внимание тот факт, что некоторые исследователи говорили о том, что в ходе экспериментов столкнулись с депрессивными состояниями или даже с эпизодами длительной клинической депрессии, развившейся после ЛСД-опыта. Странно, что данные примеры уже тогда не привели к повышенному вниманию соответствующих административных структур к психоделическим экспериментам.

Но Олдосу Хаксли казалось, что риск оправдан: в случае удачи временная потеря дифференциации между внутренним и внешним мирами приведет к тому, что пациент ощутит глубинную связь со Вселенной, заново откроет свою природу, переоценит жизненные ориентиры и обнаружит возможности личностного роста и духовного развития и т. п. в духе гуманистической психологии.

⁹⁴ В самом деле, терапевт может трактовать происходящее с испытуемым как индуцированный психоз, невольно устанавливая таким образом весьма опасный раппорт — в этом случае велика возможность отрицательной суггестии, а значит, и негативного опыта. Столь же высока вероятность индуцированной паранойи. Большинство экспериментаторов настойчиво рекомендовали использовать ЛСД после длительного этапа консультирования и предварительной подготовки. См.: Proceedings of the January 1960 Symposium on LSD at the Napa State Hospital, Imola (Ca.): LSD, The Consciousness-Expanding Drug / Ed. D. Solomon. New York: Putnam Press, 1964, — а также в: http://www.druglibrary.org/schaffer/lsd/solomon.htm.

Как и большинство исследователей и апологетов ЛСД-терапии тех лет, писатель полагал исключительно перспективным применение ЛСД в ранее намеченных направлениях: в работе с алкоголиками, невротиками, страдающими неизлечимыми заболеваниями и умирающими.⁹⁵ Не без влияния Хаксли проводились и опыты гипноделиче-ской терапии, в которой ЛСД сочетался с гипнозом. Поначалу психиатры, с энтузиазмом применявшие ЛСД и сходные препараты, полагали, что они открывают практически неограниченные возможности излечения депрессии.

К началу 1970-х серьезные психологи-клиницисты отказались от концепции ЛСД как химиотерапевтического препарата.⁹⁶ Такая перемена была связана с накопленными к тому времени статистическими наблюдениями, показавшими, что, действительно, ЛСД способна вызвать личностные изменения, однако такие случаи единичны и в целом непредсказуемы. Объективные, критически настроенные специалисты пришли к выводу, что сама по себе ЛСД служит лишь катализатором бессознательных процессов и что воздействие ее неспецифично, т. е. не-

⁹⁵ Психотерапевты с ним соглашались, пытаясь с помощью психоделика сократить курс психоанализа, помочь пациенту «выйти за пределы патологических симптомов», преодолеть поведенческие нарушения, адаптироваться к нормальной жизни, осознать ложность прежних целей, обрести новую жизненную философию, пережив трансцендентальный опыт. Of) этом см.: Cohen S., E i s n е г В. G. Use of Lysergic Acid diethylamide in a Psychotherapeutic setting // American Medical Association Archive of Neurology and Psychiatry. 1959. Vol. 81 (615619); С h w e 1 о s N., В 1 e w e 11 D. В., S m i t h С. М., Н о f f e r A. Use of d-lysergic acid diethylamide in the treatment of alcoholism // Quarterly Journal of Studies of Alcoholism. 1959. Vol. 20 (577590); G г о f S., H a 1 i f a x J. The History of Psychedelic Therapy with the Dying // Grof S., Halifax J. The Human Encounter with Death. New York: E. P. Dutton, 1977. — См. также сборник: LSD and Mescaline in Experimental Psychiatry.

⁹⁶ Дальнейшие клинические исследования принесли разочарование: оказалось, что сами по себе эти вещества не способны оказывать длительного антидепрессантного воздействия. От этой практики пришлось отказаться. Что до работы с психиатрическими пациентами, то риск, возникающий при использовании малых доз — считалось, что они гораздо безопасней, — оказался ничуть не меньше, чем при назначении больших. Применение ЛСД в медицинских целях в итоге стало восприниматься как неудовлетворительное, в том числе и потому, что его действие слишком часто оказывалось либо неэффективным, либо вредным для пациента. Столь же напрасными оказались и надежды на эффект от сочетания ЛСД с шоковой терапией. Более того, выяснилось, что в ряде случаев ЛСД мог, напротив, усиливать психопатологические симптомы.

обязательно и негарантированно. Слишком велика роль экстрафармакологических факторов.⁹⁷ Не следовало ли из этого, что подобная практика не может и не должна быть институализирована?

Широко дискутировалась и возможность использовать ЛСД для ускорения динамики не только индивидуальной, но и групповой психотерапии. Но и в этой сфере энтузиастов ждало разочарование, так как оказалось, что недостатки значительно перевешивают преимущества.

Еще одна причина неуспеха ЛСД-терапии как некоего общего движения в психиатрии и психотерапии заключалась, по-видимому, в том, что разные исследователи и лаборатории исходили из различных посылок, преследуя диаметрально противоположные цели, не говоря уже о том, что их практика осмыслялась в не совпадающих друг с другом теоретических системах координат. Именно пороки концептуального характера, теоретический диссонанс, сложившийся в научной среде, в огромной степени снизили ценность большой массы результатов, полученных как в Европе, так и в Америке. Экспериментаторы, равно как и теоретики, так никогда и не пришли к общему знаменателю.⁹⁸ Лишь немногие исследователи осознанно стремились дать научно-философское объяснение психоделическому опыту, как это пытался сделать Олдос Хаксли.

⁹⁷ Для достижения положительного результата требуется выполнить слишком много условий: специальная подготовка как испытуемого, так и персонала, особо доверительные отношения между пациентом и терапевтом, особая подготовка места для эксперимента, в том числе и тщательно продуманный дизайн помещения или специально выбранный пейзаж. Но и при соблюдении всех этих условий ничто не гарантирует «химического просветления», выздоровления и экзистенциального переживания с последующей личностной трансформацией.

⁹⁸ См. подробнее в: Grоf S. LSD Psychotherapy. (Ch. 1).

* * *

В 1960 г. Хаксли часто выступает с лекциями на обоих побережьях США, равно как и в Фонде Меннингера в Топике (Канзас) — святая святых американской психиатрии. Популярность его лекций невероятна и не в последнюю очередь объясняется психоделической темой.

В интервью Хансу Бирману, которое Хаксли дал в Топике (оно было опубликовано лишь четыре года спустя), писатель безоговорочно восхваляет психоделики:

 «Такие доступные нам сегодня новые препараты, как псилоцибин и ЛСД, могут чудесным образом вызвать духовные состояния, в которых душа способна познать превосходство Духа над материей. Именно так человек чувствует, что он и Вселенная едины, убеждаясь в том, что Вселенная ему не враждебна. Он более не отдельная, сконцентрированная на себе личность, а орудие вечного духа».⁹⁹

Вот так! Ни больше, ни меньше! На вопрос, не считает ли он, что препараты извращают реальность, и не думает ли, что гораздо лучше достигать этих состояний без наркотиков, Хаксли решительно заявляет в заключительных словах интервью:

«Большинству людей интеллект не позволяет в полной мере осознать богатство обыденного существования».¹⁰⁰

Писатель, разумеется, имел в виду вовсе не недостаток интеллекта, а, напротив, его избыток.

В том же году у писателя обнаруживают рак, но пока опухоль удается победить.

В 1960 г. состоялось историческое знакомство Хаксли с психологом Тимоти Лири, возглавлявшим Гарвардский проект по изучению психоделиков. Лири как раз незадолго до того узнал о синтезе псилоци-бина из галлюциногенных грибов. Тогда же Лири впервые прочитал обе визионерские книги Хаксли. Вскоре ему сообщили, что и сам писатель находится в Кембридже. Они договорились о встрече.

Вот как Лири описывает их первое знакомство в статье «Грибы на ланч: («Mushrooms for Lunch»):

«Он открыл мне дверь — высокий, бледный, тощий, — и мы отправились в Гарвардский преподавательский клуб. Он неспешно изучил через лупу меню. Я спросил его, не хочет ли он супа, он спросил какого, а я заглянул в меню: там был грибной суп. Мы оба расхохотались. Так мы и получили грибы на ланч.

Олдос Хаксли — сутулый, возвышающийся седой Будда. Мудрый, добрый человек. Голова, как энциклопедия на нескольких языках. Приятный голос с хрипотцой, повышавшийся лишь во время кратких вспы-

⁹⁹ Beerman H. An Interview with Aldous Huxley // The Midwest Quarterly. 1964. Vol. V. N 3. April. P. 229.

¹⁰⁰ Ibid.

шек изумления и гнева по поводу перенаселенности планеты или напыщенности психиатров.

Мы беседовали о том, как изучать и использовать наркотики, расширяющие сознание, и почти сразу согласились с тем, что надо и чего не надо делать. Мы решили избегать бихевиористского подхода к чужим убеждениям, наклеивания ярлыков и деперсонализации участников. Мы не будем навязывать нашу терминологию и наши экспериментальные игры. <...> Мы не будем ограничиваться патопсихологической интерпретацией. Мы не будем считать экстаз манией, а спокойствие — кататонией; мы не собираемся квалифицировать Будду как ау-тичного шизоида, а Христа как мазохиста со склонностью к эксгибиционизму, считать мистический опыт симптомом, а визионерский опыт типичным психозом».¹⁰¹

Они еще долго беседовали о фармакологических открытиях, о великом швейцарце Хофманне, которому удалось получить псилоцибин из мешка мексиканских грибов (до него парижские химики потерпели с ними неудачу). По словам Лири, Хаксли совершенно ясно осознавал вероятные политические последствия подобных открытий.

В тот период Лири и его коллеги по Гарварду с готовностью прислушивались к Хаксли, не без влияния которого постепенно формировался их проект. Хаксли вызвался присутствовать на пленарных заседаниях лаборатории. Он с готовностью заявил, что будет участвовать в экспериментах с грибами. Грибным супом они не ограничились, что явствует из протоколов лаборатории. Он и в самом деле приходил на многочисленные октябрьские и ноябрьские заседания, слушал, затем закрывал глаза и медитировал. Лири вспоминал потом: «Такой произвольно вызываемый транс раздражал часть гарвардской публики, в их представлении сознание непременно связано с болтовней. Затем он открывал глаза и делал замечание, чистое и прозрачное, как бриллиант».¹⁰²

После отъезда Хаксли из Кембриджа Лири становится одним из его корреспондентов. Так, писатель сообщает ему, что побывал на конференции «Контроль над разумом» в Сан-Франциско (1961), о том, как встретился там впервые с Оскаром Янигером. Последний к тому моменту поставил опыты с сотней художников, принимавших под его ру-

¹⁰¹ Lеаry Т. Mushrooms for Lunch // Huxley A. Moksha. P. 181.

¹⁰² Ibid. P. 182.

ководством ЛСД. Между тем опыты с художниками — один из проектов, давно намеченных Хаксли в общем русле психоделического экспериментирования. Его по-прежнему интересует, что происходит с ярко выраженными визуалами под воздействием псилоцибина или ЛСД. Так, в письме к Лири от 13 апреля 1961 г. Хаксли советует ему посмотреть выставку сюрреалиста Макса Эрнста в МОМА (Нью-Йорк), ибо некоторые из представленных там картин, по мнению писателя, изображают мир сквозь призму ЛСД:

«Эрнст видит как визионер. Кроме того, он первоклассный художник, способный выразить то, что видит, в картинах, которые, на мой взгляд, почти адекватны визионерским фактам. Было бы интересно связаться с ним и выяснить, каково его нормальное видение, а затем дать ему грибов или ЛСД и попросить сравнить его нормальное восприятие с тем, которое последует за приемом препарата» (Letters. P. 909).

Нельзя, однако, не увидеть того, что Макс Эрнст прекрасно обходился и без ЛСД. Процесс его творчества, очевидно, не требовал такого рода дополнительной стимуляции.

Хаксли предупреждает об опасности

Ученые, занятые в Гарвардском психоделическом проекте, несмотря на предупреждения Хаксли, нисколько не стремились скрывать свои изыскания от широкой публики.¹⁰³ Лири, не желавший слушать писателя, призывавшего ограничиться узкими исследовательскими кругами, выдвигал аргументы популистского толка. Он говорил, что сведения о психоделиках не должны оставаться «информацией для избранных» и что «народ имеет право на знание». Особую роль в решении популяризировать психоделики сыграл и битник Аллен Гинзберг, занявший крайне эгалитаристскую позицию и заявивший о необходимости защищать «пятую свободу» — право управлять собственной нервной системой. Тогда, по признанию Лири, и было принято историче-

¹⁰³ Тимоти Лири, Ричард Альперт, Ральф Мециер и Эндрю Вейл в рамках Гарвардского проекта проводили эксперименты с добровольцами — коллегами-психиатрами, многие из которых полагали, что не смогут удачно практиковать психотерапию, не пройдя посвящение «кислотой». Были и опыты с писателями, художниками, священниками, пациентами с незначительными невротическими расстройствами и с теми, кто страдал серьезными психическими нарушениями.

ское решение отказаться от «плана Хаксли», т. е. перейти от умеренных действий к радикальным и тотальным.¹⁰⁴

А Хаксли в то же самое время писал Осмонду, что хвастовство Лири в открытой печати может оказаться опасным и, возможно, приведет к запрету психоделиков. Между тем — напоминает писатель — всякий, кто знаком с историей введения Сухого закона в США, знает, чем может обернуться объявление любого наркотического препарата вне закона — очевидно, писатель говорил о высокой вероятности образовании черного рынка наркотиков. Хаксли оказался прав. Но Лири все это казалось неубедительным.

Весть о химическом чуде, расширяющем сознание, мгновенно распространилась в университетской среде. Приобщенность к кислотному таинству стала само собой разумеющимся фактом в жизни любого университетского кампуса. После того, как Лири стал направо и налево раздавать ЛСД и псилоцибин в кампусе, Гарвардский проект был закрыт.¹⁰⁵ Но было уже поздно. Никакие меры не смогли остановить стремительного распространения ЛСД, равно как и моды на наркотики в целом. Джинн уже был на воле. «Двери восприятия» и «Рай и ад», несмотря на то, что О. Хаксли меньше всего хотел войти в историю как «мистер ЛСД», стали настольной книгой студентов, аспирантов и многих профессоров.

Одним из тех, кто продолжал популяризировать психоделики как орудие просветления, был Алан Уоттс, приятель Хаксли, опубликовавший в 1962 г. книгу «Радостная космология: Приключения в мире химии сознания» («The Joyous Cosmology: Adventures in the Chemistry of Consciousness»).¹⁰⁶ В первой же строке книги Уоттс говорит о «Дверях восприятия». Видимо, стремясь снять с себя ответственность, Уотте подчеркивал, что именно Хаксли еще раньше «выпустил кота из мешка»,

¹⁰⁴ Подробнее об этом см.: Stevens J. Storming Heaven. P. 133.

¹⁰⁵ В 1963 г. Лири и Альперт были уволены, а Федеральное управление по контролю за продуктами питания и медикаментами (Министерство здравоохранения США) разослало предупреждения администрациям университетов о том, что прием ЛСД связан с опасностью для жизни. Лаборатория «Сандоз» прекратила выпуск ЛСД. Штаты Мичиган, Нью-Джерси, Невада и Калифорния приняли законы, запрещающие продажу и употребление наркотика.

¹⁰⁶ Переболев психоделическим недугом, Уоттс изрек знаменитое: «Получил сообщение — повесь трубку!» (http://www.erowid.org/culture/characters/watts_alan/watts_alan.shtml).

написав «Двери». В итоге тексты Хаксли, Уоттса и Лири стали восприниматься как инструкции по применению «научного» мистицизма.

По официальным данным министерства здравоохранения США, в 1960-е годы общее число наркоманов и тех, кто хотя бы пробовал курить марихуану, по самым скромным подсчетам достигло 20 миллионов. Много позже стали известны факты, раскрывающие особый интерес ЦРУ к ЛСД как средству «промывания мозгов». ЦРУ впоследствии призналось, что испытывало ЛСД на заключенных, пациентах психиатрических больниц и на обыкновенных, ничего не подозревающих гражданах.

Так в Америке стали стремительно сбываться прогнозы Хаксли, которые сам он считал хоть и вероятными, но все же принадлежащими далекому будущему или иной политической реальности. Он полагал, что лишь при диктатуре можно заставить фармацевтов химически регулировать поведение людей в политических целях. Писатель не подозревал, что и сам стал одной из тех фигур, что привлекли внимание ЦРУ к психоделикам.¹⁰⁷

Без сомнения, Хаксли оказался бы в числе самых страстых борцов против гарвардских экспериментов, если бы знал, что синтезированный наркотик, хотя и далек от совершенства придуманной им самим «сомы» «Дивного Нового Мира», уже используется для манипулирования сознанием.

Продолжение и осмысление психоделического опыта

12 мая 1961 г. произошло трагическое событие: пожар уничтожил дом писателя, его богатейшую библиотеку, его рукописи и переписку (почти все, что писатель спас из огня, — это рукопись «Острова»). После пожара он со стоической иронией назвал себя человеком без собственности и без прошлого.

В 1961 г., уже после пожара, Хаксли дает в Лондоне самое длинное интервью в своей жизни.¹⁰⁸ Писателя, в частности, спросили о том, с какой частотой он сам стал бы принимать психоделический наркотик. Хаксли ответил, что раз в году. К тому моменту за все годы он четыре

¹⁰⁷ Подробнее о проекте MK-ULTRA см., в частности: Deshaye J. Attention from Saskatchewan. P. 181-205.

¹⁰⁸ См. выдержки из расшифрованной записи этого интервью на «Landowne Studios», London, July 1961 в: H u x 1 e у A. Moksha. P. 188-189.

раза принял мескалин и три раза ЛСД. В дальнейшем он еще один раз примет ЛСД и два раза псилоцибин. Итого: десять психоделических сессий за десять лет. Эта скромная статистика служит главным контраргументом популярному, но абсолютно безосновательному мнению о Хаксли как о наркомане.

В 1961 г. на Международном конгрессе по прикладной психологии Хаксли читает доклад «Визионерский опыт» и едва ли не с большим изяществом — по сравнению с «Раем и адом» — отвечает на вопрос: «Почему драгоценные камни драгоценны?» Ответ, в сущности, сводится им к доказательству метафорической или метонимической функции драгоценностей, символизирующих и замещающих блеск и великолепие иного мира, Высшей реальности. Далее Хаксли, с необычайной легкостью переходя от трансцендентного к практическому, рассуждает о тех преимуществах, которые получила экспериментальная психология с открытием псилоцибина:

«Теперь возможно исследование таких областей сознания — при минимальной опасности для тела, — которые до сих пор практически были доступны лишь с помощью исключительно опасных лекарств или у редко встречающихся людей, одаренных способностью спонтанно оказываться в том, ином, мире».¹⁰⁹

Продолжая собирать все новые факты и теории и таким образом, как он выражался, «освобождаясь от известного», Хаксли старался не пропускать важные, с его точки зрения, события, касающиеся психологии, медицины и парапсихологии. Так, он участвует в конференции парапсихологов во Франции, знакомится в Италии с методами акупунктуры, летит на Конгресс по прикладной психологии в Копенгаген, а затем заезжает к Хофманну в Цюрих.

В мемуарах А. Хофманна «ЛСД, мой трудный ребенок», в главе 8 которых он признается, что трактаты Хаксли позволили ему осознать смысл того, что происходит в сознании при приеме психоделических препаратов, ученый пишет, что именно благодаря Хаксли к нему пришло озарение относительно его собственных опытов с ЛСД.¹¹⁰ Он также

¹⁰⁹ Н и х 1 е у A. Visionary Experience // Huxley A. Moksha. P. 200.

¹¹⁰ См.: Hofmann A. LSD, My Problem child. — В мемуарах Хофманна, как уже говорилось, есть и глава, посвященная Эрнсту Юнгеру, где приводится их переписка. В одном из писем (от 17 декабря 1961 г.) Юнгер отмечает, что не согласен с мыслью Хаксли,

упоминает, что обрадовался звонку писателя в августе 1961 г, когда тот находился что трансценденцию можно с помощью наркотиков нести массам. Юнгер считает, что в этом вопросе следует быть крайне осторожным.

проездом в Цюрихе. На обеде с Хофманном Хаксли рассуждал о важной роли психоделических веществ на современном этапе эволюции человечества. Писатель подарил ученому запись своего «визионерского опыта». Хофманн вспоминает, что Хаксли говорил тогда о важнейшей роли обстановки для ЛСД-сеансов и рекомендовал жене ученого принять препарат на каком-нибудь альпийском лугу и взглянуть на синий бутон генцианы (горечавки), дабы «увидеть одно из чудес света».

В последний раз они много общались летом 1963 г. в Стокгольме на ежегодном съезде Всемирной Академии искусств и наук (WAAS), посвященном проблемам перенаселенности и ресурсам. По свидетельству Хофманна, выступления смертельно больного писателя на заседаниях и его беседы в кулуарах произвели глубокое впечатление на участников съезда. Хаксли сделал важное, но весьма характерное дополнение к теме съезда, предложив обратиться к проблеме «человеческих ресурсов», к исследованию и применению скрытых, почти никак не используемых психических и духовных возможностей. Его аргументация строилась на следующем тезисе: человечество, состоящее из индивидуумов, осознавших непостижимое чудо бытия, будет проявлять больше понимания и заботы о биологических и материальных основах жизни на Земле. Расширение непосредственного, эмоционального восприятия реальности, свободного от слов и понятий, имело бы эволюционное значение для западных людей с их гипертрофированной рациональностью. Именно Хаксли побудил Хофманна преподнести на съезде проблему психоделиков, в частности, в таком ракурсе.

Хофмапну оказалась близка позиция писателя, надеявшегося, что «посвященные» научатся с любовью передавать другим то понимание, к которому пришли в ходе трансцендентного, т. е. в данном случае психоделического, опыта. Столь же решительно он принял явно унаследованное от Хаксли понимание того, как именно «открывается и расширяется сознание»: мозг работает как приемник, перенастраивающийся на другую волну под воздействием психоделика. Измененный таким образом мозг позволяет воспринять различные реальности, которые суть единая трансцендентная реальность. Кроме того, исчезают границы между воспринимающим Я и внешним миром. Он согласился с Хаксли в том, что этот опыт может оказаться подобным религиозному озарению. Соглашаясь с Хаксли и, очевидно, споря с Эрнстом Юн-гером, Хофманн писал, что было бы неплохо, если бы психоделики стали доступны как можно большему числу тех, кто практикует медитацию, а также представителям академической психиатрии.

Пример Хофманна, как мы видим, демонстрирует, что и в этом случае произошла некая «взаимная индукция», открытый и плодотворный обмен идеями между ученым и писателем.

В 1962 г. Хаксли заканчивает «Остров». Вычитывая гранки романа, писатель решает на день прерваться ради псилоцибиновой сессии, во время которой его проводником и помощником выступает Лаура. Хаксли слушает Баха, а Лаура записывает основную часть сеанса на пленку. В этот раз, 22 января, писателю, по его словам, удалось испытать бестелесное ощущение, приходящее после смерти, когда сознание сохранено, а «привычно ощущаемое» тело отсутствует. Он много говорит о различных темах, описанных в «Тибетской книге мертвых», в особенности о подготовке к смерти.

Другим открытием того сеанса стало понимание странной, на первый взгляд, концепции: вознесение в рай не менее опасно, чем падение в ад. Дело в том, что, согласно «Бардо Тхедол», оба процесса — всего лишь фантомы сознания, а фантомов следует избегать. Именно в этом, по мнению Хаксли, основной смысл слов «Бардо»: «Нельзя стремиться попасть в рай».¹¹¹ Это, среди прочего, означает, что нельзя бежать в личную, частную безопасность Чистого Света, достигаемую с помощью или без помощи психоделиков. Так и в махаяна-буддизме, концепции которого разделял Хаксли, высшим существом является Бодхисаттва, не ищущий личного спасения, а помогающий другим достичь просветления.

1962 г. принес Хаксли немало новых бед: рецидив рака, операцию, радиотерапию. Несмотря на смертельную болезнь, в этот год Хаксли читает еще больше лекций в различных университетах. Кроме того, он делает доклад на Конференции по гипнозу в Сиракузах, выступает в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе. (Какая ирония — пропо-

¹¹¹ Этот сеанс весьма подробно описан в: Huxley L. A. This Timeless Moment. P. 176.

ведовать расширение сознания, познание неизвестного, озарение и просветление создателям ядерного оружия!!!) Выступил он и в Американской Академии искусства и литературы, во Всемирной Академии искусств и науки в Бельгии, в Центре космических исследований в Лос-Анджелесе.

В том же году выходит «Остров». Хаксли посылает Хофманну экземпляр с надписью «Д-ру Альберту Хофманну, истинному изобретателю мокши».

Культура «мокши» на острове Пала

Последний роман Олдоса Хаксли получил весьма противоречивые отклики. Были как хвалебные, так и резко отрицательные отзывы. Так, например, Сирил Конолли писал в «Sunday Times» об «Острове» как о самом значительном произведении Хаксли после романа «Время должно остановиться» («Time Must Have a Stop», 1944). А Фрэнк Кер-моуд в «Partisan Review», напротив, был очень резок. Его приговор гласил, что Хаксли написал один из худших романов из всех когда-либо написанных.

Но больше всего Хаксли раздражало то, что многие читатели и критики воспринимали его произведение как научную фантастику иди просто фантазию, не догадываясь, сколь многое из описанного происходило на самом деле и как много может быть доступно кому угодно «здесь и сейчас».

В самом деле, есть множество доказательств того, что роман соткан из конкретного опыта писателя. Так, например, главный герой «Острова» Уилл Фарнеби, как в свое время и сам Хаксли, слушает во время сеанса мокша-препарата «Четвертый Бранденбургский концерт» Баха. Однако в этом романе, в отличие от «Дверей восприятия» и «Рол и ада», акцент в описании психоделической «поездки» сделан вовсе не на «лучезарном блаженстве» и «едином потоке». В «Острове» писатель подчеркивает исключительное значение «постижения без знания, хотя и через слой знаков», важность «осознавания без осознающего» (Остров. С. 338). В этих словах — когнитивный и дидактический идеал Хаксли, и ранее говорившего о понимании (осознавании), которое превыше знания. Понимание, с его точки зрения, вовсе не есть результат узнавания и научения. Оно может быть интуитивным, опытным и сверхчувственным. Фразу «понимание без осознающего», очевидно, следует трактовать в контексте предшествующих и сопутствующих написанию романа размышлений Хаксли о структуре сознания и главной цели просветления — освобождения от оков эго. В восприятии Уилла Фарнеби, музыка, которую он слушал под воздействием мокши, не была извращена:

«<...> ни частными событиями его жизни, ни мимолетными наблюдениями, ни застарелой глупостью, по причине которой несчастный недоумок, как и всякая отдельная личность, <...> отвергал дары непосредственного опыта» (Острое. С. 335).

Уилл Фарнеби наблюдает, как книги превращаются в тонкие пластины изумрудов, топазов, рубинов, сапфиров, ляпис-лазури. Нельзя не увидеть здесь сходства с соответствующими описаниями в обоих трактатах Хаксли.

В «Острове» высказывается еще одно соображение, которое, с его точки зрения, является аргументом в пользу психоделиков. Писатель подчеркивает демократичность мокши — таким образом, он совершает тот же ошибочный популистский шаг, что и Гинзберг, Лири и Уоттс. Известно, что медитации, как и другим духовным практикам, надо специально обучаться. Следовательно, приобщенность к ним, так или иначе, является привилегией избранных. А вот что написано про мокша-препарат в паланезийском трактате, который изучает Фарнеби:

«Сто лет изучения мокша-препарата показали, что даже вполне заурядные люди способны иметь видения и переживать опыт полного освобождения. В этом отношении мужчины и женщины, обладающие высокой культурой и создающие культурные ценности, не имеют никаких преимуществ перед малообразованными. <...> Все члены общества, и незаурядные, и заурядные, способны переживать — и переживают — каждый случайный миг, каждое пересечение времени с вечностью» (Остров. С. 220-221).

Мокша-препарат Палы приводит туда же, куда и медитация. Хаксли наверняка задавался заключенным в этой ситуации правомерным вопросом: зачем в таком случае медитировать? Писатель проясняет, что разница между этими двумя действиями — приемом препарата и медитацией — такая же, как между пиром и обедом. Пользуясь уже известным нам понятием «даровой благодати», он говорит, что благодать, явленная под воздействием психоделиков, — даровая, а «медитация — это то, как мы употребляем эту даровую благодать» (Остров. С. 235). Наконец-то мы получаем от Хаксли объяснение: цель медитации состоит в том, чтобы экстатические ощущения длились, становясь постоянными и привычными, приучая подсознание к положительному переживанию, к эмпатии, к приятию богатства жизни, к сочувствию и любви.

Дальнейшая история психоделического движения, однако, показала, что 99% его участников вполне удовлетворились даровой благодатью, презрев все остальные советы классика.

Автор «Острова» не преминул подвергнуть вознесшегося было в мокша-рай героя страшному испытанию, ввергнув его в пучину Вселенского Ужаса. Хаксли весьма красочно описал те кошмары, которые, как ему самому было прекрасно известно, могут поджидать принявшего препарат:

«<...>Эти страдания — открылось ему с апокалиптической убедительностью — не были просто бессмысленными: они были повсеместными и бессрочными. Неотвратимо и ужасно было то, что <...> он когда-то умрет. Он умрет, но никогда не исчезнет его страх, его тошнотворное отвращение к жизни, никогда не прекратятся муки раскаяния и ненависгь к себе <...>. Темный комочек плоти, называемый "я", способен страдать постоянно — и, несмотря на смерть, вечно. <...> И эту боль нельзя передать — одиночество полное. Осознание существования есть осознание одиночества» (Остров. С. 346).

В очередной раз, как и при чтении двух трактатов Хаксли, возникает вопрос: не задумывался ли писатель о том, чем подобный опыт может обернуться для человека со слабой или нарушенной психикой? Впрочем, рассказы о пережитых кошмарах, как мы уже говорили, нисколько не повлияли и на решимость профессиональных психиатров продолжать опыты с мескалином и ЛСД при лечении психических расстройств. Прекраснодушие и наивная вера в успех «смелых первопроходцев» ЛСД-терапии, уговаривающих несчастных страдальцев «не падать духом» и помнить, что «Бог есть Любовь», плохо согласуется с заповедью Гиппократа «не навреди». Думается, что побудительной причиной продолжающихся экспериментов с ЛСД было, скорее всего, не сострадание, а экспериментаторская мания, одержимость, любопытство, удовлетворяемое любой ценой. Впрочем, как это обычно бывает, истинные мотивы могли и не осознаваться.

Может показаться, что Хаксли жил в мире высоких категорий, совершенно не замечая того, что творится за пределами литературы, науки и религии. Однако это не так. Во время совместного советско-американского саммита 1962 г. Хаксли горько шутит в одном из писем:

«Если бы только Тим (Лири. — И. Г.) мог пробраться на саммит и дать грибочков обоим мистерам К (Kennedy and Khrushchev. — И. Г.) — мы, возможно, в результате получили бы мир во всем мире благодаря полному просветлению и прорыву обеих сторон из темниц их культур и идеологий! Увы, такое завершение дел слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, и на самом деле мы будем по-прежнему находиться в таком положении, которое слишком правдоподобно, чтобы быть хорошим».¹¹²

1963 г. — последний год жизни слабеющего от тяжелой болезни Ол-доса Хаксли — был, как обычно, полон трудов. В последний раз он едет в Европу, работает над «Литературой и наукой» — программным сочинением, в котором обсуждаются смысл, цели и пути их сближения и опровергается самоочевидный, на первый взгляд, тезис о противоположности этих «двух культур».

Недуг нисколько не притупляет его интереса к психоделическим проектам. Хаксли делится с Полом Ли, редактором «Psychedelic Review», своими соображениями по поводу отличия групповой психоделической сессии от индивидуальной. Тогда же он сообщает Тимоти Лири об опасениях Хамфри Осмонда относительно незаконной продажи ЛСД. Хаксли пишет Лири письмо, где одобряет его идею открыть тренинго-вый центр по расширению сознания. Такой центр, Фонд Касталия, действительно будет открыт уже после смерти Хаксли.

Одним из последних сочинений писателя, над которым он работал параллельно с «Литературой и наукой», стало эссе «Культура и индивидуум», написанное для журнала «Playboy», а затем вошедшее в первую популярную антологию, посвященную ЛСД.¹¹³ В нем речь идет о том, что человек извлекает больше вреда, чем пользы, из мира слов, которые являются отображением наших культурных стереотипов. Хак-

¹¹² Н и х 1 е у A. Letter to Peggy Lamson, December 29,1962, Harry Ransom Humanities Research Center, Austin, Texas // Murray N. Aldous Huxley: A Biography. New York: Thomas Dunne Books; St. Martin Press, 2002. P. 447.

¹¹³ Huxley A. Culture and the Individual // LSD: The Consciousness-Expanding Drug. P. 29-30.

cли вновь напоминает о важности невербального обучения, о необходимости тренировать чистую рецепцию, культивировать ментальную тишину, позволяющую открыть двери восприятия для проявления визионерских и мистических форм сознания.

В знаменитом «Парижском интервью» («Paris Review») 1963 г., отвечая на вопрос о возможном влиянии ЛСД на творческие способности и качество прозы писателя, Хаксли заявляет, что сомневается в том, что наркотик может оказать психологическую помощь или стать источником вдохновения:

«В конце концов, литература — это результат постоянного труда. Лизергиновая кислота дает постичь нечто вневременное, внешнее по отношению к социальному устройству. Чтобы создавать литературные произведения, требуется ряд творческих импульсов <...>, равно как и много тяжких трудов, следующих за этими импульсами».¹¹⁴

Заметим, что, в отличие от французских сюрреалистов и Кизи, Хаксли никогда не пробовал сочинять, находясь под действием психоделиков.¹¹³

Умирание стало очередным, завершающим актом в экспериментальной драме его жизни. Автор «Дверей восприятия» предпочел совсем не тривиальный переход в иное бытие.

22 ноября 1963 г., когда Соединенные Штаты узнали о гибели президента Джона Ф. Кеннеди, Олдос Хаксли с трудом писал свои последние слова. Рука умирающего гения вывела:

«Попробуй LSD 100 мм внутримышечно».¹¹⁶

¹¹⁴ Darrow P. Aldoux Huxley // Writers at Work: The Paris Review: Interview. Second Series. New York: Modern Library, 1963. P. 204-205.

¹¹⁵ Пример того, как оценивается роль психоделиков в творческом процессе, находим в письме Кена Кизи его другу Кену Бэббсу. Письмо относится к тому периоду, когда Кизи работал над «Пролетая над гнездом кукушки» и параллельно участвовал в медицинских экспериментах с психоделиками: «Такие вещи могут быть ключом и не более того. А не костылями, как я опасался. Они наносят пред, ты ощущаешь вину за то, что пользуешься ими, и ты расплачиваешься. (Ничего даром не дается, как говорит Мейлер о своей прозе, написанной под воздействием марихуаны.) И это так, ты и в самом деле расплачиваешься недостаточной критичностью оценки, страхом и деньгами <...>» (К е s e у К. One Flew Over the Cuckoo's Nest. P. 336-339). Известно, что, выйдя из-под воздействия ЛСД, Кизи увидел, что большая часть написанного им во время «поездки» — макулатура.

¹¹⁶ Huxley L. A. This Timeless Moment. P. 303.

Лаура, почти не колеблясь, ввела ему препарат — отнюдь не с целью обезболивания или облегчения страданий. Никто из них не был наркоманом. Оба понимали значение этой просьбы. ЛСД был для них мокшей, средством прояснения сознания, проводником в тайму сущего. Это был жест не страха и отчаяния, но мужественного приятия смерти как начала важнейшей трансформации души на ее пути к свободе, к вечной красоте и радостному блаженству, к слиянию с трансцендентным. Отходящий в иной мир в ясном сознании писатель продемонстрировал стоическую верность не только убеждениям, но и слову, почти буквально воспроизведя сцену из главы 14 своего последнего романа, в которой умирающую Лакшми убеждают не впадать в забытье:

«<...> Ты должна быть здесь, <...> и должна осознавать, что ты здесь. Постоянно. <...> Отбрось все свои мысли и воспоминания, чтобы могло наступить безмыслие. Вещи канут в Пустоту. Пустота перейдет во Всетождественность. Всетождественность вновь обернется вещами — в твоей собственной душе. <...> Твое собственное сознание — сияющее, пустое, неотделимое от великого Сияния, не рождается и не умирает — но пребывает, как неизменный Свет <...>» (Остров. С. 322-325).

С середины 1960-х и последний роман Хаксли «Остров» стал рассматриваться широкой публикой едва ли не как очередное практическое руководство к жизнестроительству. Буквально все стороны жизни, изображенные в неожиданно дидактическом «Острове», стали идеальными ориентирами эпохи Ныо Эйдж: естественность, спонтанность, групповая и индивидуальная гештальттерапия, тантризм, дзен- и махаяна-буддизм, тотальная экологичность и, следовательно, антитехнологичность. Обрела художественную форму и антипсихиатрическая концепция нормы: бихевиористский тезис «психическое заболевание есть неудача адаптации» высмеян и отвергнут в романе. Особая роль отведена и «мокше» — веществам, расширяющим сознание.

Утопическим психофармакологическим идеям Олдоса Хаксли была уготована печальная судьба любых профанируемых радикальных концепций. Последующий крах гарвардского проекта и во многом фатальные события психоделической революции и на этот раз доказали справедливость слов Николая Бердяева (они, как известно, послужили эпиграфом к «Дивному Новому Миру»):

«Утопии осуществимы. <...> Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие мечтаний... о том, как избежать утопий...» (ДИМ. С. 306).

* * *

Как мы видим, эксперименты с психоделиками поставили перед Хаксли множество когнитивных, эстетических и религиозных вопросов. Занимаясь этой темой, он надеялся, в частности, осуществить свою давнюю творческую утопию — совместить искусство и науку в едином пространстве художественного текста, соединить эмпирическое, интуитивное и теоретическое, а также выйти — как это ни парадоксально для писателя — за пределы вербальности.

Получив благодаря двум трактатам, посвященным психоделикам, широкую известность, к которой он вовсе не стремился, Хаксли, так или иначе, способствовал укреплению веры в фармакологическое чудо. Несмотря на предупреждения писателя об оборотной стороне «чудо-вещи», публика с восторгом погналась за ощущением, сокровенным смыслом, благодатью, единением и пр. Книги Хаксли оказали гипнотическое воздействие и на ученых, занятых «расширением сознания». По существу, произошла взаимная индукция. «Распахивание дверей» пошло по следующей схеме: «ученые → Хаксли и его друзья → ученые → богема → все прочие».

Дальнейшее развитие событий доказало правоту Томаса Манна, предупреждавшего о том, что убедительные, но безответственные тексты Хаксли внесут свой вклад в оглупление мира. Так и вышло: доверчивая аудитория быстро нашла простейшие ответы на те вопросы, над которыми, кроме Хаксли, бились экспериментаторы и теоретики. Вопрос о том, является ли специфическое состояние, вызванное психофармакологическим воздействием, «религиозной трансценденцией», получил у профанов однозначный ответ: да, является!

Пользуясь инструкциями, «вычитанными», в частности, у Хаксли, хиппи сочли, что их наконец-то подпустили к источнику тайного знания. Двери открылись без предварительных условий: самодисциплины, многолетнего и углубленного образования, духовных упражнений, о необходимости которых неоднократно говорил Хаксли. В массовом сознании укоренилась мысль о том, что сому и последующее просветление можно получить по сходной цене. Психоделическая революция, как и всякая революция, извратила серьезность психосоматической и религиозной проблематики, вылившись в массовый перформанс, в карнавал, демонстрацию, эпатаж, стала экзистенциальной программой целого поколения, его образом жизни. Этому немало способствовали, в частности, «Двери восприятия» и «Остров», именно потому, что приобрели статус культовых текстов и воспринимались как практические инструкции по жизнестроительству.

Глава 3
УТОПИЯ КОЛИЧЕСТВА И КАЧЕСТВА:
ОАДОС ХАКСЛИ. ЕВГЕНИКА И НЕОМАЛЬТУЗИАНСТВО

Фантасты были первыми, кто задолго до появления научных оснований для конкретных прогнозов задумался над тем, к каким качественным изменениям психики и мировоззрения приведут сдвиги в демографии и биологии планеты. Авторы утопических текстов еще в начале XX в. предсказали, что успехи генетики приведут к созданию качественно новых людей. Их облик, психофизиология, заложенные или выработанные качества будут существенно отличаться от наших. Их рождение и смерть вряд ли будут похожи па начало и конец, присущие обычной человеческой жизни. Последствия таких изменений неисчислимы. Такие категории, как «свобода», «необходимость», «здоровье», «счастье» и «красота», вполне вероятно, изменятся до неузнаваемости. Сейчас фантастам не требуется исключительного прогностического дара для предвидения и изображения биологического будущего homo sapiens, ибо подобные фантазии ученых и публицистов на эти темы публикуются как в специальных журналах, так и в средствах массовой информации. Однако сто лет назад такие вопросы, хотя и входили в разряд важнейших, но не столь широко обсуждались. Так чем же конкретно, кроме безудержной фантазии, руководствовались такие литераторы, как Герберт Уэллс и Олдос Хаксли, когда прогнозировали эволюцию или революцию в области демографии и наследственности?

Демографические идеи, явленные в утопиях XX в., имели в том числе и литературные истоки. Демография и евгеника в той или иной мере были представлены в большинстве социальных и литературных утопических конструкций. Начиная с платоновских сочинений «Республика» и «Государство», авторы утопий обсуждали проблемы семьи. Так, планирование семьи правящего класса построено в «Республике» на принципах, почерпнутых из животноводства: правильное деторождение зиждется на тщательной селекции родительских пар. Детей с момента рождения забирают из родительской семьи и воспитывают в некоем сообществе. Эти обстоятельства помогают им не подхватить типичные для традиционной семьи недуги — такие, как соперничество и ревность. Нетрудно заметить, что эта модель Платона сыграла важнейшую роль в организации как вымышленных утопий (у Герберта Уэллса, Олдоса Хаксли и др.), так и реальных коммун (как, например, коммуны Твин Оукс, созданной по модели Б. Ф. Скиннера, в подробностях изложенной им в романе-трактате «Уолден Два»).

В «Утопии» Томаса Мора, в отличие от платоновской, речь идет не столько о качестве, сколько о количестве людей. Количественное ограничение может рассматриваться как протомальтузианская концепция стабильности: при отсутствии контроля над рождаемостью уже имеющееся население распределяется у Мора между городами, так как наиболее благоприятным для отдельного города считается население, не превышающее 6000 человек. В Утопии любое семейство должно состоять не менее чем из 10 и не более чем из 16 взрослых. Число детей не определено. Такая численность соблюдается путем присоединения «излишних членов» слишком крупных семейств к маленьким семействам. Хотелось бы посмотреть на то, как именно осуществлялось бы подобное «присоединение», и как определялись те, кого следует считать «излишними членами»! Нетрудно усмотреть в этом демографическом усовершенствовании обычную моровскую «волю к порядку», к разумности и ренессансной симметрии. В самом деле, разве можно найти какое-либо прагматическое, практическое основание для подобного размера семей или конкретно для этих цифр?

Семья в Утопии имеет традиционный уклад, но формируется она с учетом протоевгенической идеи: как невеста, так и жених вместе с представителями каждой стороны имеют возможность селекции, ибо до брака оценивают физическую стать будущего спутника жизни. Подлинно евгеническим компонентом социально-биологического контроля в «Утопии» может считаться лишь контроль над смертью, а именно — эвтаназия тяжело больных пожилых людей. Да и та проводится после длительных увещеваний несчастного больного и практически с его согласия. Напомним, что эвтаназия в системе Платона должна была применяться для уничтожения дисгенических детей, рождавшихся от неразрешенных связей.

Протоевгенические предложения звучат и у Томмазо Кампанеллы: в его Городе Солнца ведется наблюдение за тем, чтобы «сочетание» мужчин и женщин давало наилучшее потомство. Сравнивая деторождение с выведением лучших пород лошадей, Кампанелла рекомендует не пренебрегать человеческой породой, следя за тем, чтобы мужчины соединялись с подходящими им по строению тела женщинами: статные со статными, а полные с худыми. Как и у Мора, производство потомства находится в сфере интересов государства. Интерес частных лиц соблюдается постольку, поскольку они являются частью государства.

Мальтузианство и евгеника как этапы развития социальной мысли и биологической науки заслуживают внимания историка литературы по многим причинам, главная из которых — колоссальное и не всегда осознаваемое влияние, оказанное ими на общественную мысль, на утопическую литературу и на проекты обустройства некоторых государств, часть из которых была осуществлена. Составление полновесного комментария к творчеству утопистов XX в. требует рассмотрения евгеники, демографии и расовой теории, ибо в ряде случаев они выступают в качестве ключевых тем произведений.

Мальтузианство в литературе

Обращение писателей с центральными идеями философии Томаса Мальтуса (1766-1834), автора всемирно известной формулы, описывающей соотношение темпов роста населения и темпов увеличения производства средств существования как соотношение геометрической и арифметической прогрессий, было достаточно вольным. Доказательством такой вольности может служить Новый Мир, придуманный Ол-досом Хаксли, где, как мы знаем, практикуются внушенные с младых ногтей мальтузианские приемы. Женщинам детородного возраста предписано носить мальтузианские пояса — противозачаточные «патронташи». Между тем сам Мальтус, несмотря на тот факт, что некоторые виды контрацепции практиковались задолго до того, как были написаны его «Эссе о принципах народонаселения» («An Essay on the Principle of Population», первая редакция опубликована в 1798 г.), категорически возражал против любых известных в его время методов контрацепции. Вместо них он предлагал главный принцип — нравственный, сдерживающий метод, а именно строгую моногамию или целибат! Только таким образом, по убеждению Мальтуса, человек может уменьшить долю зла и тягот, к которым в противном случае неминуемо приведет рост населения. Однако ни Олдос Хаксли, ни какой-либо другой автор знаменитых утопий не согласились с формулой моногамии и воздержания. Так, например, Герберт Уэллс предлагал свои методы регулирования, настаивая на необходимости государственной поддержки официального брака и на том, чтобы государство обеспечивало лишь законнорожденных детей, т. е. вводя экономический ограничитель бездумного размножения. Таков один из центральных тезисов его исключительно ригоричной «Современной утопии» (1905): «Без решимости и возможности ограничивать численность населения <...> никакая Утопия невозможна. Это было окончательно и бесповоротно доказано Мальтусом».¹

Но, проповедуя целомудрие, он одновременно говорил, что не верит в «отрицательные добродетели», ибо лишь смерть как абсолютное небытие может быть непорочной.² В «Современной утопии» Уэллс объявил, что верит в социальную необходимость традиционной семьи, состоящей из отца, матери и детей, и что лишь благотворная атмосфера такой семьи способствует воспитанию ребенка в любви и заботе. Впрочем, Уэллс не отвергал и иные варианты, справедливо отмечая, что они могут быть продиктованы различиями в темпераменте: «Как здравомыслящий социальный организатор я хотел бы иметь как можно больше законопослушных граждан, но я не стремлюсь заставлять потенциально полезных граждан бунтовать, скрываться в темноте и тайно предаваться пороку, ибо по закону они не должны влюбляться и жениться согласно своему темпераменту. Потому-то я и хочу, чтобы рамки закона были максимально расширены <...>. Полигамия, которая представляется оскорбительной и нелепой в одном доме, видится в совсем ином свете людям, чьи привычки не основаны на жизни изолированной семьи».³

Олдос Хаксли был известен более чем либеральными взглядами на вопросы пола. Концепция свободной любви, не будучи декларируемой, составляла основу его семейной жизни. Известно, что его первая

¹ Wells H. G. A Modern Utopia. S. I.: University of Nebraska Press, 1967. P. 152.

² We11s H. G. First and Last Things: A Confession of Faith and Rule of Life. London: Archibald Constable & Co; New York: Putnam, 1908.

³ Wells H. G. A Modern Utopia. P. 130-131.

жена Мария не просто снисходительно смотрела на кратковременные романы Олдоса, но и сама искусно подстраивала его романтические отношения с другими женщинами, очевидно, исходя из соображения собственной незаменимости, с одной стороны, и из необходимости поддерживать поэтическое вдохновение мужа, с другой. Судя по документам, оказавшимся в последнее время в руках биографов Хаксли, обе его жены были лесбиянками, что, вероятно, не только не мешало семейной жизни, но и, возможно, служило дополнительным эротическим стимулом. В связи со сказанным, невозможно представить, что могло бы заставить Хаксли согласиться с требованиями моногамии.

С точки зрения Хаксли, главным достижением Мальтуса является концепция, впервые связавшая вопросы демографии и, в частности, проблемы семьи с экономикой, политикой и моралью. Хаксли полагал бесспорным тезис Мальтуса о неизменно присутствующих нежелательных и желательных факторах, сдерживающих рост населения, как то: войны, эпидемии, с одной стороны, или добровольный отказ от воспроизводства, с другой.

Евгеника как новое увлечение литераторов

Наука, названная ее создателем в 1883 г. евгеникой, родилась под пером Френсиса Гальтона. Она представляла собой очередную попытку победить плоть и противопоставить селекцию несправедливой, иррациональной и безразличной к человеку природе. Гальтон понимал под евгеникой «изучение и социальный контроль тех факторов, что способны улучшить или ухудшить расовые физические и интеллектуальные качества будущих поколений».⁴ Предложив путь искусственно управляемой эволюции, Гальтон, по существу, говорил о коррективной утопии, противоположной утопии эгалитаристской, а по ряду соображений противопоставленной и абстрактно-гуманистической установке. Ведущие авторитеты евгенических обществ, многие из которых занимались в свое время растениеводством или животноводством, выдвинули, на первый взгляд, непротиворечивую концепцию, основанную на следующей аналогии: поскольку цивилизация зародилась тогда, когда человек занялся разведением и селекцией, то для дальнейшего развития и сама человеческая порода может и должна быть подвергнута биологи-

⁴ G a 11 о n Fr. Memories of My Life. London: J. M. Dent, 1907. P. 321.

ческому окультуриванию. Сложность, однако, состояла в том, что человеческую природу и предназначение можно было трактовать по-разному.

Каковы основные вопросы, поставленные евгеникой? Заметим, что вопросы эти ничуть не утратили актуальности и в наши дни. Итак, вот о чем спрашивают себя те, кто не считает, что «после нас — хоть потоп!»: для чего нужны люди? какое количество людей целесообразно иметь в отдельно взятом государстве и на всей планете? какие физические и психические качества следует считать благоприятными? гуманно ли принятое отношение к рождению, болезни и смерти? имеет ли любой человек право рожать детей? и пр. Некоторые из этих вопросов приобретают болезненную остроту из-за опасности некорректного использования новейших открытий биологии и генной инженерии. Предложенные Гальтоном пути, такие, как подбор удачных родительских пар, их государственная финансовая поддержка, искусственное оплодотворение и др., получили название положительного контроля.

Методы отрицательного контроля, сформулированные, во-первых, как критика гальтоновских предложений и, во-вторых, как попытка снизить рождаемость среди «генетических неудачников», были изначально следствием наивных и ошибочных представлений о том, что человечество будет производить все больше здоровых людей, если прибегнет к сегрегации, стерилизации, кастрации или эвтаназии «носителей нездоровой наследственности». К таковым в разных странах причислялись не только слабоумные и психически больные, по и люди с различными физическими пороками, эпилептики, слепые, слабовидящие, глухие, алкоголики, наркоманы, преступники, сексуальные извращенцы, нищие и бродяги. Перед всяким, кто приступал к решению этических вопросов, поставленных евгеникой, возникала и по-прежнему возникает проблема приоритета: что ценней — конкретная, уже существующая человеческая жизнь, потребности отдельной личности или судьба человечества, глобальные интересы будущих поколений? Евгенисты исходят из того, что наши моральные обязательства относятся ко всем грядущим поколениям и что дети — не собственность родителей. В большинстве же случаев родители вовсе не задумываются над своей биологической ответственностью перед ребенком и его потомством.³ В

⁵ См., например, ноиейшую книгу евгениста Джона Глада (Glad J. Future Human Evolution: Eugenics in the Twenty-First Century. Schuylkill Haven: Hermitage, 2005), недавно переведенную и изданную Издательством Захарова (М., 2005).

таких координатах евгенисты предлагают рассматривать смысл индивидуальной жизни.

С 1907 г. в США были впервые приняты законы, предписывающие стерилизацию определенных категорий неугодных обществу граждан. Первыми СМИ, отреагировавшими на опасные тенденции государственной евгенической политики, были издания Синдиката Херста, предупреждавшие о грядущей насильственной стерилизации 14 миллионов граждан Америки. Британские евгенисты постарались откреститься от деятельности таких заокеанских коллег, как Чарльз Давенпорт и Гарри Лахлин — «негативные» евгеники-экстремисты. Однако в те же годы Бернард Шоу искренне полагал, что лишь евгеническая религия способна спасти нашу цивилизацию от участи, постигшей все предшествующие цивилизации. Называя евгенику религией, Шоу подчеркивал ее мессианский характер. Вот что заявил британский драматург в лекции, прочитанной на заседании Лондонского общества евгенического просвещения: «Некоторые аспекты евгенической политики неизбежно приведут нас к необходимости прибегнуть к газовой камере. Великое множество людей придется убрать просто потому, что другим приходится тратить свое время на то, чтобы о них заботиться».⁶

Часть британских газет осудила Шоу, а вместе с ним и евгенику в целом, ибо с его легкой руки она предстала опороченной образом газовой камеры.

Но популярности евгеники способствовали и факты социальной реальности — неуправляемый рост населения и увеличение доли «дефектных субъектов», как тогда называли людей с серьезными врожденными физическими или психическими недостатками, которые были бы обречены на гибель, не вмешайся в их жизнь как социальные программы, так и передовая медицина.

Одним из первых произведений, затронувших евгеническую тему, был роман Роберта Чемберса «Король в желтом» («The King in Yellow», 1895). В фантазии о городе будущего — Нью-Йорке 1920-х — Чемберс поместил Правительственную газовую камеру на Вашингтон-Сквер. Никаких пояснений относительно назначения данного устройства не тре-

⁶ Daily Express. 1910. March 4. — Цит. по: В 1 а с k E. War Against the Weak: Eugenics and America's Campaign to Create a Master Race. New York: Four Walls Eight Windows, 2003. P. 248.

бовалось — читателю и так должно было быть понятно, что камера предназначалась для устранения как неугодных, так и непригодных. (В Америке 1910-х споры об эвтаназии «дисгенических» граждан были особенно жаркими.)

Очередным произведением, где евгеническая тема играет не последнюю роль, стал самый главный утопический текст Америки — «Глядя назад: 2000-1887» («Looking Backward: 2002-1887», 1898). В романе Эдварда Беллами демографические проблемы решены с помощью евгеники. В представленном автором мире 2000 г. браки заключаются только между теми, кто проявил исключительные способности на общественном поприще. Остальное население представляет собой низшие классы, обреченные на целибат и стерильность, — они никогда не произведут на свет потомство. Так впервые в истории литературы Новейшего времени утопия получила не только защиту от внешнего врага, но и внутренние, биологические механизмы самосохранения.

Евгеническая мода в начале XX в. подогревалась, кроме всего прочего, спецификой современной политической риторики. Так, с начала века в Британии велась активная пропаганда тезиса, согласно которому восточноевропейская иммиграция оказывала деградирующее влияние на общее качество населения. Евреи также представлялись паршивыми овцами в общенародном стаде.

Нельзя не отметить роль Г. К. Честертона — единственного английского писателя, выступившего с убедительной и пространной критикой евгенических идей и евгенической политики в книге «Евгеника и другое зло: Аргумент против научно организованного общества» («Eugenics and Other Evils: An Argument Against the Scientifically Organized State», 1922).

Что касается Америки, то до 1920-х там складывалась исключительно благоприятная иммиграционная обстановка. Она оставалась таковой до тех пор, пока и на этот континент не проникли евгенические идеи. С 1914 г. крупнейшие университеты, в том числе и университеты Айви Лиг, ввели в учебную программу курсы евгеники, которая стала пониматься как прикладная генетика и как область экспериментальной биологии. Она нашла сильную поддержку не только в ученой среде, в частных и общественных фондах, но и в правительственных структурах множества штатов, в особенности в Калифорнии. В итоге Америка приняла долгосрочную программу евгенического контроля над иммиграцией, определив, представителям каких национальностей будет позволено поселиться в США, а также какие психофизические и интеллектуальные качества потенциальных иммигрантов будут являться основанием для отказа в разрешении на постоянное место жительства.

Евгенические программы, впрочем, коснулись всех сфер жизни Америки, будь то школьные программы, содержание умственно отсталых или набора в армию. Так, в период между двумя мировыми войнами применялись два теста, с помощью которых оценивались умственные способности новобранцев, — Армейский Альфа-тест для грамотных и Армейский Бета-тест для тех, кто не знал английского.⁷ (Возможно, но не обязательно, что эти названия предопределили то, как Хаксли назвал касты, населившие его «Дивный Новый Мир», — альфы, беты, гаммы, дельты и ипсилоны.) Оба теста, как стало ясно впоследствии, не могли объективно показать уровень интеллекта, а выявляли только уровень осведомленности тестируемых, т. е. демонстрировали лишь результаты влияния среды.

⁷ Эти и прочие сведения об истории евгенических практик в США и Великобритании содержатся и исчерпывающем труде Эдвина Блэка (Black E. War Against the Weak), под руководством которого группа исследователей в последние годы обнаружила и проанализировала соответствующие исторические документы в федеральных архивах, н архивах большинства штатов, а также в архивах Фонда Карнеги и прочих негосударственных организаций, в свое время оказавших крупную финансовую поддержку евгенистам. См. также: Н a n s e n R., К i n g D. Eugenic Ideas, Political Interests and Policy Variance: Immigration and Sterilization Policy in Britain and the U.S. // World Politics. 2001. N53. January P. 237-263.

В 1922 г. знаменитая американская феминистка Маргарит Санд-жер, пропагандировавшая планирование семьи и новейшие методы контрацепции и организовывавшая неомальтузианские конференции, опубликовала книгу «Стержень цивилизации» («The Pivot of Civilization»). В ней, подобно многим другим евгенистам, Саиджер высказала возмущение тем фактом, что страна вынуждена тратить значительную часть государственного бюджета, а также средства из частных фондов, на содержание всякого рода «мертвого груза человеческих отбросов». Полностью соглашаясь с ее доводами, Герберт Уэллс написал в «Предисловии» к труду Санджер:

«Детей должно быть меньше, но они должны быть лучше <...>, с обузой невоспитанных, необученных толп недоброкачественных граждан нам не удастся создать ту общественную жизнь и мир на земле, которые мы задумали».⁸

Привлекательность евгеники объяснялась еще и тем, что она, как тогда представлялось, строилась на строго научном базисе, т. е. на достигнутых к тому времени успехах в понимании механизмов наследственности. Пространные статистические выкладки, сравнительные результаты IQ и составленная на их основе картина общей деградации населения смогли убедить в верности евгенических концепций несколько поколений граждан: кроме ученых евгеникой увлеклись фабианцы, политики-консерваторы, врачи, педагоги и социальные работники. Все они делали ставку на то, что именно евгеника с помощью особых профилактических мер, осуществляемых государственными структурами и системой здравоохранения, повлияет на качество генофонда, исправит демографическое положение в стране, уменьшит преступность и, как это ни странно, повысит общий уровень благосостояния, решительно расправившись с бедностью. Эта странная смесь посылок и выводов, надеемся, станет прозрачнее, когда мы посмотрим на нее, в частности, «глазами» Герберта Уэллса, а вслед за ним и Олдо-са Хаксли.

Проблемы эволюции человечества в трактовке ГерЬерта Уэллса

Социал-дарвинистские и евгенические идеи были с энтузиазмом восприняты ведущими учеными и литераторами Британии и США. Среди последних — Бернард Шоу, Джек Лондон, Уинстон Черчилль и многие из тех, кто находился под сильным воздействием неопозитивизма Герберта Спенсера и Томаса Гексли.

«Эволюционистские» мотивы появляются в прозе Уэллса уже в 1890-е годы. Так, роман «Машина времени» («The Time Machine», 1895), на наш взгляд, отражает не столько увлечение писателя темой четвертого измерения и возможности преодоления временных границ, сколько свидетельствует о его глубоком интересе к вероятному ходу эволюции человека. Последнее вовсе не удивительно, ибо Уэллс учился биологии у деда Олдоса Хаксли, всемирно известного защитника дарвиновской

⁸ Wells H. G. Introduction // Sanger M. The Pivot of Civilization. New York: Brentano's Press, 1922. P. XVI.

теории, который сам себя называл «бульдогом Дарвина» — прозвище закрепилось за ним навсегда. В самом деле, разве не биологический аспект будущего человечества стоит в «Машине времени» на первом месте? Путешественник по Времени, оказавшись в Золотом веке и еще не повстречав ни одного «человека», задается вопросом: «Разве люди не могли за это время измениться до неузнаваемости? Что если они стали еще более жестокими? Что если они совершенно утратили свой чело-веческий облик и превратились во что-то нечеловеческое, мерзкое, неодолимо сильное? А может быть, я увижу какое-нибудь дикое животное, еще более ужасное и отвратительное, чем первобытные ящеры, в силу своего человекоподобия, — мерзкую тварь, которую следовало бы тотчас же уничтожить?»⁹

Из размышлений о взаимосвязи механизмов приспособления к изменяющейся среде, с одной стороны, и генетических изменений, с другой, складывается содержание уэллсовского романа. Первый результат эволюции, открывшийся взору Путешественника по Времени, таков: слабые, хрупкие и изящные элои, ставшие строгими вегетарианцами. Их главные занятия — веселье и любовь. Герой сразу замечает их безбородые лица, одинаковую девичью округлость конечностей, а впоследствии приходит к выводу о почти полном отсутствии у элоев половых различий — как внешних, так и ролевых. (Про половые различия у мор-локов читателю ничего не сообщается.) Путешественник предлагает следующее объяснение увиденного: «При виде довольства и обеспеченности, в котором жили эти люди, сходство полов стало мне вполне понятно. Сила мужчины и нежность женщины, семья и разделение труда являются только жесткой необходимостью века, управляемого физической силой. Но там, где народонаселение многочисленно и достигло равновесия, где насилие — редкое явление, рождение детей нежелательно для государства и нет никакой необходимости в существовании семьи. А вместе с тем и разделение полов, вызванное жизнью и потребностью воспитания детей, неизбежно исчезает. Первые признаки этого явления наблюдаются и в наше время <...>».¹⁰

Позднее Путешественник убеждается в том, что эта эволюционная схема, хоть и логична, но к действительности Золотого века имеет мало

⁹Уэллс Г. Машина времени. СПб.: Азбука-Классика, 2004. С. 32-33.

¹⁰ Там же. С. 42.

отношения. Надо заметить, что рассуждения Путешественника вполне согласуются с представлениями конца XIX в. о будущем тендерном развитии человечества. Приведенная цитата — общее место в эволюционистском дискурсе, в котором неизменно присутствовали две темы: опасность перенаселения и вырождение человечества.

Вернемся к рассуждением Путешественника по Времени. Говоря о семье и связанных с ней ревности, любви к потомству, родительской самоотверженности, он находит объяснение этим чувствам лишь в тех неизбежных опасностях, которым подвергается молодое поколение. «Уже сейчас, — пишет Уэллс, — начинает проявляться протест против супружеской верности, против слепого материнского чувства, против всяческих страстей, и этот протест будет нарастать».¹¹

Возникновение двух рас получило в романе Уэллса следующее объяснение: имущественное расслоение классов (богачей и бедняков) и отсутствие тесного общения между ними приведи к тому, что межклассовые браки стали невозможны. Генетически не смешиваемые слои населения пошли разными эволюционными путями, приспосабливаясь к двум совершенно непохожим наборам условий. Элои, закрепив за собой место под солнцем, получили возможность радоваться и наслаждаться жизнью, нисколько не заботясь о хлебе насущном. Окончательно переселившиеся в подземные тоннели морлоки, занимаясь тяжким трудом и вынужденные приспособиться к нечеловеческим условиям, превратились в ловких и активных адьбиносов-годлумов. При всей своей художественной убедительности концепция, развитая Уэллсом в «Машине времени», не соответствует фактам истории. В самом деле, в истории человечества смешанные браки были редкостью, и различные группы населения жили в разных, порой совершенно несхожих условиях, что не привело, как известно, к возникновению отдельных «кастовых» рас. Следовательно, у нас нет никаких оснований полагать, что классовое расслоение в принципе может вызвать эволюционные сдвиги подобного рода.

Все увиденное Путешественником указывает ему на то, что пик эволюции человечества уже пройден. Наступил период бессилия и упадка. Этому посвящена вторая часть романа, где раскрывается подлинная картина будущего, оказавшегося совсем не радужным, ибо обе

¹¹ Там же. С. 46.

расы демонстрируют вырождение. Так, элои — результат инфантилизма и изнеженности, убывающей витальности (согласно Уэллсу, чувства и энергия человека сохраняют остроту «только на точиле труда и необходимости», а эти последние элоями утрачены). Чрезмерная обеспеченность жителей Верхнего Мира стала причиной их постепенной деградации — уменьшения роста, сокращения физических сил и снижения умственных способностей. Морлоки, в свою очередь, — результат инволюции, превращения людей в тупых и злобных зверей-каннибалов.

Вскоре после «Машины времени», в 1898 г., Уэллс написал «Когда спящий проснется» («When the Sleeper Wakes»), впоследствии переделанный в роман «Спящий пробуждается» («The Sleeper Awakes», 1910). В речи одного из отрицательных героев романа, диктатора Острога, Уэллс, как это ни странно, озвучивает идеи социал-дарвинизма и ницшеанства, которые сам писатель в то время находил вполне здравыми. Осуждая деградирующую, праздную аристократию, Острог пророчествует: «Все они умрут, не оставив потомства. Такие типы заранее обречены на вымирание <...>. Убогим, слабоумным выродкам нет места в этом мире. Их прямой долг, святая обязанность — умереть. Смерть неудачникам! Лишь этим путем вымирания слабых могла инфузория дорасти до человека, и этот же путь, надо надеяться, поможет человеку дорасти до существа высшего порядка».¹²

Острог не испытывает симпатии и к несчастным угнетенным: «Но ведь трудящиеся классы — это рабочий скот, и если они опустились так низко, значит, на лучшее они не способны. <...> Пришествие аристократии — фатальная необходимость <...>. И сколько там не протестуй глупое человечество, в конце концов мы придем к сверхчеловеку».¹³

Очевидно, Уэллс имел в виду новую, жизнеспособную аристократию. Данная идея также осмыслялась первыми читателями Уэллса как весьма актуальная, ибо соответствовала популярной в то время риторике «выживания сильных» и «вырождения слабых».

В «Спящем», как и в «Машине времени», описаны «кастовые расы». Так, например, рабочие женщины «невзрачны и плоскогруды», что яви-

¹² У э л л с Г. Спящий пробуждается // О Дивный Новый Мир: Английская антиутопия. Романы. М.: Прогресс, 1990. С. 243-244.

¹³ Там же. С. 244- 245.

лось результатом двухсот лет эмансипации, городской жизни и отсутствия каких-либо «нравственных стеснений». Они давно «дифференцировались в отдельный класс, имевший свои физические и нравственные особенности и даже свой собственный диалект».¹⁴

Возникающий в «Спящем» образ Веселых Городов — вероятный источник Нового Мира Олдоса Хаксли, где люди, так же, как в уэллсовских городах, живут, веселятся и умирают бездетными. Веселые Города — не единственное, что в дальнейшем «позаимствует» Хаксли из текста Уэллса. Например, в «Спящем» описываются кормилицы-автоматы и дети, которые с колыбели выращиваются искусственным способом, точно растения в парниках. Такое искусственное выращивание детей, как известно, стало центральной темой утопии Хаксли. Читаем мы в романе Уэллса и об Эвтаназии — компании, организующей последнее дорогое удовольствие в жизни и безболезненный из нее уход. Эвтаназии также посвящен отдельный эпизод «Дивного Нового Мира».

Роман Уэллса «Первые люди на Луне» («The First Men in the Moon», 1901), хотя и является «инопланетной» фантазией и к утопиям причислен быть не может, все же внес вклад в тематический банк утопий, ибо изображенные в нем профессиональные расы лунариев стали одним из источников идеи кастового размежевания и воспитания в «Дивном Новом Мире» Олдоса Хаксли.

«На Луне <...> каждый гражданин знает свое место. Он рожден для этого места и благодаря искусной тренировке, воспитанию и соответствующим операциям в конце концов так хорошо приспосабливается к нему, что у него нет ни мыслей, ни органов для чего-либо другого».¹⁵

Так, селенитов, предназначенных стать математиками, с рождения ведут к этой цели. В результате целенаправленного воздействия их мозг вырастает, а все прочие части тела, напротив, съеживаются или атрофируются. Пастухи лунных коров приобретают необыкновенную ловкость и подвижность. Но главное — они любят свою работу и радостно ее выполняют. Тех, кому предстоит стать машинистами, запечатывают в бочки, из которых высовываются только их передние ко-

¹⁴ Там же. С. 268.

¹⁵ Уэллс Г. Первые люди на Луне // Уэллс Г. Собр. соч.: В 15 т. М: Правда, 1964. Т. 3. С. 165.

нечности, — этим способом их приучают к сжатию в узком пространстве.

Уэллс принимал самое живое участие в евгенических дискуссиях. Так, в 1904 г. он выступил на заседании Лондонского социологического общества после речи Гальтона, в которой тот постулировал важность положительно!) евгеники. Уэллс резко критиковал Гальтона и призывал использовать отрицательные евгенические методы. Уэллс заявлял, что именно в стерилизации непригодных, а вовсе не в селекции пригодных с целью их разведения, заключается возможность улучшения человеческого рода. В «Современной утопии» (1905) Уэллса, которая заслуживает здесь отдельного комментария, ибо также явилась одним из источников «Дивного Нового Мира», евгенике уделено большое внимание. В своей художественно-публицистической книге Уэллс делает особый акцент на том, что человечество будущего должно быть заинтересовано в устранении инвалидов, умственно отсталых, психически больных, алкоголиков и прочих бесполезных в социальном отношении индивидуумов. Писатель особо подчеркивает тот факт, что человечество представляет собой биологический вид и, следовательно, должно быть прежде всего обеспокоено физическим выживанием. «Дурная порода не должна множиться, если мы не хотим, чтобы ее представители страдали и гибли, а вместе с ними и весь род человеческий».¹¹'

Решение этой проблемы, по мнению Уэллса, должно заключаться в «социальной хирургии», т. е. в изоляции евгенически неблагополучных и в устранении малейшего шанса их размножения. При этом, настаивает писатель, утопическое правительство должно быть столько же милосердным и осмотрительным, сколь властным и решительным. Он открещивается от тех, кто легко впадает в панику, воображая скорейшую гибель от якобы «стремительного размножения непригодных», и успокаивает читателей: «не будет ни смертоубийства, ни газовых камер». Однако в отношении детей с врожденными уродствами и тяжело больных закон гуманной Современной Утопии (в которой, вероятно, даже убийц не будут казнить) должен неукоснительно выполняться: такие младенцы будуг уничтожаться, ибо «идеал научной цивилизации состоит в том, чтобы предотвращать появление на свет слабых».¹⁷

¹⁶ Wells H. G. A Modern Utopia. P. 137.

¹⁷ Ibid. P. 181.

Что же до защиты расы и расового превосходства, то Уэллс полагал подобные разговоры чистейшим вздором. Напоминал он и о том, что в XX в. невозможно всерьез говорить о чистых, несмешанных расах. Глава «Раса в Утопии» подробно рассматривает различные точки зрения на расовую проблему, учитывая позднейшие публикации. Сам Уэллс защищает тезис полного равенства рас, обращая внимание читателей на предвзятость многих антропологов. Смехотворными ему казались и шовинистические рассуждения о превосходстве арийской крови.

Столь же нелепыми представлялись Уэллсу утверждения тех, кто видел в размножении «полукровок» евгенический тупик, равно как и тех, кто видел за ними будущее. Особенно досталось от писателя Бенджамину Кидду (1858-1916), ставшему весьма популярным еще в конце XIX в. натуралисту-любителю, популяризировавшему идеи социальной эволюции. Особое внимание публики привлекла его монография «Контроль над тропиками» («Control of the Tropics», 1898).¹⁸ В ней Кидд защищает идею превосходства белой расы, по сравнению с которой все прочие представляются наивными, недоразвитыми младенцами. Бремя белого человека, стоящего на недосягаемой для остальных рас ступени цивилизации и гуманизма, заключается, согласно Кидду, в том, чтобы управлять неразумными аборигенами. В том случае, если белые люди решат, что имеют право на присутствие в тропиках — Кидд не считал, что это право безусловно принадлежит белой расе, — то им ни в коем случае не следует вставать на ложный путь снисхождения до местного уровня развития или снижения стандартов, выработанных их собственной превосходной цивилизацией.

Уэллс отвергает в «Современной утопии» платоновскую идею селекции удачных родительских пар ради улучшения породы. Таким образом, и в этом случае Уэллс опровергал действенность положительных методов, проповедуя методы отрицательные: люди с наследственными заболеваниями или олигофренией не имеют право заводить потомство.

Интересно, что Уэллс предлагал не лишать класс «подлых людей» (the base, в кастовой классификации «Современной утопии») счастья продления рода: «Законы наследственности слишком загадочны, и потому

¹⁸ К i d d В. The Control of the Tropics. New York: Macmillan, 1898.

следует дать отпрыскам таких людей равный шанс деторождения, хотя сами по себе они не пригодны ни для работы, ни для руководства Государством».¹⁹

Многодетные браки — особая привилегия, которую, по Уэллсу, получают биологически и финансово благополучные семьи. Дети, рожденные вне брака, лишаются какой бы то ни было поддержки государства.

В 1923 г. Уэллс пишет очередную утопию — «Люди как боги» («Men Like Gods»). В фантазии о параллельном мире писатель изобразил расу сверхлюдей, совершенных как физически, так и нравственно. Утопия — так называется их мир — в свое время прошла через тяготы Веков Хаоса, в которых пришельцы-земляне без труда узнают свою эпоху. Утопийцы утверждают, что главным злом, от которого проистекают все остальные беды несчастного человечества, является перенаселенность. Вот каким, в частности, образом утопийцы достигли такого высокого уровня развития: «Уже несколько столетий назад утопийская наука научилась управлять наследственностью, и чуть ли не каждый ныне живущий утопиец принадлежит к типу, который в далеком прошлом именовался деятельным и творческим. В утопии почти нет малоспособных людей, а слабоумные отсутствуют вовсе. Лентяи и люди, склонные к апатии и наделенные слабым воображением, постепенно вымерли: меланхолический тип уже давно забыт <...>. В подавляющем большинстве утопийцы энергичны, инициативны и изобретательны, восприимчивы и доброжелательны. <...> В утопии нет ни полиции, ни тюрем, ни сумасшедших, ни уродов».²⁰

Таковы результаты селекции, отбора родителей при безошибочном научном прогнозировании. Нетрудно заметить, что отношение Уэллса к селекции изменилось. Двумя десятилетиями раньше он полагал, что лишь сегрегация и стерилизация обеспечат правильный генетический отбор. Нет никаких сомнений в том, что приведенный отрывок представляет собой идеальную для Уэллса 1920-х годов демографическую картину. Итак, альтернативному человечеству в романе удалось избежать, во-первых, дегенерации, во-вторых, кастовости. Для сравнения вспомним самураев «Современной утопии» и элоев с морло-

¹⁹ Wells H. G. A Modern Utopia. P. 269.

20 Уэллс Г. Люди как боги // Уэллс Г. Собр. соч.: В 15 т. М: Правда, 1964. Т. 5. С. 193.

ками «Машины времени». Утопийцы достигли равенства не только социального, но и биологического. В их мире совершенен каждый. Полностью искоренена преступность, иначе чем объяснить отсутствие правоохранительных и пенитенциарных заведений? Но ведь это означает, что утопийская наука подтвердила наследуемость криминальных наклонностей! Данная идея имела широкое хождение в евгенических кругах. Отсутствие уродов и слабоумных можно объяснить не только удачной селекцией родительских пар, но и успехами генной инженерии, хотя таковые никак не конкретизированы Уэллсом. С психическими заболеваниями и отклонениями в Утопии решительно покончено. Куда подевались шизофреники и параноики (думается, писатель именно их называет сумасшедшими)? Интересно, как утопийцы справились с неврозом («апатией») и депрессией («меланхолией»)? К каким методам прибегли утопийские медики? Стояли ли они на позициях отрицательной евгеники или ограничились положительными методами? Думаю, мы не ошибемся, если предположим, что утопийцы комбинировали неомальтузианство с отрицательной и положительной евгеникой.

Хаксли, Мальтус и расовая политика

Творчество Хаксли — как художественные произведения, так и публицистика — освещает всевозможные стороны жизни тела от яйцеклетки до могилы. Body politic (термин предложил сам писатель) предстает в дискуссиях о размножении и предохранении, о типе зачатия и качестве плода, о необходимом и достаточном количестве рожденных или произведенных младенцев, о телесной боли и радости, о долгожительстве и сенильности, и наконец, об умирании, эвтаназии, процедурах похорон или, за отсутствием оных, об устранении мертвой плоти. Он также писал о расах и национальностях. Ряду предсказаний писателя в области биологии человека суждено было сбыться еще при его жизни: в 1934 г. было произведено первое искусственное оплодотворение, в 1955 впервые испытано воздействие синтезированного прогестерона на предотвращение беременности, а в 1956 был изобретен «эновид» — первая противозачаточная таблетка, получившая достаточно широкое распространение, что, впрочем, никак не отмечено в его текстах.

Евгеника стала ключевой темой его центрального произведения — «Дивный Новый Мир» (1932), а также многочисленных работ, написанпых им с 1925 по 1963 г. Как мы уже не раз продемонстрировали, Хаксли имел серьезный «роман с наукой» и весьма основательно разбирался в довольно внушительном количестве дисциплин. Вопрос, стоящий за данными вполне эмпирическими комментариями, отнюдь не сводится к тому, что именно читал, знал, понимал или не знал и неверно понимал писатель. Нетрудно показать, что «Дивный Новый Мир» практически не содержит прогнозов или оценок, которые не вытекали бы непосредственно из того, что было известно науке, в частности биологии, в конце 1920-х годов. Легко найти и подтверждение генетической связи между утопиями Уэллса и научными фантазиями Хаксли в «Дивном Новом Мире». В романе Хаксли, как и в книге Уэллса «Люди как боги», Золотой век наступил. Хаксли в конце жизни признался, что начинал писать «Дивный Новый Мир» как пародию на данное произведение Уэллса, но:

«<...> постепенно все вышло из под контроля и превратилось в нечто совершенно отличное от того, что было изначально задумано».²¹

Совершенные люди Нового Мира выведены в пробирках, а не явились результатом биологической эволюции человечества.

Вопрос заключается в том, насколько справедливо традиционное восприятие романа, трактуемого как тотально антиуэллсовская сатира, художественная цель которой якобы состояла в том, чтобы ужаснуть публику глобалистской и утилитаристской социально-биологической конструкцией — Мировым Государством. Не менее существенно выяснить, насколько приемлемой, научной и перспективной представлялась автору «Дивного Нового Мира» евгеника, и в частности неомальтузианство. Рецепция евгенических концепций писателем подлежит проверке реальными фактами, т. е. всей совокупностью его собственных текстов, равно как и чужих, известных ему текстов, посвященных действительному положению в биологии, а также социально-биологическим прогнозам.

Как уже было отмечено, Хаксли полагал бесспорной формулу Мальтуса, которая с его точки зрения позволяла прогнозировать рост населения. Несмотря на то, что ошибочность мальтузианской форму-

²¹ Darrow P. Aldous Huxley // Writers at Work: The Paris Review: Interview. Second Series. New York: Modern Library, 1963. P. 198.

лы прогрессий была доказана при жизни Олдоса Хаксли — как известно, в те или иные моменты истории по разным причинам рост населения вовсе прекращался, а иногда показатели оказывались отрицательными — писатель до конца своих дней остался убежденным приверженцем этой концепции.²² В этом вопросе, как и во многих других, он оказался противником коммунистов, которые вслед за К. Марксом и Ф. Энгельсом возмущенно отвергали саму идею необходимости сокращать рост населения и считали, что подобная политика на руку лишь правящим классам.

Вместе с тем Хаксли прекрасно понимал, что отказ от деторождения может быть связан отнюдь не только с экономической необходимостью, диктующей воспроизводить столько граждан, сколько способно прокормить государство. Как явствует из «Дивного Нового Мира», причины ограничительной демографической политики могут иметь классовый или евгенический характер. Впрочем, в конечном итоге это означает, что выбор количества и качества пригодных для донорства женщин, добровольно отдающих яичник для последующего искусственного оплодотворения и клонирования зародыша в пробирках, — как экономически, так и политически целесообразен для Мирового Государства, бесперебойно обеспечивающего счастье всех и каждого. Роман также изображает последствия искусственного воспроизводства: обезличивание рождения (равно как и смерти) несет не меньшую опасность для личности и психики, чем тоталитаризм.

Но не будем спешить с выводами. При первом приближении сатира Хаксли демонстрирует критическое отношение писателя к идее эктогенеза, клонирования и другим евгеническим методам. Однако сопоставление этого произведения с публицистическими текстами, написанными Хаксли до, во время и после выхода в свет «Дивного Нового Мира», как мы в дальнейшем покажем, ставит под сомнение такую рецепцию романа.

Олдос Хаксли, как и Уэллс, читал Б. Кидда, увлекшись идеями, высказанными в книге последнего «Принципы западной цивилизации»

²² Так, уже в 1956 г. профессор В. Лыоис подсчитал, что если население нашей планеты действительно увеличится в соответствии с очевидно неверной закономерностью, выведенной Мальтусом, то к 2330 г. на планете будут проживать 173,5 миллиарда людей, которых можно будет разместить разве что стоя.

(1902),²³ развивавшей тезисы его же «Контроля над тропиками». Правда, Хаксли потешался над «чудовищным языком (hideous verbage)» Кидда. Говоря о Кидде, писатель призывал к осмотрительности по отношению к расовым теориям, вместе с тем задаваясь вполне уместными вопросами по поводу соотношения эволюционной теории с генетикой:

«Разумеется, все эти изумительно простые теории, основанные на концепции естественного отбора, следует принимать весьма осторожно. До того, как мы их примем на веру, следует все же выяснить, действительно ли естественный отбор отбирает, и как он это делает. <...> Благодаря менделистам некогда чрезвычайно ободряющая и вдохновляющая эволюционная философия теперь выглядит несколько сомнительной».²⁴

Хаксли откликнулся на дискуссии о расах и национальностях, их смешении и чистоте. Споры эти стали особенно ожесточенными вследствие дисгенических результатов Первой мировой войны и последующего спада рождаемости. Уже в 1925 г. он пришел к выводу о смехотворности споров о наследственности и превосходстве нордической крови над дегенерирующей средиземноморской кровью.²⁵ Хаксли разбивает в пух и прах доводы евгениста-фанатика Хьюстона Чемберлена, утверждавшего, что не только Наполеон, но и Иисус Христос были тевтонского происхождения. Чемберлен (1855-1927), немец английского происхождения, еще в 1899 г. в книге «Основы девятнадцатого столетия» («Die Grundlagen des Neunzehnten ]ahrhunderts») выступил с проповедью и псевдонаучными доказательствами превосходства арийской крови.²⁶

Надо отметить, что в 1920-е годы даже те, кто придерживался более умеренных взглядов, ничуть не смущаясь, утверждали, что потом-

²³ К i d d В. Principles of Western Civilization. New York: The Macmillan Co., 1902.

²⁴ Huxley A. Letters / Ed. G. Smith. New York; Evanston: Harper & Row, 1969. P. 242, — Далее Letters.

²⁵ Заметим, что Хаксли еще раз вернулся к вопросу о геополитических последствиях «недонаселенности», в частности Британии. См. статью «Плановое общество» («The Planned Society», 1937): Complete Essays of Aldous Huxley: In 6 vols / Ed. R. S. Baker and J. Sexton. Chicago: Ivan R. Dee, 2000. Vol. IV. P. 172-187.-Далее СЕ.

²⁶ Chamberlain H. S. Foundations of the Nineteenth Century: In 2 vols / Translated from German. London: John Lane, The Bodley Head; New York: John Lane Co., 1910.

ки итальянских гениев Возрождения деградировали столь заметно, что, например, квота на их иммиграцию в США не должна превышать нескольких сотен человек в год. Отвечая на этот модный тезис, писатель указывал на ошибочность рассуждений о наследуемых признаках вырождения, обращаясь к известным фактам эволюционной теории: в животном мире ничего подобного не наблюдается. В весьма остроумной статье, первоначально называвшейся «Как важно быть нордическим: Мысли, вызванные некоторыми нелепыми теориями наших доморощенных антропологов» («The Importance of Being Nordic: Thoughts Inspired by Some of the Wilder Theories of Our Amateur Anthropologists», 1925), написанной для журнала «Vogue», Хаксли подвергает расистскую риторику блестящему критическому анализу:

«Нордические народы вообразили нынче, что заняли место древних греков и римлян. Все добродетельное и разумное — их достояние, а все дурное относится к средиземноморским и альпийским народам. На это историки могут возразить, что афинянам было ума не занимать, что Юлий Цезарь и Наполеон — великие люди, что итальянцы эпохи Возрождения тоже кое-чего добились. "Это все потому, что они были нордического происхождения", — возражают антропологи. "Откуда вам это известно?" — спрашиваем мы с некоторым недоумением. "А кем же еще они могли быть, — отвечают эти философы, — раз уж они достигли таких выдающихся результатов?" Мы склоняемся под грузом этого аргумента» (СЕ. Vol. I. Р. 384-385).

Писатель предложил два варианта объяснения феномена «дегенерации»: либо факт вырождения является продуктом фантазий ученых расистского толка, либо следует уточнить, что речь идет о вырождении как о приобретении негативных признаков в результате патологического влияния среды. В то время Хаксли были уже известны сильные аргументы против ламаркизма, ибо тогда возобладала точка зрения, согласно которой приобретенные свойства и черты не наследуются. Об этом он в данном тексте ничего прямо не говорит, хотя весьма близко подводит читателя к таким выводам.

Несколько забегая вперед, обратим внимание на его статью «Современная доктрина прогресса: Как успехи цивилизации окончательно погубят мир», написанную для журнала «Вог» в 1928 г., где Хаксли не подвергает сомнению тезис о том что, приобретенные признаки не передаются по наследству.²⁷ Но в дальнейшем, несмотря на осведомленность относительно новейших генетических концепций, Хаксли периодически склонялся к ламаркизму. Пока же, в статье «Как важно быть нордическим», писатель делает вывод: ни о каком наследственном вырождении не может быть и речи. Что до оценки способностей, то последние, во-первых, могут оставаться непроявленными в зависимости от благоприятных или неблагоприятных факторов среды. Кроме того, врожденные способности могут быть задействованы лишь частично, не столь полно, как, например, в эпоху Леонардо да Винчи. Хаксли призывал не делать поспешных выводов до того, как законы наследственности будут тщательно изучены. Статья завершается следующими словами:

«Многочисленным последователям Хьюстона Чемберлена следовало бы попридержать языки. А то исходящий от них шум отвлекает серьезных исследователей» (СЕ. Vol. I. P. 387).

Считал ли Хаксли, что «все равны»? Ничего подобного! Он провозглашал необходимость интеллектуальной селекции. Весьма характерен, например, следующий пассаж из статьи «Будущее прошедшего» («The Future in the Past», 1927):

«Результаты, достигнутые психологией и генетикой, подтверждают сомнения, к которым привел практический опыт. Мы более не верим в равенство и возможность совершенствования. Мы знаем, что воспитание (nurture) не может изменить природу (nature), и что никакое образование или доброе правление не сделают человека полностью добродетельным или разумным, и что они не приведут к устранению животных инстинктов. В Будущем, как мы его себе представляем, будет применяться евгеника, чтобы улучшить человеческую природу, а инстинкты, вместо того, чтобы безжалостно подавляться, будут, насколько возможно, сублимироваться так, чтобы проявляться в социально безвредных формах. Дети разных типов будут получать различное воспитание» (СЕ. Vol. II. Р. 93).

Общество счастливого будущего представлялось ему организованным в виде иерархии по интеллекту. На основе интеллектуального есте-

²⁷ Huxley A. The Modern Doctrine of Progress: How the Achievements of Civilisation Will Eventually Bankrupt the World // Vogue. London, 1928. March 21. P. 55, 78.

ственного отбора образуется кастовая система. Форма правления должна быть аристократической в том смысле, что править должны лучшие.

Трудно усмотреть иронию в приведенных выше словах писателя. А значит, в 1927 г., т. е. за четыре года до написания «Дивного Нового Мира», Хаксли полагал необходимым применять евгенику как способ улучшения человека и общества. Аристократизм не был отличительной чертой мировоззрения исключительно Хаксли. Вспомним, например, что «Философия неравенства» (написана в 1918, опубликована в 1923 г.) Николая Бердяева провозгласила торжество демократического мировоззрения величайшей опасностью для человеческого прогресса, величайшим обманом, ведущим к порабощению человеческой природы. Он говорит, в частности, и о биологических основах аристократизма — о том, что возвышение человечества достигается именно свободной борьбой, отбором и ни в коем случае не равенством. Бердяев предупреждал, что, уничтожив аристократизм, человечество обречет себя на серое «бескачественное» существование.²⁸ Другой русский философ, С. Л. Франк, в «Духовных основах общества» (1930) утверждал иерархизм как качество, онтологически присущее обществу. Упразднение иерархии, по Франку, равносильно упадку общества. Социальная иерархия как «господство лучших» практически выводится им из иерархии природной.

Идея равенства, как мы видели, вызывала у Хаксли не просто сомнения, а активные возражения. Мысль о равенстве, говорил писатель, может в наше время прийти в голову разве что буйнопомешанному.²⁹ Вновь начавшиеся в 1920-х разговоры об уравнительных возможностях воспитания привели к раздраженному выпаду со стороны писателя в адрес бихевиористов, казалось, возродивших идею Гельвеция относительно бесспорной эффективности воспитания и малой значимости наследственности. Бихевиорист Джон Уотсон отвергал роль наследственных способностей, утверждая, что при равном наборе эмбриональных качеств и при равных условиях контролируемой внешней среды он

²⁸ Бердяев Н. Философия неравенства: (Письмо шестое) // Бердяев Н. Собр. соч. Т. 4. Париж: YMCA-Press, 1990.

²⁹ Знаменитый дед писателя, эволюционист Томас Гексли, также считал доктрину, согласно которой люди есть или когда-либо были хоть в чем-то равными, безосновательной выдумкой.

сможет вырастить — по заранее намеченному плану — богача, бедняка, нищего или вора. Хаксли находит это утверждение смехотворным ввиду новейших доказательств теории наследственности:

«Согласно бихевиористам, <...> поскольку дети неразличимы при зачатии, именно среда может превратить оплодотворенную яйцеклетку в индианку или в английского гения, а может быть, и в умственно отсталого негра».³⁰

Во второй половине 1920-х годов стала заметной некоторая растерянность в рассуждениях писателя на демографические темы. В статье «Упадок семьи» («The Decline of the Family», 1928) Хаксли ставит, на первый взгляд, неожиданный вопрос: будут ли по-прежнему рождаться дети? Очевидно, Хаксли прекрасно осознавал, что семья является едва ли не главным стабилизирующим фактором социальной напряженности. Ответ на этот вопрос, как ему казалось, очевиден — они будут появляться на свет, но во все меньшем количестве, пока не будет достигнут удовлетворительный минимум. Его предсказание оказалось точным: средняя семья в период между двумя мировыми войнами уменьшилась до самых скудных размеров — отец, мать и ребенок. Через два года в статье «Дети — государственная собственность» («Babies — State Property», 1930) он подтвердит свои опасения по поводу упадка семьи в результате новых приоритетов как отдельной личности, так и государства — предпочтений, приводящих к очевидному преобладанию мало-детных семей.

В «Заметке о евгенике» («A Note on Eugenics», 1927) Хаксли, под влиянием популярной тогда риторики «вырождения», как будто предав забвению собственные возражения двухлетней давности, упрямо твердит об опасности для демократии со стороны — кого бы вы думали? — тех, кто рождены умственно неполноценными, ибо их количество, по его мнению, вскоре превзойдет число «сильных, умных и активных». Какова же, на его взгляд, основная причина «вырождения»? Оказывается, в различных показателях рождаемости в этих условных группах населения. В самом деле, с одной стороны, физически и умственно неполноценным предоставлена возможность размножаться, так как этому способствуют благоприятные санитарно-гигиенические условия

Н и х 1 е у A. The Idea of Equality // СЕ. Vol. II. P. 158.

и процветающий в общественной жизни гуманизм. С другой стороны, представители высших социальных и профессиональных слоев населения не склонны воспроизводить себе подобных в таких же количествах, как и люди «без определенных занятий». Более того, поднявшись из низов в верхи, эти последние:

«<...> Как правило, не сохраняют способности к размножению, характерные для тех слоев, из которых они произошли, а перенимают привычки к контролю над рождаемостью, принятые среди представителей своего нового класса. Иными словами, <...> высшие индивиды становятся все более стерильными по мере продвижения наверх» (СЕ. Vol. П. Р. 281).

Писателю представлялся столь же неоспоримым тот факт, что вырождающееся население одной страны не сможет противостоять евгенически благополучной стране-сопернице. Таким образом, евгенический дискурс постепенно перешел в план геополитики, а в следующем абзаце статьи — и вовсе в план расистской демагогии:

«Белые расы окажутся во власти цветных рас, а высшие белые люди окажутся во власти низших белых» (СЕ. Vol. II. Р. 282).

В «Заметке о евгенике» обсуждаются различные евгенические проекты тех лет. Хаксли сравнивает идеи Дж. Б. С. Холдена (1892-1964), известного неодарвиниста, своего приятеля и в дальнейшем создателя синтетической теории эволюции, с идеями двух родственников Чарльза Дарвина — Эразмуса и Леонарда.³¹ Наиболее интересен отклик Хаксли на книгу «Необходимость евгенической реформы» (1926) Леонарда Дарвина, сына Чарльза Дарвина, с 1912 г. президента, а затем вице-президента Британского евгенического общества.³² Труд Л. Дарвина был опубликован в 1926 г. Его автор прежде всего отмечает тот факт, что четкое представление о «евгенической норме» пока не выработано, указывая, вместе с тем, на доказательства явной корреляции между «евгеническим уровнем человека», т. е. его физическими и интеллектуальными показателя�